Владимир Гоник - Преисподняя
О, горе, горе! - горе для семьи, сын приличных родителей математике и филологии предпочел воздушный десант.
Виной тому были американские фильмы: кассеты ходили по рукам, он в избытке насмотрелся их на квартирах одноклассников.
Ах, как сокрушительны эти мускулистые мужчины, нет им равных в стрельбе, в драке, в благородстве, какая умопомрачительная жизнь, не то, что унылое советское существование.
В Рязань, где находилось воздушно-десантное училище, Першин отправился на пароходе. Он мог добраться поездом, но это было скучно: душные переполненные вагоны и мешки, мешки - Рязань возвращалась с добычей после удачного набега на Москву.
Уже многие годы владимирские полки, суздальские ратники, смоленские ополченцы и дружины из Калуги, Сергиева Посада, Твери и прочих, прочих мест ходили на Москву, опустошая ее почище монгольской конницы. Соседи ходили на Москву по той простой причине, что родная держава провиант из этих мест доставляла в столицу, и чтобы его отбить, жители с мешками отправлялись в поход. Першин купил билет в четвертый класс, без места, хочешь - в трюме, а хочешь - на палубе. Это было романтично для домашнего сосунка - ни угла, ни крыши над головой, он мнил себя бродягой, искателем приключений.
Они отплыли из Южного порта в Нагатине, закатное солнце медью отражалось в окнах уступчатых домов за Москвой-рекой. Редкие пассажиры гуляли по палубе, одинокие женщины за неимением спутников заглядывались на рослого юношу - блондин, верзила, косая сажень в плечах, румянец, кровь с молоком.
События показали, что выбор транспорта он сделал правильно: в эту ночь Першин лишился невинности. Одна из попутчиц увела его к себе в каюту, Першин опомниться не успел, как все свершилось.
Он едва не сгорел со стыда: "Так ты мальчик?!" - поразилась партнерша, ему было стыдно за свою неловкость и неумение, и потом, после он испытывал радость, что теперь он ровня приятелям, которые донимали его рассказами; да, теперь он был наравне со сверстниками и вместе с ними мог причислять себя к мужчинам. Першин навсегда запомнил ту ошеломительную новизну, какая открылась ему после свидания, но вместе с тем пришли щемящее сожаление и опустошенность.
Он запомнил ночную реку, ее лунную рябь, неспешное движение судна, плеск волны в борт, спящие деревни, далекие огни, старые, подступающие к воде заводы Коломны, их причудливые вековые корпуса из кирпича, закопченные стекла, за которыми полыхало и билось пламя вагранок.
На исходе ночи они вошли в Оку. Рассветный туман стлался над водой, в его разрывах появлялись и исчезали луга и прибрежные холмы, по берегам стояли немые черные избы. Першин думал о том, как много он узнал за одну ночь и как хорошо, что он уехал из дома: жизнь была внове и сулила новизну впредь.
В Ташкент капитан Першин прилетел с кабульского аэродрома на самолете, который в действующей армии прозвали "черный тюльпан". Руку после ранения взяли в гипс, это не помешало командованию назначить раненого капитана сопровождающим - только и забот, что расписаться в накладной за груз: получил, сдал...
Грузовой отсек заполнили до отказа, даже крепить груз, чтобы не сдвинулся в полете, не было надобности: гробы стояли тесно, враспор. Капитан всю дорогу не просыхал, сослуживцы снабдили выпивкой, а иначе бы выть и кататься, биться головой, матерясь, и проклинать тех, кто это затеял.
Из Ташкента капитана отправили в московский госпиталь - москвич как-никак. После госпиталя он мог выбрать место службы, самое страшное было позади, впереди открылась гладкая накатанная дорога к званиям и чинам.
- Хочу демобилизоваться, - заявил Першин в управлении кадров.
- Капитан, ты в своем уме?! - удивился кадровик-полковник.
- Вполне. А ты? - вежливо осведомился Першин.
К тому времени он твердо решил, что пошлет их всех подальше генералов, болтунов-политработников, лживых и бездарных деятелей, всю эту сучью свору дармоедов и захребетников, которая оседлала страну.
...Лиза была сиротой при живых родителях. Лишь изредка она украдкой встречалась с матерью - тайком от отца.
Першин познакомился с ней в госпитале, Лиза проходила студенческую практику на пятом курсе медицинского института.
Он отметил ее сразу в стайке студентов, которые в белых халатах слонялись по отделениям в ожидании профессора. Как она двигалась! Точно, расчетливо, но и свободно, раскованно, с поразительной воздушной легкостью; движение доставляло ей радость, и когда она шла, даже издали бросалась в глаза ее пленительная летящая поступь.
