Б. Седов - Друг
– В какое время это произошло? – спросил Иван.
Следак посмотрел на него и снял очки.
– Зачем вам это? – спросил он.
– А что, Иван Владимирович, это является тайной следствия?
– Да нет, какая тайна? Это произошло приблизительно в 23.30. Обнаружили его в 23.50. Он был уже мертв.
– А кто обнаружил?
– Пассажиры. В это время электричка подошла… пассажиры и обнаружили, – сказал следак и надел очки. – Сообщили в милицию.
– Понятно, – медленно произнес Таранов. – А вот скажите, пожалуйста, у вас есть… я хотел спросить…
– Есть, – весело ответил Борисов. – Есть и уже в камере.
– Кто в камере?
– Убийцы. Убийцы гражданина Мордвинова, Иван Сергеевич.
– Вот как? – сказал Таранов. Он понял теперь причину хорошего настроения следака.
– Вот так, Иван Сергеич. Работаем, – веско сказал Борисов и снял очки. Линзы блеснули, отбросили солнечные зайчики.
– И кто же они? Это не секрет?
– Шпана. Одному семнадцать, второму шестнадцать лет. Оба имеют по судимости, употребляют наркотики. Из неблагополучных семей.
После этих слов Таранов посмотрел на следака с некоторым недоумением. Борисов надел очки.
– А что вас удивляет? – спросил он. – Самая обычная ситуация.
– Они сознались?
– Пока нет… Их задержали только сегодня утром при попытке сбыть обручальное кольцо. У вашего друга сняли с пальца кольцо. А в тот вечер их видели на платформе. У одного, кстати, синяк под глазом.
– Вместе со Славкой? Видели их вместе со Славкой?
– Нет, но примерно в это время. Так что сознаются. Куда они денутся? Поначалу все одно поют: не знаю ничего, не виноват, не я.
– Другие версии вы рассматривали?
Следак снял очки, посмотрел на Таранова внимательно.
– Да, мы рассматривали и другие версии… Вас что-то смущает?
– Смущает, Иван Владимирович. Сильно смущает.
– Что же? – голос следователя звучал уже не так благожелательно.
– Я думаю: трудно предположить от малолетних сопляков такого умелого обращения с ножом. Один – всего один! – удар. И прямо в сердце. Это не так просто, как кажется на первый взгляд.
– Ну, знаете… Я на следствии без малого двадцать лет. Позвольте уж мне самому делать выводы и решать, что вызывает сомнения, а что нет. А сейчас, извините, но – дела, работа.
Таранов посмотрел на следователя равнодушным и невыразительным взглядом. В кармане его куртки лежала смятая пачка «Невских» с неровными буквами, написанными Славкой Мордвиновым. Возможно, за несколько часов до смерти.
– Спасибо… Извините, что отнял ваше время.
– Всего доброго, – ответил Борисов, надевая очки. На Таранова он не смотрел.
* * *Таранов вышел из транспортной прокуратуры, перешел улицу Комсомола и сел в «Ниву». Короткий разговор со следаком оставил двойственное и крайне неприятное впечатление. Таранов ни на секунду не мог заставить себя поверить в версию Борисова. Он помнил, как сам учился работать с ножом… Не такое уж это легкое дело. Даже если оставить вопрос о психологической подоплеке удара ножом… черт их, этих малолетних наркоманов с судимостями, знает, – может, они совсем отмороженные! – даже если оставить этот нюанс за скобками, то все равно: убить человека ножом с одного удара не так-то и легко. Тем более – в сердце. Удар должен быть не только точным, но и сильным. Дилетант явно не сумеет. Да и пытаться не будет – дилетанты чаще всего пытаются ударить в живот – это проще. Неужели следак с большим опытом работы этого не знает? Знает. Обязан знать. Но ему так удобнее: есть два наркомана с судимостями, которых видели на платформе… и кольцо. Кольцо – это, конечно, аргумент… если оно действительно принадлежало Славке.
Таранов сидел в машине, мял пальцами сигарету и думал. Он думал: а что было бы, если бы он показал следаку запись на пачке? Запись железно доказывала, что у Славки была назначена встреча с этим неизвестным «Викт. Пал.». И вполне возможно, что «Викт. Пал.» как-то причастен к одному-единственному удару ножом в сердце.
Что было бы, спросил себя Таранов, если бы я показал пачку из-под «Невских» следаку? И сам себе ответил: ничего. У следствия уже есть подозреваемые. Они задержаны, и незачем придумывать ерунду. Ранее судимый наркоман – самый подходящий клиент… В СИЗО на них нажмут, и они сломаются. Вероятнее всего, одного пустят свидетелем. На таких условиях он легко даст показания на своего кореша…
Нет, никакой другой подозреваемый следователю Борисову не нужен. У него уже есть убийца. Но мне этот «Викт. Пал.» необходим позарез.
