Сильви Гранотье - Додо
И все же я стояла за рынок, потому что это было последнее место, где кто-то решил бы нас искать. На одну ночь, и никак не больше, – идея была очень даже неплоха, с чем я и поздравила Робера. Впав в эйфорию, он пообещал принести красненького в стеклянных бутылках, и мы расстались, поскольку пора было отправляться по мусоркам с заходом на помойку. У меня была куча планов, и требовался приток монет.
Упершись понадежней обеими ладонями, Салли оторвалась от скамьи, и мы поплелись к улице Жюно, причем Салли беспрестанно оборачивалась на Робера, уже погрузившегося в интимное общение с радиоволнами, и повторяла:
– Он не придет. – Моя вдохновенная песнь зародила в ней напрасную надежду.
После того как Салли третий раз свалилась вниз головой в мусорный бак, я прислонила ее к стене, строго-настрого запретив падать на землю – иначе не будет никаких рассказов. С ней столько возни, просто слов нет.
Для большей доходности Квази ушла на улицу Коленкур, откуда должна была двинуться в нашем направлении.
Богатые выбрасывают все меньше, а бедные все больше. Вы не замечали? Я все же нашла вполне приличный эмалированный кофейник, три чайных ложечки – спасибо детишкам, которые выбрасывают их вместе с йогуртовыми стаканчиками, – рамочку с остатками позолоты и пару мужских ботинок в отличном состоянии.
Не обнаружив Квази на обратной дороге, я дошла до зеленого ковша, послужившего нам утром будильником, и молча вскарабкалась на его северный бок.
Квази развалилась на старом просиженном канапе, присосавшись к горлышку почти пустой бутылки, словно так и было задумано. Как я ни пыталась убедить себя, что она была потрясена не меньше моего и нуждалась в доброй порции успокоительного, а привычкой делиться она не обзавелась из-за Жеже, который вечно у нее все отбирал, я жутко разозлилась. А когда она признала наконец меня сквозь пятнадцать слоев алкогольной мути, затянувшей ее единственный глаз, и изобразила на губах фальшивую улыбочку, я сказала себе, что «морда кирпича просит» – это не просто образное выражение.
Я спрыгнула на кучу отходов, в которую прекрасно вписывалась Квази, та икнула сочным «упф», когда я приземлилась ей на ногу, и мой гнев улегся с той же тяжеловесностью, что и я на кучу. В конце концов, я выбрала именно этот мир, потому что в самой глубине дерьма не до красот, здесь мерзость не скрыта под подарочной оберткой.
Я решила дать Квази проспаться, да и самой передохнуть, что было не слишком разумно, но необходимо.
Проснулась я в один момент от веселых замечаний двух шикарных молодых парней, появившихся на фоне загаженного неба.
– Посмотри-ка на ту лампу. Симпатичная, скажи? Чего только люди не выбрасывают, просто с ума сойти. И канапе вон, а?
Наступила тишина, когда они обнаружили, что выбрасывают даже существ из другого мира. С ума сойти, а? Я услышала стальной голос Квази:
– Иди сюда, опробуй, цветик мой. Десять монет, и считай, что я включена в счет.
Хоп – и головы исчезли.
– Черт, ну и напугала же меня эта старуха.
– Старухи. Их там было две, как мне показалось.
Мне захотелось заорать, что не так уж мы стары, но крепкая скорлупа одиночества сомкнулась вокруг, и прежде чем краски жизни не испарились, я прочистила горло и поинтересовалась у Квази, все ли идет по плану.
– Ты что, злишься?
Она протянула мне бутылку. Способ попросить прощения не хуже любого другого.
– А ты что, смеешься надо мной? Она так же пуста, как твоя башка, тупица несчастная. Ладно, держи лампу, ее можно загнать, и помоги вытащить перину, она еще пригодится.
Там была и другая любопытная мебель, но ее не дотащить. Вместе с Квази мы свернули перину, прежде чем обмотать ее вокруг моей талии. Кусок электрического провода заменил пояс. Вроде держалось.
Мы уже двигались в сторону Салли, когда навстречу нам попался давешний тип, несущийся по улице Жюно вслед за своим атташе-кейсом. Тут я сообразила, что оставила Салли рядом с банкоматом. Мы припустили, как могли, и обнаружили Салли, присевшую на арабский манер на корточки; лицо ее было залито слезами.
– Я всего-то ему сказала, чтоб он не боялся, а получилось наоборот.
– Ты его трогала или нет?
– Только за руку, чуть-чуть, я просто погладила.
Я сотню раз говорила ей не гладить незнакомцев, но Салли есть Салли. Она любит трогать. Особенно когда хандрит. И с какой стати мне ее перевоспитывать, спрошу я вас?