Першин увидел ее, почувствовал волнение в крови и забил копытом, как боевой конь при звуке трубы.
- Доктор! - разлетелся он к ней с загипсованной рукой на отлете. Мне нужна срочная помощь!
- Что с вами? - удивилась юная медичка и глянула на смельчака-верзилу ясными глазами.
- Сердце, - показал он здоровой рукой. - Сквозное ранение.
- У вас рука в гипсе, - уточнила она диагноз.
- Рука - это видимость. У меня душа в гипсе и сердце в крови. Прямое попадание.
- Вы офицер? - спросила она невинно и как бы невзначай, хотя и так понятно было: в отделении лежали одни офицеры.
- Так точно: капитан!
- А шутки у вас солдатские! - обронила она с улыбкой.
Он опешил на миг - не ожидал, но про себя отдал ей должное: как умело она отбрила его; Першин был из тех, кто не лезет в карман за словом, но не нашелся - сник и увял: поморгал обескураженно и с кислой улыбкой поплелся восвояси.
У себя в роте капитан без устали повторял подчиненным, что самое пагубное на фронте - это недооценить противника, не рассчитать своих сил.
Да, он недооценил ее, понятное дело, обманчивая внешность, легкомысленный вид: туфельки-шпильки, подведенные глазки, губки накрашены, юбчонка-мини, резвые ножки напоказ. Не мудрено, что капитан очертя голову, как гусар, кавалерийским наскоком кинулся на приступ. Он рассчитывал на быстрый и легкий успех, получив отпор, раздосадованно побрел в палату, чтобы в тишине пережить позор.
По правде говоря, он напрасно себя ругал. Ее внешность кого угодно могла ввести в заблуждение, всякий сказал бы: вертихвостка! И был бы прав: Лиза с детства занималась художественной гимнастикой. Вот откуда этот плавный летящий шаг, гибкая воздушная легкость, эта пленительная, вкрадчивая и дерзкая поступь, счастье движения... Глядя на нее, любой человек сам испытывал радость, что может двигаться - способен, не обделен; в ее исполнении это был высший дар, которым Бог наградил живое существо.
А талия, осиная талия, смотреть больно и страх берет: не переломилась бы. Вот что значит изо дня в день, из года в год подневольный режим, каждый грамм на счету. В ее походке отчетливо сказывался балетный класс: упражнения у станка, спина, осанка... И ничего больше не надо, только бы смотреть, как она двигается: нет зрелища заманчивее, чем птичий полет.
Вскоре она и сама пришла в палату с лечащим врачом, который представил ее раненым: это уже была судьба.
Она подробно расспросила его - собрала анамнез, осмотрела, обследовала. Теперь они встречались каждый день: обходы, перевязки... И неизбежно они заговорили о войне. Першин дал волю языку, особенно досталось большим генералам, которым вздумалось поиграть в солдатики и которые понятия не имели, во что ввергли людей.
- Была тихая страна, мирная граница. Нет, решили революцию устроить. Неймется им. Привыкли всюду со свиным рылом в калачный ряд. А ислам - это что? Улей! Сунули головешку, вот и получили. Я бы этих генералов рядовыми, на передовую! Чтобы поняли, что затеяли!
- Мой отец генерал, - бесстрастно сообщила Лиза.
- Кто? - спросил Першин, и, услышав, осекся: ее отец был одним из заправил, большой генерал, высокий начальник.
- Извините, - криво усмехнулся Першин. - Я не знал.
- Не имеет значения, - успокоила она его.
Но имело, имело это значение, во всяком случае, для него. За минувшие дни она пришлась ему по нраву: мы все - соловьи и слабы на внимание, стоит кому-то выслушать нашу трель, и готово, берите нас голыми руками.
И как трудно, как тошно расставаться с иллюзиями, но приходится, приходится, что делать. "Нарвался", - думал Першин, испытывая горечь утраты.
Да, знакомство было приятным, но, к сожалению, коротким. Он не охотник до генеральских дочерей, не рвется к полезным знакомствам.
- Я слушаю, продолжайте, - напомнила она как ни в чем не бывало.
Но было поздно. Трубы уже сыграли тревогу, с цепным лязгом взмыл вверх подъемный мост, наглухо захлопнулись створки ворот, и дозорные на сторожевых башнях пристально обозревали местность.
- Хватит на сегодня, - с легкой усмешкой отказался Першин. - Я и так наговорил вам много обидного.
- С чего вы взяли?! - как будто с искренним и похоже, с неподдельным недоумением воззрилась она на него.
- Думаю, вам не очень приятно это слушать...
- Почему? Вы ведь сказали то, что хотели?
- Сказал...
