Анна Шахова - Тайна силиконовой души

– Быстрее, мать Евгения, садись, – скомандовала игуменья, и монахиня что есть сил, помогая себе руками, как лопастями винта, добралась до стула, который пустовал рядом с монахиней в пластырях. – Ну, – воззрилась матушка на горе-паломниц, – в ногах правды нет, садитесь, – приказала она, махнув левой рукой, обмотанной четками из черных блестящих камушков.

Подруги обреченно поместились слева от настоятельницы. Повисло молчание. Выдержав «мхатовскую» паузу, мать Никанора заговорила, чеканя слова высоким мелодичным голосом. «Она явно поет первым голосом, и неплохо поет», – подумала Люша, вспомнив замечание Светки о том, что матушка регентует.

– Сестры, мы переживаем сегодня одно из самых тяжких искушений, если не самое тяжкое, в истории монастыря. Я уж не говорю о том, что все происходящее позорно и скандально и может необратимо повлиять на жизнь нашей благословенной обители, – матушка широко перекрестилась. Монахини последовали ее примеру. – Но, видит Бог, огласки уже не избежать. Полчаса назад мне звонил владыка, – все сестры будто встрепенулись. – Он просит подробных и правдивых разъяснений, так как до него уже дошли слухи, что у нас неладно. – Матушка потупилась. – А посему приходится подключать к делу светские силы правопорядка. Правда так правда. Конечно, рьяные наши доброхотки, – снопик искр в сторону подруг, – поспособствовали разжиганию скандала своим приездом и «обработкой» матери Нины.

Вдруг матушка оставила весь пафос и, будто устав, заговорила просто, не модулируя голосом.

– Неужели это расследование вернет нам Калистрату? Ничего не изменишь. Все свершено. И если злодей действительно осмелился поднять руку на невесту Христову, я не желала бы быть свидетелем Страшного суда над ним. – Сестры снова, будто по команде, перекрестились. – А воровство… С этим, думаю, мы разобрались бы и сами рано или поздно. Но теперь – отдаемся на милость Божию и расторопность полиции. В которую лично я ни секунды не верю. А ты, мать Нина? – вновь на лице появилась грозовая туча.

– Будем молиться, чтоб злодей, или злодеи предстали перед судом. Земным, – тихо ответила Нина.

Матушка досадливо махнула на нее рукой.

– Вас, Фотиния и Иулия, мне и вовсе не хотелось бы видеть в обители, но до похорон сестры потерплю. И благословляю Фотинию на просмотр бухгалтерских бумаг. – При этих словах кругленькая Евгения вскинула руки, завертела в возмущении головой. – Благословляю, мать Евгения. Глаз опытного бухгалтера мне нужен. Ничего, потерпишь проверку, и так тебе тут вольница! А тебе, Иулия, в качестве епитимии, или послушания, называй как хочешь, назначаю приведение в порядок нашей бестолковой клумбы у корпуса, которая только позорит звание монастырского цветника! И еще – осмотр всего огорода. Что, как, где не так? Полный список советов и замечаний.

– Прогрелась ли земля, матушка? У меня на участке еще на полштыка не оттаяла, – покачала головой Люша.

– Ничего, вон мать Мария неделю уже на штык копает. Так ведь? – улыбнулась она в сторону рябой сестры с остановившимся взглядом.

– Копаю, матушка, вовсю копаю, – еле слышно, с подобострастной улыбкой заговорила сестра, которую, оказывается, звали Марией.

– Мать Нина, сохранился у тебя телефон того следователя, что приезжал к нам? – уже переключилась на другое игуменья.

– Найду, матушка. Только он приезжал-то года три назад или больше.

– Это вы про бесчинства подростков? Когда бутылки с зажигательной смесью кидали в стену и одного мальчишку порешили? – заголосила мать Евгения. – Это два года назад было, под Преображение. Я очень хорошо помню.

– Ну, вот и звони, – прервала буйные воспоминания казначейши, даже не посмотрев на нее, матушка, обращаясь исключительно к Нине.

На этом грозное собрание, которое обернулось полным «торжеством справедливости», закончилось. Сейчас и стены, и обстановка сестринского корпуса показались Иулии более уютными и жилыми, и она с тоской подумала об убогости их паломнического обиталища. После собрания между подругами и монастырской «верхушкой» установились как бы негласные компаньонские отношения: делаем одно дело, каждый на своем «фронте». Встав из-за стола, Светка, не взглянув на Люшу, помчалась с квохчущей Евгенией и посмеивающейся Капитолиной в бухгалтерию – комнату на втором этаже. Нина схватилась за телефон, матушка с Марией испарились в неизвестном направлении, и Люша в результате осталась в гордом одиночестве перед длинным, заваленным жухлой прошлогодней листвой цветником. «Хорошо бы для начала узнать, где у них грабли». В кармане куртки запиликал телефон. «Са-ашка…» – заулыбалась новоявленная трудница, посмотрев на аппаратик.

