Войтех Стеклач - Современный чехословацкий детектив (сборник)

— Как вчера? — Перед моим взором возникла доктор медицины Майерова, защищающая вход в хирургическое отделение только что не со скальпелем в руках. Ах ты маленькая дрянь! Боялась, как бы я не пошел к Йозефу домой. Что это было — стремление оставить ему еще хоть одну спокойную ночь или у нее имелись другие, неизвестные мне причины? Я вспомнил последнее язвительное замечание пани Геленки. Чем оно было вызвано — завистью к более молодой и привлекательной женщине? Я поднял глаза на поручика. — А чего хотел этот доктор Секирка от прокурора?

— Чтобы вас выпустили, разумеется, — произнес он тоном, убедившим меня, что мой незваный-непрошеный адвокат достиг прямо противоположной цели.

— А разве есть что-нибудь противозаконное в том, что меня задержали? — со слабой надеждой все-таки спросил я.

— Вовсе нет, — сочувственно заметил поручик. — Доктор Секирка сослался на другое. Сообщил прокурору некоторые интересные факты, которые узнал от вашего друга Йозефа Каминека.

Моя надежда пустила побеги и начала расцветать.

— А на основании этих новых фактов вы меня выпустите?

— Нет.

Надежда моя увяла, и я вместе с ней.

Но поручик еще не закончил:

— Я выпущу вас, потому что… — его серые глаза сверлили меня, будто собирались пробурить дыры и вложить в них взрывчатку, — сегодня ночью погиб инженер Дрозд.

Мир взлетел в воздух, рассыпавшись на мелкие осколки.

— Этого не может быть! Как он погиб?

— Отравился выхлопными газами. Его нашли сегодня утром в гараже той самой виллы в Боровце.

Я в ужасе смотрел на поручика.

— Это самоубийство?

— Все на то указывает, — бесцветным голосом пояснил он. — Дрозд приехал туда вчера поздно вечером, один. Поставил машину в гараж. Нашли его лежащим на полу, голова под выхлопной трубой. Мотор уже не работал, бензин кончился. Но его вполне хватило, чтобы Дрозд умер.

Осколки мира падали вниз, окружая меня, но не укладывались в единую картину. Почему — неизвестно, ведь все возвратились на свои места. А может, какие-то оказались лишними?

— Вы считаете это признанием вины? — спросил я у поручика слабым голосом.

Тот ответил уклончиво:

— Он мог спастись, если бы захотел и если бы у него хватило на это сил. Гараж был не заперт.

Еще один лишний осколок звякнул об пол, и похож он был на выбитое оконное стекло. Закрашенное белой краской, как это бывает в больницах. Я заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме тьмы. Свет, который бы рассеял эту тьму, еще надо найти, но… У меня было ощущение, будто где-то уже сверкнула искорка.

— А что его жена? — машинально спросил я. — Вы с ней разговаривали?

— Конечно. На нее это, очевидно, подействовало сильнее, чем можно было предполагать, учитывая, что они уже не жили вместе. Но держится она мужественно. А вот его деверь — с этим, наоборот, случилось нервное потрясение.

— С кем, с молодым Эзехиашем? — изумился я.

— Да. У него был истерический припадок, какого я еще никогда у мужчины не видел. Пока мы не можем его допрашивать. Если бы наш доктор не подтвердил припадок, я решил бы, что это симуляция. — Поручик встал, исчерпав наконец свою неслыханную общительность. — Вы можете идти домой, — сообщил он мне. — Все формальности уладит младший лейтенант Густ. И смотрите, чтобы вас опять во что-нибудь не втянули, — саркастически предупредил он.

— Во что? — спросил я, как мне казалось, с удивительной хитростью. — Ведь дело уже почти закончено, разве не так? — Поручик покосился на меня, но я смотрел на него широко открытым взглядом, позаимствованным недавно у одной знакомой девушки. На поручика это не подействовало. Помолчав, он неожиданно поинтересовался: — Вы наверняка читаете детективы?

— Конечно, — сознался я. — Недавно я переварил их целый центнер. У сестры Лидии имелись безграничные запасы этого достойного осуждения чтива.

— Читайте с выбором, — мрачно усмехнувшись, посоветовал поручик. — В хорошем детективе у сыщика всегда одна цель.

— Какая? — тупо спросил я.

— Cui bono, — ответил поручик. — Знаете латынь?

Латынь я не учил, но что cui bono значит «кому это полезно», все-таки знал. Молча я глядел на поручика, но лицо его было непроницаемо, как судебный документ двухсотлетней давности.

