Дик Фрэнсис - Рама для картины
— Но тебе тут нравится?
— Ужасно! Сидней — как регби: сила, напор и немного грации.
— Как бизнес?
— В Австралии тысячи художников. Процветает кустарный промысел. — Искоса взглянул на меня — Жуткая конкуренция.
— Я приехал не за славой и деньгами.
— Но чую, что неспроста.
— Слушай, как бы обуздать твою энергию?
— И привязать ее к твоим мозгам? Как в старые добрые времена?
— Это давно в прошлом.
Он поднял брови:
— Что-то опасное?
— Поджог и убийство.
— Господи Иисусе!
Машина плавно въехала в центр города. Небоскребы тянулись вверх, словно побеги гигантских растений.
— Живу на противоположной стороне города, — сказал Джик. — Такая банальность — житель окраины. Что со мной стало!
— Ты излучаешь довольство, — сказал я, улыбаясь.
— Да. Все о'кей. Впервые чувствую себя по-настоящему счастливым. Думаю, ты это скоро исправишь.
Машина въезжала на скоростную магистраль, разворачиваясь в сторону моста.
— Посмотрите направо, — сказал Джик, — перед вами победа воображения над экономикой. Да здравствует безрассудство! Только оно способно что-то изменить в этом мире!
Посмотрел. Оперный театр — серый от дождя, не производивший особого впечатления.
— Днем он проигрывает. Это ночная птица.
Переплетались замысловатыми стальными кружевами арочные перекрытия моста.
— Единственное место в Сиднее, где дорога ровная, — сказал Джик.
Мы опять развернулись. Слева, сначала закрытое высотными домами, а затем появившееся в полном величии, было громадное красно-оранжевое здание. Его покрывали ячейки зеркальных квадратных окон с закругленными углами.
— Двадцать первый век. Воображение и смелость. Люблю эту страну.
— Куда подевался твой пессимизм?
— На закате стекла горят золотом. Там управление портом. Его шеф держит свою яхту рядом с моей…
Дорога, изгибаясь вверх и вниз, наконец вывела из города.
— Вот какая штука… — сказал Джик. — Есть тут один подводный камень. Три недели назад я женился.
«Подводный камень» жил с ним на яхте, пришвартованной рядом с целой колонией ей подобных, на мысе, который он называл «Наплевать». Здесь сильные мира могли отвлечься от забот…
Жену его нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Овальное лицо, ничем не примечательная фигура, спортивный стиль в одежде. Я оказался объектом пристального внимания проницательных карих глаз.
— Сара, — сказал Джик. — Тодд.
Обменялись приветствиями, всякими прочими «как долетели?», «спасибо, хорошо». Почувствовал — предпочла бы, чтобы я остался дома.
Когда десятиметровая яхта Джика отплывала из Англии, она представляла собой нечто среднее между студией и складом лавочника. Теперь — все иначе. Щеголяла занавесочками, подушечками, цветущими растениями. Шампанское Джик разливал уже не в пластиковые кружки — в сверкающие бокалы на тонких ножках.
— Господи, — сказал он, — как рад тебя видеть.
Сара вежливо поддержала его, но было видно — не вполне готова разделить радость. Я принес извинения за го, что бессовестно ворвался в их медовый месяц.
— Да фиг с ним, — сказал Джик вполне чистосердечно. — Слишком большое семейное счастье вредно для души.
— Это зависит от того, — спокойно заметила Сара, — что вам придает силы — любовь или одиночество.
Раньше Джику силы придавало одиночество. Интересно, какие у него сейчас картины?
— У меня выросли крылья, — сказал Джик. — Я могу взлететь на Эверест, сделать сальто на вершине.
— С тебя хватит каторжных работ на галере, — сказала Сара. — Ты забыл, что хотел купить раков?
Когда мы жили вместе, кухарничал всегда Джик, Видно, ничего не изменилось. Он, а не Сара, быстро и ловко разделал раков, покрыл их сыром с горчицей и поставил в печку-гриль. Потом мыл ломкий салаг, раскладывал хрустящий хлеб с маслом. Мы пировали за столом каюты под аккомпанемент воды, бившейся в борта. За кофе — по настоянию Джика — пришлось рассказать, почему приехал в Австралию.
Они выслушали все с напряженным вниманием. Реакция Джика совсем не изменилась со времен юности. Что-то мрачно буркнул о свиньях. Сара же выглядела откровенно испуганной.
— Не беспокойтесь, — сказал ей. — Я не прошу помощи у Джика.
— Что? И не думай отказываться!
— Нет.
— С чего собираетесь начать? — спросила Сара.
— Хочу выяснить, откуда взялись Маннингсы.
