Полина Дашкова - Приз
Василиса долго, мучительно кашляла. Дмитриев принялся колотить ее по спине.
Голос ее был сиплым, слабым. В горле першило. Губы пересохли, потрескались. Язык отяжелел, стал шершавым и еле ворочался.
– Дед, ты что! Больно! Лучше принеси мне попить. Чаю хочу, горячего, с молоком.
* * *– Судя по тому, что вы явились так рано, такой мрачный, и без звонка, случилось что-то серьезное, – сказал Рейч.
Глаза его блестели. Он сидел на кровати, уже без капельницы, умытый, побритый, свежий.
– Доброе утро, Генрих, – Григорьев тяжело опустился в кресло, – позвонить я не мог, ваш мобильный выключен.
Рейч, продолжая в упор смотреть на Григорьева, протянул руку, взял трубку с тумбочки.
– Да, действительно. Наверное, сестра отключила, когда заходила ночью. Ну, в чем дело, Андрей? Вы уже доложили своему руководству, что это я отправлял конверты с фотографиями?
– Нет. Как вы себя чувствуете, Генрих?
– Спасибо. Теперь значительно лучше. Скоро меня выпишут. Мы с Рики собираемся поездить по побережью, здесь так красиво. Не понимаю, Андрей, почему вы тянете? Я сгораю от любопытства, ужасно хочется увидеть их реакцию. Интересно, арестуют они меня и если да, то какое предъявят обвинение?
«Я не могу, – думал Григорьев, глядя на улыбающегося Рейча, – он проскочил инфаркт. Я знаю это счастли-жое чувство выздоровления. Что будет, когда я скажу? Доктор предупредил, его ни в коем случае нельзя беспокоить. Никаких отрицательных эмоций».
– Да, слушайте, что за фарс вы придумали с русским издателем, миллионером, владельцем виллы? Рики позвонил, сказал, вы пригласили его в ресторан. Зачем вам понадобился мой мальчик?
– Рики так переживал из-за вашего приступа. Я хотел его утешить и накормить икрой, – пробормотал Григорьев, болезненно морщась, – мой старый знакомый составил нам компанию. Он очень интересуется новой западноевропейской литературой. Денег и времени у него много, планирует открыть в России небольшое издательство.
Дверь распахнулась. Пожилая монахиня вкатила столик на колесиках. Григорьев перевел дух и посмотрел на нее с искренней благодарностью.
– О, это кстати! Я голоден, как волк, – обрадовался Рейч и потер руки, – спасибо, сестра Мадлен. Андрей, вы завтракали? Тут замечательно кормят.
– Я могу принести завтрак для вашего гостя, – ласково улыбнулась монахиня.
– Благодарю вас, не стоит, – сказал Григорьев.
– Не слушайте его, сестра, принесите. Только кофе для месье сделайте настоящий, с кофеином. Не люблю есть в одиночестве, – добавил он по-русски, – придется вам составить мне компанию. И разговаривать за едой приятней.
Монахиня установила на кровати Рейча раскладной столик, заправила ему салфетку за ворот пижамы, пожелала приятного аппетита. '
– Знаете, мне сегодня приснился Отто Штраус, – весело сообщил Рейч и цокнул ложкой по яйцу, – наверное, после всех наших с вами разговоров. То есть моих монологов, потому что вы в основном молчали, а я говорил. Так вот, мне приснилось, как он уходил из Берлина тридцатого апреля сорок пятого года. Он ведь рассказывал мне об этом, очень подробно. Ему пришлось вернуться в свой дом на Вильгельмштрассе, чтобы забрать из тайника тетради с записями, деньги, драгоценности. Он уже имел американский паспорт на имя Джона Медисена и специальную бумагу, подписанную Алленом Даллесом.
Ему удивительно везло, пули и осколки летели мимо Выходя из дома, он столкнулся с русским лейтенантом и пристрелил его. Не то чтобы он боялся попасть к русским. Просто устал и очень спешил. Хотел поскорей вернуться к цивилизации, принять горячую ванну, отоспаться, приступить к работе. Поэтому убил лейтенанта. Но, знаете, в моем сне все получилось немного иначе. Лейтенант успел выстрелить первым. У лейтенанта было черное от копоти лицо, зеленые глаза и рыжие ресницы.
Опять явилась монахиня со столиком, на котором был завтрак для Григорьева.
– Осторожней, месье, кофе очень горячий. Генрих, почему вы не едите? Вам нехорошо?
– Спасибо, сестра. Все в порядке.
Она ушла, мягко прикрыв дверь. Минуту они молчали. Рейч принялся за яйцо всмятку, ел аккуратно, собирал кусочком хлеба капли желтка. Запил соком, промокнул губы салфеткой и улыбнулся.
– Доктор Штраус погиб в Берлине тридцатого апреля сорок пятого года и был погребен под обломками сво-.его дома, вместе с чемоданчиком, в котором остались тетради с самыми важными его записями.
