Антон Леонтьев - Шоу в жанре триллера
Положив на храпящего Васисуалия детектив в цветной обложке, я заметила:
– Марк, во-первых, добрый вечер, а во-вторых, возможно, ты не обратил внимания, что уже говоришь со мной?
Поколебавшись, режиссер заметил:
– Фима, это нетелефонный разговор. У тебя найдется для меня завтра часок-другой? Приезжай в мой офис!
Хам, подумалось мне, чего он хочет от меня? Или он снова будет склонять меня к тому, чтобы заделаться дворянкой или пожертвовать на восстановление его фамильного замка тысячу-другую у.е.?
– Ну хорошо, – милостиво ответила я.
Марк повеселел и перед тем, как положить трубку, весомо сказал:
– Вот и отлично, Фима! Будь у меня к полудню, я уже велел внести тебя в список посетителей!
Марк остался Марком – он искренне уверен, что Земля вертится вокруг своей оси, солнце встает на востоке, а заходит на западе, а в Крабовидной туманности рождается сверхновая по одной только причине – чтобы угодить ему, Марку Михасевичу!
Но по крайней мере, успокоила я себя, в этом постоянно изменчивом мире есть одно незыблемое и постоянное – князь Марк и его опупенный эгоизм.
На столе у секретарши противно пискнуло, девица сняла трубку внутреннего телефона и, выслушав несколько фраз, благоговейно посмотрела на меня.
– Серафима Ильинична, Марк Казимирович ждет вас! – Судя по тону, несчастная была безнадежно влюблена в Марка. Ну, не мне осуждать ее: тридцать лет назад я и сама души не чаяла в красавце-усаче Михасевиче! – Прошу вас, – она указала на большую позолоченную дверь, украшенную изображением личного герба Марка. Вот она, святая святых, вход в кабинет самого Михасевича!
Я, изобразив самую приятную мину, прошла в кабинет режиссера. Секретарша закрыла дверь, оставив меня один на один с мэтром герцословацкого кинематографа.
– Рад, рад, Серафима, – произнес Михасевич, направляясь ко мне с другого конца огромной студии.
В этот особняк, расположенный в самом центре Экареста, в трех минутах ходьбы от резиденции главы государства, Марк переехал пару лет назад. Он считал, что у него, самого знаменитого герцословацкого режиссера, должен быть офис, ни в чем не уступающий его славе и размерам таланта. Марка совершенно не смутило, что особняк в сердце столицы стоил непомерные миллионы, а то, что его апартаменты выходили на президентский дворец и вечерами Марк мог видеть одинокий свет на верхнем этаже, там, где наш Гремислав Гремиславович заботится о благе страны и мира, наверняка усиливает уверенность моего экс-мужа в том, что он – «бэст оф»!
Помещение занимало целый этаж и было переделано, скорее всего, из пяти или даже шести комнат. Окна во всю стену, много света, заваленный бумагами, эскизами и образцами одежды массивный стол из мореного дуба, очень похожий на тот, что стоит в Овальном кабинете Белого дома.
Над ним – портрет самого Михасевича в полный рост. Марк в старинном мундире со сверкающим орденом, который ему вручили отпрыски королевского дома. Помимо всего прочего, Михасевич – заместитель председателя Дворянского общества Герцословакии.
Рядом – изображение его молодой супруги, известной и до безумия популярной актрисы театра и кино Юлианы Понятовской.
– Проходи, Серафима, чувствуй себя как дома! – произнес Михасевич, приветствуя меня крепким рукопожатием. Пожелание было излишним – кабинет Марка походил более на гибрид саудовского пятизвездочного отеля и семейной усыпальницы северокорейских Кимов.
Мне представилась великолепная возможность сравнить портрет с оригиналом. Оригинал был немного старше, чуть за пятьдесят, намного грузнее (Марк громогласно заявлял, что жмет штангу в двести кило), пушистые усы начали седеть, но в общем и целом передо мной возвышался Стивен Спилберг герцословацкого кинематографа, как величали его СМИ, Марк Казимирович Михасевич. Живописец (я узнала творение одного из наимоднейших столичных художников, который специализировался на том, что писал заказные полотна, причем никак не меньше, чем за двести-триста тысяч долларов) безбожно польстил Марку, сделав его стройным и замазав весьма объемную лысину.
– Пардон за раскардаш, – сказал режиссер, указывая на творческий беспорядок в студии. – А также за то, что заставил тебя ждать. Но, понимаешь ли, новый проект. Одну секунду!