— А потом?
— Если бы знал, что ищу, не пришлось бы искать.
— Это нелогично, — рассеянно сказала она.
— Мельбурн… — вмешался Джик. — Ты говорил, одна из картин куплена в Мельбурне. Это решает дело. Мы поможем. Немедленно отправляемся туда. Ничего удачней не придумаешь. Ты знаешь, что будет в следующий вторник?
— А что?
— Разыгрывается Кубок Мельбурна. — Он ликовал. Сара, сидя напротив, мрачно смотрела на меня.
— Принесло вас на нашу голову, — сказала она.
6
Я спал в приспособленном для жилья эллинге для хранения лодок, который и был почтовым адресом Джика. Кроме отгороженного места для кровати, новенькой ванной комнаты и некоего подобия кухни, остальное пространство использовалось под студию.
В центре — громадный старый мольберт со столиками: левым и правым. На них лежали краски, кисти, щетки, склянки с льняным маслом, скипидаром и растворителем. Обычный набор художника. Ни на какую работу и намека нет. Все аккуратно сложено и запаковано. Перед мольбертом, как и в Англии, большой соломенный коврик, изрядно запачканный. Джик обтирал об него едва сполоснутые кисти — при смене цвета. Тюбики с краской посередине сдавлены, до предела. Нетерпение не давало начинать их как полагается, с нижнего конца. Палитра небольшая, вытянутая в длину. Другая ему и не нужна, потому что краски на картину он клал прямо из тюбиков, достигая эффекта наложением одного цвета на другой. Под столом внушительных размеров ящик с тряпками. Чтобы вытереть любой предмет, которым он наносил на картину краски — не только кисти и ножи, но и пальцы, ладони, ногти, запястья… Я улыбнулся. Студия Джика так же узнаваема, как и его картины.
Вдоль стены — двухъярусный стеллаж с холстами. Он вытаскивал их один за другим. Темные, неожиданные, резкие цвета били в глаза. Все то же беспокойство, предчувствие всемирной гибели. Распятия, темные ужасы пейзажей, увядающие цветы, умирающая рыба. Везде аллегории, недоговоренность. Обо всем надо догадываться.
Джику претило продавать свои картины, и он очень редко делал это. Они обладали немалым зарядом энергии — тут без сомнений. Увидевший их менял взгляд на мир. Джик был настоящим художником, в этом смысле мне до него расти и расти. Легкое признание он воспринимал как личное поражение.
Утром спустился к яхте, нашел Сару одну.
— Джик пошел за молоком и газетами, — сказала она. — Сейчас накормлю тебя завтраком.
— Я пришел попрощаться.
Она спокойно посмотрела на меня.
— Ничего уже не исправить.
— Если не уеду…
— Назад в Англию?
Отрицательно покачал головой.
— Так и думала. — В ее глазах промелькнула улыбка. — Джик рассказывал, что ты единственный из всех известных ему людей, который сумел сохранить холодную голову после четырехчасовой болтанки в девятибалльный шторм. Да еще пробоина в корпусе… И насос заклинило…
Я усмехнулся.
— Он задраил дыру и починил насос.
— Оба вы дураки.
— Лучше было тихо сидеть дома?
Она повернулась спиной и сказала:
— Мужчины не могут чувствовать себя счастливыми, если не рискуют головой.
В какой-то степени верно; Чуть-чуть здорового риска — хорошо. Только жестокие страдания не стоит повторять.
— Среди женщин тоже есть такие.
— Я не из их числа.
— Джика не будет со мной.
Она стояла ко мне спиной.
— Его из-за тебя убьют.
Невозможно представить ничего более безобидного, чем маленькая пригородная галерея. Здесь Мейзи приобрела свою картину. Теперь она закрыта насовсем. Через стекло витрины просматривалось пустое помещение; короткое слово за стеклом: «Закрыто».
В ответ на расспросы в соседних магазинчиках пожимали плечами.
— Работала всего около месяца. Дело, видно, шло не очень-то хорошо. Вот и свернули.
— Не знаете — спрашивал я, — через какое агентство они снимали помещение?
Нет, никто не знал.
— Конец расследования, — заключил Джик.
Я не сдавался.
— Попробуем пройтись по местным агентствам.
Ни в одной из фирм, вывесивших поблизости таблички с надписью «Продается», галереи не значилось.
Вновь пришли к той же двери.
— Куда теперь?
— В Галерею искусств?
— Это в Домейне, — сказал Джик.
Небольшая парковая зона в центре города. С фасада Галерею искусств украшали традиционные шесть колонн, а внутри — Маннингс. Все-таки удалось разыскать.
