Танго на цыпочках - Екатерина Лесина
Тимур
Хуже нет, чем ждать да догонять. Особенно ждать. Время ползет вялой сколопендрой, каждая минута выматывает, с головой погружая в тупое спокойствие. Еще не сон, но уже вот-вот, на самой грани, стоит закрыть глаза и блаженная тишина ласково оттеснит напряжение.
Спать нельзя. Ника, наверное, тоже не спит. Она совсем рядом, в соседней палате, отчего ожидание становится совершенно невыносимым. Плюнуть бы на все, пойти к ней, но Кукушка предупредил, что, если Салаватов станет вести себя "неправильно", то из больничной палаты вернется в камеру. Нельзя сказать, что Тимур испугался, дело в другом: если он останется за решеткой, то кто тогда защитит Нику? Иван Юрьевич?
Да он спит, придвинув стул к стене. Глаза закрыты, дыхание спокойное, только пальцы сами по себе шевелятся. Словно у пианиста, которому снится, будто он на концерте выступает. Кукушка всхрапнул и от звука проснулся. Заморгал, словно в глаз что-то попало, и широко зевнув, поинтересовался шепотом.
— Ну, что тут?
— Тихо. — Собственный голос в тишине показался оглушающе громким.
— Это не есть хорошо. — Кукушка потер переносицу, и на всякий случай поднес черную штуковину, которая должна была подать сигнал, к уху. — Придет, я уверен, что придет.
Салаватов его уверенность разделял. Слишком велико искушение решить все проблемы одним махом, как тут не придти, но вот вопрос: когда. Сегодня? За окном уже светло, скоро день, а днем убивать неудобно: слишком много вокруг любопытствующих. Завтра? Еще одна бессонная ночь? Нет, пожалуй, завтра слишком поздно, тут счет на часы: ведь, если Ника очнется и даст показания…
Ей, наверное, очень страшно.
И все-таки, когда прибор на столе замигал зеленым глазом и зачирикал, Тимур растерялся. Целую ночь ждал, а тут растерялся.
— Ну, чего расселся? — Недовольно спросил Кукушка, поднимаясь. — Зовут, слышишь?
Дальше все происходило быстро, слишком быстро, чтобы уставший разум поспел за событиями. Поэтому Салаватов сначала действовал, а потом уже оценивал собственные действия. Да и чего их оценивать…
А светловолосая девушка в зеленом халате медсестры их появлению не удивилась, сразу все поняла. Надо же, оказывается, и блондинки бывают умными.
— Ждали, да? — Она кокетливым жестом поправила шапочку и улыбнулась. Улыбка, правда, вышла немного кривой.
— Ждали. — Подтвердил Иван Юрьевич. Салаватов кивнул, от холеного вида этой блеклой красавицы у него сводило скула от ярости.
— И он здесь. — Тоненькие пальчики разгладили невидимую складку на халате. — Выпустили, значит… обманули… а я, как дурочка, право слово…
— Вы не дурочка, вы умная, очень умная и очень сильная. Поверьте, при других обстоятельствах эти качества в женщине меня восхищают, но вы… Вы, Софья Сергеевна… Или вас правильнее было бы назвать Светланкой? Соня или Света?
— Обе. — Ни мало не смутившись, ответила она. — Но лучше Соней, так привычнее. А она тоже не спит?
Вопрос адресовался Кукушке, но ответила Ника.
— Не сплю. — Голос сиплый, а вид… Господи, да будь его воля, Салаватов размазал бы по стене эту белокурую стерву за то, что она сотворила с Никой.
— А… а это? — Соня достала шприц из кармана халата. — Врача позовите, а то еще загнется.
— С чего такая заботливость? — Поинтересовалась Ника.
— Мне сейчас лишний труп совершенно ни к чему, мне и без него хватит.
— Понятно… Смотри. — Ника неловко отодрала пластырь, который удерживал иглу. Отодрала вместе с иглой. Тимур отметил чистую кожу, без малейших следов укола, и улыбнулся. Все-таки, Кукушка — хитрющий мужик, этакий фокус придумать. И Ника умница, не испугалась.
А зеленые глазищи стали еще больше, горят огнем, а на лице застыло выражение праведного негодования. Ника злилась, Салаватов читал ее злость в нервно подрагивающих уголках губ, в побелевшем кончике носа и ярким зеленым искрам вокруг зрачков.
Первобытный человек, внезапно проснувшийся в теле Салаватова, требовал: во-первых, отомстить за самку, а, во-вторых, схватить эту самую самку в охапку и утащить в пещеру, подальше от посторонних взглядов.
— Игла запаяна. — Счел нужным сообщить Иван Юрьевич. — Так что ваше лекарство осталось в… ну, в этой системе.
— Обманули дурачка на четыре кулачка… — Рассмеялась Соня-Света. — Помните, в школе так дразнились? А, хотите, я расскажу все, как есть? Сама, в деталях, и на вопросы отвечу, на все до единого, даже на интимные? — Она сложила руки на груди и стала похожа на маленькую девочку, которая умоляет родителей купить ей щеночка. У девочки худенькое личико с острыми скулами и беленькие волосики, а глаза голубые, но не яркие, как на фотографии, а бледные, похожие на редкостные по красоте голубые алмазы.
— Я все расскажу, но здесь. Здесь и сейчас, таково мое условие.
— А смелый сейчас преступник пошел, а, Салаватов? — Пробубнил Иван Юрьевич. — Условия выдвигает, не то, что ты, лапки кверху и признаваться.
— Или так, или никак. Арестуете, и ни слова не скажу, ни словечка, сами тогда доказывайте.
— И докажу.
— Докажете, — легко согласилась Соня. — но, представьте, сколько уйдет сил, времени… А тут я сама, добровольно, и при свидетелях признаюсь. Боитесь, что сбегу? Куда. Бежать можно с деньгами, а все деньги у нее, так что не бойтесь.
— Не хватало еще какой-то пигалицы бояться. — Кукушка поскреб в затылке, потом, махнув рукой, разрешил. — Рассказывай.
— Я присяду.
— Садись.
Она присела на жесткий стул с видом царицы, усевшейся на опостылевший за годы правления трон.
— Итак… Знаете, хочется рассказать все и сразу, а с чего начать — не знаю. — Сониных губ коснулась печальная улыбка. — Когда вам пятнадцать, и вы влюблены, безумно и неистово, но ваш избранник уходит к другой, потому что та, другая, может позволить себе модное платье, красивые туфли и прическу из салона, мир рушится. Сначала вы понимаете собственную никчемность, желаете свести счеты с жизнью, но, поостыв, приходите к единственно верному выводу: миром правят деньги.
— Ближе к теме. — Попросил Кукушкин.
— Куда уж ближе, ведь именно из-за них, из-за денег, все и началось. Даже не из-за денег, а из-за проклятой нищеты, в которой я жила… Ненавижу нищету. — Она так это сказала, что Салаватов сразу поверил.
— Мне хотелось заработать. Официантка, потом продавщица, потом танцовщица в стриптиз-баре. Но это все не то, понимаете? Я зарабатывала, но немного, деньги расходились, а я по-прежнему оставалась нищей девицей третьего сорта. А еще все норовят воспользоваться: клиенты, охрана, хозяин. Пощупать, трахнуть, но не больше. Я ведь красивая, но кому нужна красота, если у нее нет подходящей упаковки? А красоту приходилось поддерживать: спортзал,
