Морье Дю - Полет сокола

Я вновь направился в сторону пьяцца делла Вита и на виа Сан Чиприано, в нескольких шагах от церкви, заметил небольшой ресторан. Я позавтракал, выкурил сигарету, но в голове у меня по-прежнему не было никаких планов. Ресторана этого я не помнил, он был новый и, видимо, пользовался популярностью, поскольку вскоре все столики оказались занятыми. Повинуясь смутному беспокойству, я вынул сложенную газету и поставил ее перед собой, прислонив к графину с вином.

-- Извините, у вас не занято? -- спросил чей-то голос.

Я поднял глаза.

-- Разумеется, нет, синьорина. -- Я слегка вздрогнул от неожиданности и освободил место на столике.

-- Кажется, утром я видела вас во дворце, -- сказала она.

Я с удивлением взглянул на нее и тут же извинился. Я узнал женщинулектора, которая водила группу студентов.

-- Вы старались от нас ускользнуть, -- сказала она. -- Не могу осуждать вас за это.

Она улыбнулась. У нее была приятная улыбка, хотя рот несколько великоват, и разделенные на пробор, зачесанные назад волосы. На вид ей было года тридцать два. Под ее левым глазом я заметил большую родинку. Некоторые мужчины находят такие метки сексуально привлекательными. У каждого свой вкус...

-- Я пытался убежать не от вас, -- объяснил я, -- а только от ваших слушателей.

Гораздо реже общаясь со своими соотечественниками, чем с представителями других национальностей, особенно с американцами и англичанами, и всегда находясь в подчиненном положении, я разучился общению с итальянками, которые любят, чтобы за ними ухаживали, и рассматривают это как простую любезность с вашей стороны.

-- Если бы у вас было желание что-нибудь узнать о выставленных во дворце картинах, вы могли бы к нам присоединиться.

-- Я не студент, -- ответил я, -- и не люблю быть одним из многих.

-- Вероятно, вы предпочли бы персонального гида, -- пробормотала она.

Я понял, что до окончания трапезы галантность будет наилучшей линией поведения. Когда же мне станет скучно, я всегда смогу взглянуть на часы и извиниться, сославшись на то, что спешу.

-- Как и большинство мужчин, -- сказал я. -- Вы не находите?

Она улыбнулась улыбкой заговорщицы и сделала знак официанту.

-- Возможно, вы и правы, -- сказала она. -- Но я преподаватель университета и должна выполнять свою работу. Должна нравиться как мальчикам, так и девочкам, и вложить некоторые факты в их упрямые головы.

-- Это сложная задача?

-- С большинством из них -- да, -- ответила она.

У нее были маленькие руки. Мне нравится, когда у женщин маленькие руки. Колец она не носила.

-- Что входит в ваши обязанности? -- спросил я.

-- Я прикреплена к факультету истории искусств, -- ответила она. -Два-три раза в неделю читаю лекции студентам второго и третьего курсов и вожу первокурсников во дворец, как сегодня, и в другие места, представляющие интерес. Я здесь уже два года.

Официант принес ее заказ. Несколько минут она ела молча. Затем взглянула на меня и улыбнулась.

-- А вы? -- спросила она. -- Вы приезжий? На туриста вы не похожи.

-- Я групповод, -- ответил я. -- Приглядываю за туристами, как вы приглядываете за студентами.

-- И ваши подопечные здесь в Руффано? -- На ее лице появилась легкая гримаса.

-- Нет. Сегодня утром я в последний раз пожелал им хорошей скорости.

-- И теперь...

-- Можно сказать, что теперь я свободен для предложений.

Некоторое время она молчала. Ее целиком занимала еда. Но вот она отодвинула тарелку и принялась за салат.

-- Для какого рода предложений? -- спросила она.

-- Делайте. Я отвечу.

Она посмотрела на меня, словно о чем-то задумавшись.

-- Какими языками вы владеете?

-- Английским, немецким и французским. Но я никогда не читал лекций, - сказал я.

-- Я этого и не предлагала. У вас есть диплом?

-- Туринский диплом по иностранным языкам.

-- В таком случае -- почему групповод?

-- Видишь страну. Хорошие чаевые.

Я заказал еще кофе. Беседа ни к чему меня не обязывала.

-- Итак, у вас каникулы? -- сказала она.

-- По собственному желанию. Я не уволен, просто захотел несколько недель отдохнуть от постоянной ра боты. И, как уже сказал, открыт для предложений.

Она закончила свой салат. Я предложил ей сигарету, она согласилась.

-- Возможно, я смогу вам помочь, -- сказала она. -- В университетской библиотеке временно не хватает сотрудников. Часть нашего персонала все еще размещается в одной из комнат дворца. Потом они переедут в новое помещение между университетом и студенческим общежитием, но наше прекрасное здание откроется только после Пасхи. Сейчас у нас полный бесдорядок. Библиотекарь -- мой хороший знакомый. Ему не обойтись без дополнительной помощи. А диплом по современным языкам... -- Она не закончила, но по ее жесту можно было понять, что остальное не составит труда.