Таранов прикурил, завел движок и поехал к Славке домой.
* * *На звонок долго не открывали… странно. Днем, после возвращения Ивана из гаража, договорились, что он заедет. Поговорить с Рыжиком насчет поездки на озеро. Он хотел сразу решить тот вопрос, но Лида сказала: спит еще, не надо ее будить, Таран. Ей и так досталось… Лида была нетрезва, и он спросил: «Ты что, выпила?» – «Что, боишься, что сопьюсь?» – «Нет», – ответил он, хотя думал по-другому. Выпить Лидия Викторовна любила.
Иван позвонил еще раз, потом еще. Потом он пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Но в этот момент раздался звук отпираемого замка. Дверь открылась. На пороге стояла Рыжик. Тоненькая, в черных джинсах и черной же футболке. Когда Иван увидел ее, он на мгновение ощутил тревогу. Словно сердце упало куда-то вниз. Он не мог себе объяснить, откуда взялось это чувство…
– Здравствуй, Рыжик… я вот звоню, звоню… Думал, вас нет.
– Здравствуй, дядя Ваня, заходи. Мама прилегла, а я музыку слушала.
Таранов вошел, разулся, снова наткнулся взглядом на Славкины тапки… Через мой труп, говорил, посмеиваясь, Славка, только через мой труп… Вот оно, Слава, как повернулось-то.
– Проходи в мою комнату, дядя Ваня.
Он сделал несколько шагов к правой двери. Дверь в большую комнату была приоткрыта, оттуда доносился храп. Он мельком взглянул: на неубранном столе стояли две чашки. Из одной пять часов назад он пил кофе. Стояла стопка и две бутылки. Одна пустая, другая полупустая. Лида спала на диване, похрапывала. Задравшийся халат открывал полные загорелые ляжки. Он быстро отвел взгляд.
Комната Ирины была небольшой, метров двенадцать-тринадцать. Здесь стоял диван, обычный двустворчатый шкаф, кресло и письменный стол с самодельным вращающимся стулом на колесиках. Славка сделал его сам, когда такие только-только начали входить в моду. На столе стоял простенький двухкассетный «Филипс», на стенах висели колонки, книжные полки и несколько цветных постеров. Все, кроме постеров, было ему знакомо: и куклы, и корешки книг, и старый глобус на подоконнике… И висящая высоко, у потолка, фигурка парашютиста под белым куполом. Эту фигурку он сам Рыжику и подарил. Он посмотрел на постеры. Они были яркими и – одновременно – мрачными. На фоне крепостных развалин в окружении факелов, цепей, крестов стояли какие-то странные длинноволосые люди… Почти все в черном. В коже, в заклепках, цепях и шипах… с мечами… с кинжалами. Некоторые загримированы под вампиров или мертвецов.
Все надписи на постерах были на английском или на неизвестном Ивану языке. Он предположил, что это шведский или, скорее, норвежский… Веяло могилой, оккультизмом дурного пошиба и еще чем-то. Он не стал задумываться – чем именно.
– Что это? – спросил он, кивая головой на постеры.
– А-а… это группы. Ты их не знаешь.
– Тебе нравится?
– Да.
– Хеви-металл? Рок?
– Нет, ну что ты… Это совсем другое направление, совсем другая эстетика и философия.
– MURDER[1], – прочитал он одно из названий. – Что же это за философия, Рыжик?
– О чем ты хотел поговорить, дядя Ваня? – спросила Ирина, игнорируя вопрос. Голос звучал более низко, чем обычно, и Рыжик выглядела возбужденной. Внезапно Таранов подумал, что Ирина – тоненькая, в черном, с яркой рыжей шевелюрой – похожа на факел. На догорающий факел… Вот откуда пришла тревога.
– Видишь ли, Рыжик, – начал он. Он уже продумал весь разговор загодя. Но считал, что в нем примет участие Лида… сейчас Лида храпела за стеной. – Видишь ли, Рыжик…
– Вижу, – сказала она. – Ты пришел меня спасать.
– Ну зачем так? Славка… отец… приходил ко мне, рассказал о твоей проблеме, Рыжик.
– Как это мило, – сказала она и хихикнула. Таранов осекся. Он посмотрел Ирине в глаза и понял, что она не в себе.
– Рыжик, ты что, укололась?
– Нет, сняла кумар на ноздрю.
– Как? – спросил он. Она снова хихикнула и сказала:
– Ты знаешь, что такое похмелье, дядя Ваня? – Таранов кивнул. – Так вот, кумар – это самое крутое похмелье, умноженное на сто. Или на тысячу. Впрочем, все не так, и объяснить я тебе не смогу. Это нельзя объяснить. Если сам не испытаешь, то никогда не поймешь. И тяга к этому сраному порошку в тебе сидит страшная, непреодолимая.