– А как же перстень? – тихо спросил Григорьев.
– Вы не поняли, Андрей, – Рейч разрезал на две половинки киви и стал выгребать ложечкой зеленую мякоть, – мне это приснилось. Я не знаю, как было на самом деле. Что касается перстня, его носит Владимир Приз. И, между прочим, отлично себя чувствует. Мне он жег руку, я не мог говорить, меня мучили кошмары. С Призом не происходит ничего подобного. Наоборот, он помолодел, поздоровел. Перстень стал для него чем-то вроде целебного талисмана. Да вы ешьте, ешьте, Андрей. Все остывает. А русский издатель, как я понимаю, ваш коллега, – Рейч весело подмигнул, – не томите. Выкладывайте. Я правда отлично себя чувствую сегодня. Не бойтесь. Если что-то плохое, я выдержу.
– Он сотрудник Интерпола, – Григорьев хлебнул сока, во рту у него пересохло, – они зафиксировали контакт Рики с членами «Аль-Каиды». Его встреча с двумя гражданами Саудовской Аравии была снята скрытой камерой. Рики выступал в качестве посредника. Он просил у саудовцев денег для молодого перспективного политика, который собирается очистить свою страну от еврейско-американской заразы. Есть серьезные основания предполагать, что страна – Россия, а политик – Владимир Приз.
Григорьев произнес все это по-немецки, быстро, на одном дыхании.
Рейч слушал и старательно мазал масло на горячую булочку. Масло таяло и текло. Казалось, это занимало Рейча значительно больше, чем рассказ Григорьева.
– Саудовцы контактируют с неонацистским обществом «Врил», в котором состоит Рики, – продолжал Андрей Евгеньевич.
– «Вриль» – перебил Рейч, поморщился и положил желтую от масла булочку на тарелку, так и не откусив, – в конце мягкое «л». Так называлось одно из многочисленных оккультных обществ в Германии в начале двадцатого века. Членом «Вриля» был Карл Хаусхофер, генерал, дипломат, географ, профессор Мюнхенского университета, один из ведущих теоретиков нацизма. – Рейч откусил булочку, задумчиво похрустел. – Я же говорил вам, Андрей, торг продолжается. А вы не верили. Приз победителям.
Григорьев залпом допил сок, налил себе кофе из маленького кофейника.
– Генрих, вы ненавидите нацизм. Вы ненавидите его так сильно, что отдали ему полжизни. Какже получилось, что с вами рядом оказался Рики? Вы не могли не знать, что он неонацист.
– Мне не важно, кто он. Я его люблю. У меня не было родителей, семьи, детей. Теперь у меня есть Рики. Что с ним? Он арестован?
– Он погиб. Мы ужинали в ресторане, он выпрыгнул с балкона. Внизу было море, скалы. Он разбился насмерть. Это произошло неожиданно, мы не успели…
Рейч закрыл глаза, помотал головой. Ложка с тихим звоном выпала из его руки. Губы шевелились. Григорьев встал, подошел ближе и услышал жалобный быстрый шепот:
– Деточка, мальчик мой… Господи, это невозможно, я знаю, я все понимаю, но, пожалуйста, прости его, прими его несчастную глупую душу.
Не открывая глаз, он перекрестился и продолжал шептать, уже совсем невнятно. Губы быстро, сухо трепетали, по щекам текли слезы.
– Генрих, может быть, позвать врача? – осторожно спросил Григорьев.
– Нет. Никого не зовите. Уйдите, Андрей. Мне надо побыть одному.
* * *Капронового шнура Дмитриев так и не нашел. Когда приехала группа, бинты поменяли на нормальные наручники, застегнули их спереди, посадили арестованного на стул и дали покурить.
Он наконец представился: Данилкин Михаил Анатольевич. Сообщил дату рождения, адрес. Сказал, что документы его лежат в машине, назвал марку и номер машины, объяснил, где она стоит.
– Ничего говорить не буду без адвоката, – заявил он следователю Лиховцевой, после того, как она зачитала ему его права.
Данилкина привели в кабинет, показали Василисе.
– Нет. Я его никогда раньше не видела, – сказала Василиса, – тот, которого я видела, меньше ростом, плечи не такие широкие. Форма головы другая.
– Уведите его отсюда, пожалуйста, – испуганно попросил Дмитриев.
Арестованного вернули на кухню. Усадили.
– С какой целью вы проникли в квартиру? – спросила Лиховцева.
– Не буду ничего говорить без адвоката. .
– Ты сказал, тебя прислал сюда человек по фамилии Приз, – напомнил Арсеньев, – он прислал тебя забрать перстень.
– Какой перстень? – Данилкин захлопал глазами.
– Этот? – Зинаида Ивановна кивнула на кухонный стол.
Там лежали отмычки, пистолет и мужской перстень белого металла, с печаткой.