– Я уж боюсь звонить – два часа вокруг телефона брожу, – начал муж без вступительных нежностей.

– Ох, поначалу было страшновато. Теперь вроде какие-то отношения налаживаются и с игуменьей, и с сестрами.

– Ты когда приедешь-то, сыщица? У меня всего две котлеты в холодильнике, и спать я один совершенно не могу, ты же знаешь. Сказки на ночь, то да се…

У Люши сжалось сердце: она уже успела за этот трудный день соскучиться по мужу, дому, даже по осточертевшей рассаде. Супруги не привыкли расставаться надолго.

– Я так домой хочу! – прохныкала домоседка-жена, но быстро перешла на информативный бодрый тон, который ей все же был ближе. – Матушка …ну, настоятельница, благословила расследование, так что с завтрашнего дня, думаю, тут закрутится дело.

– И ты приедешь завтра? – радостно вскрикнул Саша.

– Не-ет, мы со Светкой дождемся похорон Калистраты.

– Она пускай ждет, а ты приезжай. Тоже мне, послушница нашлась.

– Не могу, Сашок, нет, – Люша зашептала в трубку, прикрывшись рукой, – тут еще и воровство двадцати миллионов накладывается, представляешь, и вообще Светка одна с ума сойдет, а мне поручили огороды с цветниками.

– Да чтоб мне так жить! – закричал на том конце гневный муж. – Ты им и миллионы ищи, и огород копай! Люш, я жду тебя сегодня домой, и больше ни слова, поняла?!

Маленькая, но смелая жена знала наизусть все театрально-гневливые приемчики мужа, и потому ни капельки не испугалась. Их семья была вполне благополучной, а в благополучных семьях кто правит бал? Правильно! А вторая половина чувствует себя вполне комфортно главой семьи под каблуком.

После разговора с мужем Люша позвонила своей компаньонке-соседке по даче – крепкой, покладистой пенсионерке Полине, проработавшей всю жизнь в конструкторском бюро и всю жизнь копавшейся на своих шести сотках. Теперь она с энтузиазмом и, конечно, не безвозмездно помогала Юле выращивать и продавать овощи и цветы. Дав указания Полине и получив от нее заверения, что все идет по плану и даже лучше: цветники «раскрыты», кусты опрысканы, чеснок и земляника окучены и удобрены, Люша окончательно успокоилась и решительно переключилась на монастырские дела.

…Ариадна, сидя у камина, глубоко затянулась тонкой сигаретой. Отсветы пламени делали ее холодно-красивое лицо загадочным, нездешним. Она вообще напоминала сказочный персонаж – прекрасную царевну. Царевну-несмеяну. Сзади к ней подошел Григорий, требовательно обнял за плечи, будто утверждаясь в своем праве на участие в сказке, ухнул лицо в светлые волосы, шелком драпирующие узкую прямую спину царевны. Женщина мягко отстранилась.

– Эти невесть откуда взявшиеся сестрички-невелички опасны, – Ариадна говорила надсадным, будто простуженным голосом.

– Да чем же? – Репьев сел в пустующее кресло и протянул руки к огню.

– Мне только что звонили – завтра там будут ищейки. Это мы, правда с малой долей вероятности, но предполагали. Но не так же скоро! – Ариадна в раздражении стряхнула пепел в камин.

– Это совершенно не меняет дела. Даже если они разберутся в ситуации с Эм-Ка, они никогда не свяжут это с выставкой.

– Почему же?

– А что можно выведать на выставке, если на то пошло?

– Меня удивляет, как ты работал «топтуном» столько лет, – царевна отработанным щелчком метнула окурок в камин.

Григорий тихо, с плохо скрытой угрозой произнес:

– Не нужно, фея, нарываться. Я просил не разговаривать ТАК со мной. Никогда.

– Все! Сдаюсь! – фея гибко потянулась безупречным телом к любовнику, будто перетекла к нему на колени и припала к губам.

Григорий терял волю, разум, память от этих заговоров-прикосновений. Она владела им полностью. Она была счастьем и проклятием. И именно она давала ему ту жизнь, от которой невозможно, немыслимо было отказаться. Вкусив больших, нет, огромных денег, Репьев не мог, не хотел, даже в ночных кошмарах не представлял себе возвращение в ту, нищую, унизительную, холуйскую жизнь. Ариадна отстранилась:

– Я думаю, одну – бойкую и наглую – нужно нейтрализовать.