Вилла, где жила Ганка, никак не выглядела домом печали. Во дворике на ветру сушилось белье. Я узнал Ганкины джинсы и блузку, которая была на ней, когда мы с ней впервые увиделись. Они, должно быть, висели тут с самого утра, потому что казались совершенно сухими. Под бельем на бетонированной площадке сидел беловолосый мальчуган, занятый игрой во что-то, чего я от калитки не видел. Локтем он упирался в шершавый бетон, волосы спадали ему на лоб, губы были выпячены, и он издавал ими какие-то жужжащие звуки, то высокие, то низкие. Только вчера я привез его сюда. И похоже, он здесь уже совсем прижился. Мне казалось преступным напоминать ему своим присутствием о тех страшных вещах, которые, возможно, он уже забыл.

Вдруг я с ужасом вспомнил, о чем мне вчера рассказал поручик. Бабушка Лукаша мертва, а мальчик вряд ли об этом знает, слишком уж он беззаботен. Нет, об этом он услышит не от меня, и не мне это утаивать.

Я пошевелился и задел за калитку. Цепь загремела, и Лукаш поглядел в мою сторону.

— Привет! — Вскочив на ноги, он помчался ко мне. — Вот здорово, что вы пришли! — Он начал старательно разматывать цепь, придерживающую створки калитки.

— Ганка дома? — спросил я в надежде, что ускользну от щекотливой ситуации.

— Вы пришли к ней? — Он покосился на меня из-под своей челки, нуждающейся в парикмахере, и в его голубых глазах мелькнула ревность.

— Нет-нет, — против своей воли сказал я. — Мне хотелось посмотреть, как тебе тут живется. Не скучаешь?

— Что вы! — Ему наконец-то удалось открыть ворота. Отступив в сторону, мальчик, переполненный ликованием, показал мне на площадку. — Посмотрите, что у меня есть!

На сером бетоне ярко сияли корпуса трех автомобильчиков. Два из них были модели «Ф-I», а третий — тот самый, который первым попался мне в руки, когда я вошел в мастерскую красной виллы.

— Как здорово, что тебе их дали! — Я не думал о том, что говорю. — Кто их тебе подарил?

— Ганка! — сообщил Лукаш с восторгом, не спуская глаз с драгоценных игрушек. — Я, правда, выбрал бы другие, но ничего. Ганка сказала, что даст мне еще.

Осиный рой опять зажужжал в моей голове. Одна оса, самая ядовитая, меня ужалила.

— А где Ганка?

— Ушла, — беззаботно ответил Лукаш.

— Так ты здесь один?

— Нет. Пани Эзехиашова и Ольда дома. Ольда лежит, а его мама за ним ухаживает.

— Что с ним?

— Боится, — злорадно объяснил Лукаш. — Умирает со страху.

— Отчего? — Я подошел к гаражу и сел на деревянную скамью без спинки, которой кто-то подпер дверь в гараж. Стоило мне откинуться на эту дверь, как одна из створок чуть приоткрылась. Я заглянул внутрь — гараж был пуст, только красный мопед стоял, прислоненный к стене неподалеку от двери. Я вздрогнул, вспомнив о том, какую трагическую роль сыграл сегодняшней ночью белый «трабант» инженера Дрозда.

— Он боится дяди Луиса, — зашептал Лукаш, глядя на меня округлившимися от ужаса глазами. — Я думаю, он к нему во сне является, — добавил он уже спокойно.

— С чего ты взял? — По моему телу пробежала дрожь. Из гаража тянуло сыростью.

— Я слышал, как он сегодня ночью кричал. Его комната рядом.

— Что же ты слышал? И почему решил, что он кричит во сне?

— Потому что Ольда разговаривал с дядей Луисом. Говорил: не дам тебе это письмо! Уничтожу его! Мне его вообще не следовало брать, оно мне не нужно, оно довело бы меня до того же, что и тебя! — Лукаш смотрел на меня своими чистыми глазами, он явно слово в слово повторял услышанное.

По моей спине стекал пот.

— Какое письмо? — Внутри у меня все дрожало: а вдруг мальчик не сможет ответить?

— То, что Ольда выклянчил у дядя Луиса на прошлой неделе, — сразу же ответил Лукаш.

— А ты что об этом знаешь? Ты был там с ними?

— Да нет, не совсем, — лукаво улыбаясь, пояснил мальчик. — Я был на лестнице. Пришел сказать дяде Луису, чтобы он шел ужинать. А дядя и Ольда наверху ругались, поэтому я не стал их беспокоить, — с невинным лицемерием продолжал Лукаш.

— Из-за чего они ругались?

— Да все из-за этого письма. Что оно вас так интересует? — недовольно пробурчал он.

— Лукаш, ты все помнишь? Когда это было? Будь я владельцем коллекции Эзехиаша, всю ее отдал бы сейчас за точный ответ.

— Во вторник вечером.

— Хорошо помнишь?

— Еще бы! В тот вечер бабушка хотела пораньше лечь, ей надо было утром рано вставать. — Он посмотрел на меня в упор со скрытым упреком. — Вы ее не очень-то искали, да?

— Искал… Но знаешь… как-то все… — Да, незавидное у меня положение.