Герт Нюгордсхауг - Норвежский детектив
Капитан был уже на пенсии, он держался с большим достоинством, волосы у него были седые, облик и походка еще носили следы его старой благородной профессии. Он сохранил остатки прежней выправки — выправки человека, который властно и уверенно идет по шаткой палубе жизни. Но, к сожалению, он многое утратил, сойдя на берег, на этот берег. Его показная набожность производила отталкивающее впечатление.
— Я предупреждал Сиверта Скоддланда, чтобы он не входил в полосу тумана, но ему хотелось рискнуть, он проявил высокомерие! — Хогне с удовольствием смаковал эти слова, блаженно потирая пальцы. — А кто ожесточает сердце свое, тот попадает в беду, сказано в Писании.
Мне было трудно скрывать свою неприязнь, но у меня была непреодолимая потребность пробиться через его собственную полосу тумана.
— Капитан Хогне, на следствии вы заявили, что Сиверт Скоддланд находился под воздействием алкоголя, это правда?
— Я только намекнул о такой возможности, — мягко поправил он.
— Но как же вы могли доверить вести свое судно человеку, внушающему, пусть даже самое пустяковое, подозрение, что он нетрезвый?
— У меня не было таких подозрений. — Капитан улыбнулся апостольской улыбкой. — Я всегда думаю только самое лучшее о своих собратьях.
Человек с таким лицом не бросил бы первого камня. Ну, а второй?
Мне не хотелось отступать:
— У вас были какие-то основания предполагать, что он находился под воздействием алкоголя? Он что, нетвердо держался на ногах?
Улыбка не сошла с лица капитана, но теперь она стала более надменной:
— При сильной волне это можно сказать о любом.
Я не позволил сбить себя с толку:
— А как Скоддланд выглядел, когда поднялся на борт?
— Должен вам сказать, что было очень темно. — Хогне прищурился, словно вглядывался в свои воспоминания. — Да, очень темно.
— Значит, по его виду вы ничего не заметили?
Вместо ответа капитан встал, подошел к шкафу и достал оттуда пустую бутылку из-под можжевеловой водки. Этикетка выглядела старой, водка была хорошей голландской марки. Эта бутылка была ответом на мой вопрос, он держал ее передо мной с многозначительной миной.
— Видите эту бутылку? — Капитан дал мне проникнуться зрелищем Левиафана, потом показал на окно. — Однажды ночью Сиверт Скоддланд швырнул мне в окно эту бутылку во время одной из своих попоек! Этот человек был безнадежный язычник. Спаси, Господи, его душу!
Я тоже поднялся.
— Но ведь он это сделал уже после того, как его лишили лоцманских прав. Верно?
Капитан был поглощен разглядыванием затейливой этикетки, на ней было написано — Скидам. Что-то в его руке, державшей бутылку, подсказало мне, что для нее это привычный предмет.
— Вам не кажется, что Скоддланд был несправедливо осужден из-за ваших показаний, капитан Хогне?
В ответ капитан постучал по этикетке:
— Он спился и умер, и виновата в этом голландская можжевеловка, — в голосе капитана вдруг зазвучали кремневые нотки. — Так ему и надо!
Вот оно — самое непростительное. Смертный грех Сиверта Скоддланда перед небесами и Холмевогом. Не то, что он спился, а что употреблял столь оригинальный напиток.
Капитан патетически поднял бутылку:
— Но Бог сокрушит голову врагов своих, волосатое темя закоснелого в своих беззакониях!
Я невольно провел рукой по голове, волосы у меня всегда были густые. И тут же понял, почему я это сделал. По ассоциации со словом «темя». Лысый череп мы обычно называем «луной».
— Кажется, вы сказали, что было темно, когда лоцман поднялся к вам на борт, капитан Хогне?
— Совершенно верно, была кромешная тьма. — Бутылка вернулась в шкаф, она исполнила свою роль вещественного доказательства.
— Но ведь за пределами полосы тумана стояла ясная погода и было полнолуние?
Наконец я прижал его! Набожная маска слетела с него в одну минуту, глаза забегали:
— Я… я… Этого я не помню…
Бегающие глазки обнаружили спасительную соломинку в кармане жилета. Он извлек массивные золотые часы.
— Молодой человек, вам пора. А я должен идти на собрание в «Иосафат». — И он утешил меня улыбкой. — Так называется наш молельный дом. Добро пожаловать на наши вечерние собрания…
* * *Фру Хьос, вдова штурмана, оказалась приятным исключением в этом городе. Но она была не из местных. Мягкие согласные в ее речи выдали уроженку одного из маленьких городков Сёрланна с игривыми домиками в уютных палисадниках. Такой же садик был у нее и в Холмевоге, единственный, который я пока здесь видел.