-- Звучит заманчиво, -- сказал я.

-- Про оплату я ничего не знаю, -- поспешно добавила она. -- Думаю, не много. И, как я сказала, работа временная, но, может быть, именно это вам и подойдет.

-- Возможно.

Она подозвала официанта и тоже заказала кофе. Затем вынула из сумки визитную карточку и подала ее мне. Я взглянул на карточку и прочел: . Я подал ей свою: .

Она иронично вскинула брови и положила мою визитную карточку в сумку.

-- , -- пробормотала она. -- Может, и стоит заняться. После окончания рабочего дня Руффано словно вымирает. -- Не сводя с меня глаз, она допила кофе. -- Надо подумать. А сейчас я должна вас покинуть, в три у меня лекция. После четырех я буду в библиотеке и, если вы примете мое предложение, могу вас представить библиотекарю Джузеппе Фосси. Для меня он все сделает. Ест с моей руки.

По выражению, мелькнувшему в ее глазах, можно было догадаться, что он делает не только это. Я галантно вернул ей взгляд. Из соображений вежливости мы по-прежнему оставались заговорщиками.

-- Документы при вас? -- спросила она, вставая из-за стола.

Я похлопал рукой по нагрудному карману:

-- Всегда при мне.

-- Отлично. А теперь до свидания.

-- До свидания, синьорина. И благодарю вас.

Она вышла на улицу и скрылась. Я еще раз взглянул на визитную карточку. Карла Распа. Имя ей подходило. Твердое, как ноготь, и с мягкой серединой, как неаполитанское мороженое. Мне стало жаль библиотекаря Джузеппе Фосси. Однако для меня это могло быть выходом на две-три недели. Конечно, не работа. Возможно, одно зависит от другого, но об этом пока можно не думать.

Я расплатился и с саквояжем в руке вышел на улицу, чувствуя себя улиткой, на которую навалился весь мир; затем перешел улицу, чтобы узнать, можно ли наконец войти в церковь Сан Чиприано. На сей раз она была открыта. Я вошел внутрь.

Запах церкви, как прежде запах дворца, вернул меня в прошлое. Здесь меня охватили воспоминания, хоть и не такие острые, но более мрачные, приглушенные, -- воспоминания о воскресных и праздничных днях, связанных с необходимостью хранить молчание, с беспокойством и страстным желанием вырваться наружу. Церковь Сан Чиприано не напоминала мне ни о благочестивых чувствах, ни о молитвах; а лишь об остром ощущении моей незначительности и одиночества в толпе взрослых, монотонном голосе священника, руке Альдо на моем локте и желании писать.

Кроме ризничего, который возился со свечами в большом алтаре, в церкви никого не было, и я, инстинктивно передвигаясь на цыпочках, прошел в левый придел. Ризничий продолжал заниматься своим делом, и от главного алтаря до меня долетали глухие звуки. Я нашел выключатель и включил в приделе свет. Свет упал на алтарь. Неудивительно, что в детстве меня пугала фигура в саване, лицо, с которого спадали льняные покровы, глаза, которые в ужасе смотрели на Господа. Теперь я понимал, что картина эта далеко не шедевр. Написанный во времена, когда в моде были мученическое выражение лица и экзальтированные жесты, воскресенный Лазарь казался мне, взрослому человеку, гротеском. Но Мария, в молитвенном экстазе склонившаяся на переднем плане картины, была все той же Мартой, все той же сгорбленной женщиной на церковной паперти в Риме.

Я выключил свет и вышел из придела. Две ночи назад во сне я был еще ребенком с пылким воображением. Теперь наваждение рассеялось; воскресший Лазарь утратил свою силу.

Когда я выходил из левого придела, ризничий заметил меня и, шаркая ногами по полу, двинулся мне навстречу. И вдруг меня словно осенило.

-- Извините, -- сказал я. -- Записи о крещении хранятся здесь, в церкви?

-- Да, синьор, -- ответил ризничий, -- записи в ризнице. Приблизительно с начала века. Что до более ранних, то они хранятся в пресвитерии.

-- Нельзя ли мне посмотреть записи за 1933 год?

Ризничий нерешительно пробормотал что-то о том, что священника нет в церкви. Я сунул ему в руку банкноту и объяснил, что в Руффано я проездом, едва ли вернусь снова и хочу посмотреть запись о крещении одного родственника. Он уже не возражал и предложил мне пройти с ним в ризницу.

Я молча ждал, пока он искал нужную книгу. Меня окружала атмосфера святости. На крючках висели стихари и епитрахили. Все было пропитано слабым запахом ладана и мастики. Наконец, ризничий подошел ко мне с книгой в руках.