От беседы со мной его отвлек телефонный звонок. Марк вернулся к столу, взял трубку стилизованного под старинный аппарата:
– А, господин градоначальник, привет! Спасибо, дорогой, что нашел время мне перезвонить. Я ж тебя беспокоил вот по какому поводу: мне понадобится разрешение снимать на территории бывшей королевской резиденции, ну, для моего нового сериала нужна сцена коронации императрицы…
Пока Марк Михасевич панибратски беседовал с человеком, имя и отчество которого до подозрительного совпадали с именем и отчеством столичного мэра, я, не дожидаясь приглашения, погрузилась в мягкое кожаное кресло.
Я исподтишка наблюдала за режиссером; тот вел себя, как всегда, экспансивно и чуть насмешливо, словно давая понять, что ему, потомственному дворянину, истина открыта в двадцатом поколении.
Марк Михасевич за свою карьеру снял не более дюжины фильмов, однако каждый из них был настоящим событием в культурной жизни страны. Он не скрывал своих симпатий к великой Герцословакии, которая уже давно канула в Лету, говорил, что исправить ситуацию сможет только человек, который радеет за страну всем сердцем (таких, по скромному заявлению режиссера, было всего два – он сам и один из претендентов на престол, какой-то из многочисленных Любомировичей).
Последнее творение Михасевича, насколько я могла припомнить, было номинировано даже на «Оскар», однако не получило его, уступив пальму первенства некоему малоизвестному режиссеру из Азии. Последний фильм Михасевича я не видела, как и предпоследний, впрочем, тоже. Но и ставить об этом в известность Марка я не собиралась.
Закончив телефонный разговор с мэром, Михасевич уделил наконец внимание и мне.
– Прошу прощения, Фима, но ты сама понимаешь, что график у меня напряженный. Одна работа.
Ткнув пальцем в портрет Марка, я заявила:
– Я смотрю, твой придворный Караваджо не придерживается принципа, который ввел когда-то Кромвель, а именно писать натуру со всеми бородавками и родимыми пятнами!
Марк, бросив трепетный взгляд на свой парадный портрет, заметил:
– Ты думаешь, он мне польстил? А Юлиана сказала, что я получился как живой! И вообще, Фима, кто сказал, что народу нужна правда жизни? Наши люди устали от насилия и американского кино. Не спорю, в этом Голливуде, – тон Марка был снисходительным, – могут стряпать и кое-что стоящее. Мой друг Стивен… Стивен Спилберг… замыслил один грандиозный проект, может быть, я и соглашусь стать сопродюсером, но посмотрим, посмотрим…
Я подперла щеку рукой и приготовилась к долгой лекции, предметом которой был он сам – Марк Михасевич вкупе со своим талантом.
– Герцословацкому народу нужна рождественская добрая сказка, причем своя сказка, не нужно всех этих Ди Каприо и Шварценеггеров, – вещал Михасевич. Глаза его вспыхнули. – Наши люди тоскуют по прежней Герцословакии, по ее величию, которое было до революции…
– Ну, разумеется, Марк, – поддакнула я. – Так когда мы тебя коронуем?
Михасевич прервал свой монолог, критически посмотрел на меня и покачал головой.
– Фима, я смотрю, ты, как и прежде, не веришь в то, что наш единственный шанс на спасение – это возрождение монархии. Ну, я уважаю твои заблуждения…
Михасевич произнес это сострадательно-презрительным тоном, я фыркнула.
– Ладно, Серафима, дискуссии о нашей национальной идее мы продолжим как-нибудь в другой раз. Хотя все уже изобретено еще при короле: самодержавие, православие, народность. Вот три кита, на которых зиждется патриархальный герцословацкий менталитет, это соль земли нашей…
Михасевич прошелся по студии, заложив руки за спину и закусив губу. Эта поза обозначала, что он находится в раздумье. Затем он остановился и посмотрел на меня.
Я чуть не вздрогнула. Взгляд у режиссера был тяжелый. Надо же, я уже отвыкла от Марка и его театральных жестов. Я сразу поняла, почему Михасевич считается не самым простым собеседником, а на съемочной площадке, ходили слухи, он был настоящим зверем, все ради одного – чтобы добиться наилучшего результата. И это ему удавалось вот уже третье десятилетие.
Таким взглядом в одном из марковских фильмов низвергнутый герцословацкий король (роль которого исполнял сам Михасевич) пронзал предателя, только что огласившего смертный приговор в отношении его самого и его семьи и наставившего на монарха «маузер».
– О том, что я сообщу тебе, не должен знать никто, – строго сказал Михасевич.
И тут я наконец-то поняла, что еще отличало Марка Казимировича от парадного портрета – Михасевич смертельно устал. Об этом свидетельствовали темные круги под глазами и морщины, прорезавшие лоб. Но это была не творческая усталость, усталость желанная и сладкая. Это был страх.