Избавлю вас от рассказа, как мы добирались до рынка, это был истинный путь на Голгофу. Пришлось лезть в метро, без билетов, разумеется. В любом случае Салли не прошла бы через турникет. Квази самоотверженно перепрыгнула первой и открыла нам дверцу. В этот час служащие, надежно укрытые за стеклами своих окошек, предпочитают смотреть в другую сторону, и когда мы добрались до бывшего Дома поэзии, там все было битком. Не в первый раз я пожалела о поспешном решении, но руководитель никогда не должен отступать от своих слов.
Мы уже собирались убраться восвояси, две мои кулёмы и я, но тут Робер-крыса замахал своим радио из угла за дверью, который он для нас забил, явившись раньше всех, и мы одновременно осели прямо на жесткий пол.
– Черт, да погодите. Нужно устроиться по-нормальному. Смотрите, я все приготовил.
Он натащил картонок и газетных пачек: все это плюс моя перина, Квазина неподъемная подушка да Саллины ляжки – и три четверти часа спустя мы устроились хоть и в тесноте, но в тепле, и Робер, человек слова, пустил по кругу бутылку.
Минуты счастья длятся недолго, и надо уметь ценить их. Мы так и сделали, и долго это не продлилось. Когда в животе у Квази заурчало, я поняла, что хочу есть: жевать было нечего.
Салли обратила к нам свой лик продувной мадонны. Я кое-что заметила в отсвете уличного фонаря. Сжав большими пальцами ее щеки, я почувствовала внутри какие-то твердые кусочки.
– Поделись, Салли!
Она изо всех сил затрясла головой. Я надавила посильнее, и среди развала старых кариесных зубов показались кусочки сахара, несмотря на все ее усилия плотнее сжать губы.
– Ну-ка, быстро проглоти все это и скажи, где остальное.
Внезапно вспыхнул свет. У Робера был электрический фонарик.
Я перетрясла ее нейлоновый рюкзак, потом рюкзак с распродажи, потом маленькую сумочку, закрепленную на поясе юбки. И вдруг ляжкой почувствовала какой-то твердый ком. На Салли все влажное. Я сунула руки в многочисленные прорехи, которые проветривали ее исподнее, и обнаружила золотое дно. Два гигантских кармана были забиты всем, что ей удавалось ухватить, проходя по террасам кафе: как обычно, сахар, огрызки сэндвичей, листья салата, кружочки помидоров, половинка яблока, маленькие шоколадки. И все почти свежее. Спасены.
Я поделила провизию, и каждый съел свою долю. Пачка газет оставалась нетронутой, потому что их постилают, только когда собираются спать, и я взяла фонарик Робера, несмотря на его протесты относительно батареек. Но у меня теперь было волшебное слово:
– Хочешь услышать продолжение? Тогда выкладывай фонарик.
Я искала сегодняшнюю газету, надеясь в рубрике происшествий прочесть что-нибудь о моем убийстве, когда вдруг с первой полосы «Франс Суар» прямо мне в лицо бросился Хуго Мейерганц, эксгумированный из моей истории и явившийся прямиком в нашу коллективную реальность. Хуго с его аристократическим лицом, постаревшим, но по-прежнему обаятельным. Заголовок гласил: «Французский продюсер с американской хваткой. Хуго Мейерганц: французское кино выходит на мировую арену».
Хуго осуществил свою мечту. Я попыталась за него порадоваться, но без особого успеха, и вдруг в моей голове что-то щелкнуло. Ну конечно же Хуго. Как я сразу не сообразила.
Я подсунула газету под ягодицы, оставив ее на потом, и бдение началось с доброго глотка по кругу. У нас появились свои ритуалы.
8
Час пробил, и я послушно открыла рот. В полной тишине. Не зная, что говорить. Фотография Хуго вмиг истощила мое вдохновение. Робер подсказал:
– Поль пил из тебя все соки… – Я признала в нем идеального слушателя, внимательного и благожелательного. Я не могла обмануть его любезное ожидание.
– Так. Хорошо. Самое странное, что я готова была давать ему деньги. На деньги мне было плевать.
– Чего проще, коли они у тебя всегда были! Разумеется, высказалась Квази, записная завистница.
– Верно, только не совсем. Впрочем, это отдельная тема. Обсудим позже, не возражаешь, Квази? Нет, меня раздражало, что он загнал меня в угол ровно в тот момент, когда я действительно собралась его бросить. Я так думаю, можно не чувствовать себя пленником, даже сидя в клетке, но только до того дня, когда захочешь из этой клетки выбраться. Многие всю жизнь проводят в клетке, того не зная.
– Додо! – Квази в отчаянии закатила глаза.
– Нет, это интересно, – отозвался Робер. – Я-то знаю, что другие сидят в клетке, потому что сам я снаружи.