Мы сидели в беседке, скрывавшей нас от полуденного солнца. Разговор, мягко говоря, был оживленный — фру Хьос строчила как из пулемета. Эта милая старая дама обнаружила почти циничное отношение к действительности и была не лишена чувства юмора. Она могла говорить о чем угодно с таким лицом, словно речь шла о фруктовых деревьях.
Свободомыслие фру Хьос подкреплялось колодой карт, которую она держала в руках, а ведь греховность карт могла соперничать в этом городе только с можжевеловой водкой. Пока мы беседовали, она «заглянула» в мою судьбу, раскинув карты тут же на садовом столике. Потому что, как она сказала, незнакомого человека она всегда проверяет по картам.
Она положила трефы на бубны.
— Это правда, капитан и лоцман ненавидели друг друга. — В ее устах эти слова прозвучали даже весело.
— И отношения между смотрителем маяка и лоцманом тоже были далеко не дружеские? — спросил я, но ответа так и не дождался — ее внимание привлекли карты.
— Я вижу, вы женаты…
— Не скрою. — Я с улыбкой показал обручальное кольцо.
Волосы у нее были седые, но вились энергичными локонами. Она тряхнула головой.
— Сиверт был веселый. А веселый человек в Холмевоге может вызвать только гнев.
Звезда из карт понемногу росла. В просвет между листьями я видел шхеры.
— Вы хорошо знали Сиверта Скоддланда, фру Хьос?
— Зовите меня тетей Моллой!.. Да, он дружил с можжевеловой водкой и со мной. — Что-то было не в порядке с бубновой дамой. — Ваша жена светловолосая и полная?
— Нет, она стройная и темноволосая.
— Правильно, теперь вижу… у вас будет ребенок.
— Совершенно верно… Скоддланд говорил вам что-нибудь о своих подозрениях относительно мошенничества со страховкой?
Она показала картой на шхеры.
— В последнее время Сиверт часто плавал на острова. Сходил там на берег.
— Искал следы ложного маяка?
— Да. — Она кивнула на устье фьорда. — Говорят, он до сих пор ходит там по ночам… Но его призрак является только людям с нечистой совестью.
— Вы суеверны, тетя Молла?
— Нет, но мне было бы страшно оказаться на Художниковом острове после заката.
Она даже вздрогнула, чтобы показать, как ей было бы страшно.
— Вы знали Зауберманна?
— Художника? Он был сумасшедший.
Это было сказано твердо, она просто констатировала факт, точно так же она сказала бы: «Он был из Флеккефьорда».
— Абсолютно сумасшедший. — И она весело подкрепила свою мысль таким аргументом — Понимаете, ему очень хотелось написать себя в виде плавающего утопленника. Ради этого сюжета он и утонул. Представляете себе? Но писать в этом состоянии оказалось невозможно! — Тетя Молла таинственно улыбнулась. — Он немного не рассчитал, понимаете?
— Он покончил с собой? — спросил я, не совсем полагаясь на «достоверность свидетельских показаний», как говорят на языке юриспруденции.
— Нет, его просто убили. — Она как будто хотела успокоить меня и тут же радостно показала на карты. — Ваш ребенок родится в феврале!
— А разве не в марте? — Я вытаращил глаза.
Седые локоны энергично затряслись.
— Я думаю, вы тоже просчитались!
— Так вы говорите, его убили? — Поистине наш разговор принимал самые неожиданные обороты!
— Да, именно так. — Она почесала нос валетом. — Сиверт считал, что художника убили, потому что ему было известно о «заговоре». Должно быть, он знал, что произошло той ночью, когда разбился «Арго».
От всех этих сведений и неожиданных оборотов, которые вдруг принимал наш разговор, у меня голова пошла кругом. Мне было трудно соединить все нити — не интервью, а какой-то запутанный клубок.
— Скажите, а фрекен Фюре, что держит пансион, кажется, она была экономкой Зауберманна?
— Экономкой? — воскликнула тетя Молла, подняв глаза к небесам, — она апеллировала к чувству юмора Господа Бога. — Да, кое-кто так это называет. — Король пик был твердо положен на даму червей. — Она бегала по острову нагишом, как кошка, взбесившаяся в полнолуние.
— Взбесившаяся в полнолуние? — Напоминание о луне заставило меня вздрогнуть.
— Вот-вот! Прости, Господи, мой язык!
— Напрасно, тетя Молла, благослови, Господи, ваш язык! Спасибо за беседу!
