Хосе Сомоса - Клара и тень
С виду фургон был пуст, но в этом нужно было убедиться. Он взялся за переднюю дверцу, открыл ее, заглянул внутрь и вдохнул жгучий запах масляной краски. Никого.
«Хорошо, очень хорошо, Лотар, идиот, ты уже убедился, что, может быть, они здесь. Теперь вопрос — где?»
В «Старом ателье» было больше пяти разных корпусов. Они могли находиться в любом из них. «Но он, наверное, отвел их в мастерскую, — подумал Босх. — Это самое безопасное место». М-да, но и это решение не очень ему помогло. В мастерской было пять верхних этажей и четыре подвальных. Где, во имя всего святого, где?
«Думай, старый дурак, думай. Просторное спокойное место. Ему нужно сделать записи. Кроме того, там целых три фигуры».
Его люди обследовали заднюю часть фургона. Там было пусто, но явно заметно, что незадолго до того в нем перевозили картину.
— Грузовой лифт, — внезапно прошептал Босх.
Ему не хватало дыхания. Несмотря на это, он побежал к лифту.
«Если он припарковался здесь, он наверняка воспользовался ближайшим грузовым лифтом. Подъемник идет только в подвалы, так что у нас четыре этажа для обыска. Он может быть на любом из четырех».
Он остановился и посмотрел на своих людей. Все они были молоды и, похоже, находились в таком же замешательстве, как и он. Их волосы блестели от дождя. Он сам удивился тому, с какой уверенностью отдал приказания и распределил их: двое проверят третий и четвертый этажи; Вуйтерс и он сам поднимутся на второй и на первый. Первая нашедшая что-нибудь группа свяжется с другой по рации. Но прежде всего необходимо спасти картину: если придется действовать срочно, их долг — сделать это.
— Я не знаю, как он выглядит, не знаю, есть ли у него помощники, — прибавил он, — но знаю, что это очень опасный тип. Не давайте ему ни малейшего шанса.
Двери грузового лифта открылись, и Босх с людьми вошел внутрь.
Сопровождавшие его охранники достали оружие. У Вуйтерса был небольшой запасной «Вальтер ППК», и Босх попросил его себе. Почувствовав привычную тяжесть металлической заглавной «Г», Босх содрогнулся. Интересно, насколько он разучился метко стрелять? Слишком много лет он не пользовался огнестрельным оружием. Запросить помощи? Подкреплений? Позвонить Эйприл? Его мозг был осиным ульем, охваченным пламенем. Он решил, что не может терять времени. Надежда только на них. Им придется найти Художника и остановить его.
Грузовой лифт с непомерной медлительностью тронулся с места.
21:51
Начало и конец, подумала она. Вот начало и конец, и она на них смотрит.
Ей хотелось бы услышать в этот момент мнение Осло, но она поняла, что, увидев такое, бедный Хирум долго не смог бы не только говорить, но и связно думать. Перед такой картиной Хирум Осло вряд ли мог бы отреагировать каким-либо другим образом — только стоял бы с широко раскрытым ртом и глазами намного дольше, чем она.
— Она почти закончена, — прошептал Стейн, выпуская облачка пара. — Конечно, не хватает уничтоженной «Сусанны». Когда Бальди пришлет ее, картина будет полной.
С чем ее сравнить? — спрашивала себя мисс Вуд, моргая глазами. Какая веха в истории искусства могла сравниться с этим? «Герника»? Сикстинская капелла? Она медленно прошлась вокруг, чтобы все рассмотреть, потому что картина лежала на полу. «Пиета»? «Авиньонские девицы»? Граница, межа, точка, за которой искусство меняло свой знак? Мгновение, когда первый человек погрузил пальцы в краску и нарисовал животное внутри своего пещерного дома? Минута, когда Танагорский взошел на подиум и крикнул перед пораженной публикой: «Живопись — это я»?
Она повела губами, набрала слюны и смогла сглотнуть. Сердце отбивало иной, отличный от медленного течения секунд в этой сдавленной холодом комнате ритм, сумасшедший, разгулявшийся темп.
Fla какое-то мгновение и Стейн, и она подчинились тишине. Они стояли внутри абсолютно герметичной, звукоизолированной камеры восемь на десять с регулируемой температурой. Контролируемая внешними устройствами температура поддерживалась на уровне нескольких градусов ниже нуля, что придавало происходящему торжественный вид замороженной бойни. Пол, стены и потолок были обиты стальными панелями бирюзового цвета. Белый светлился из укрепленных на стержне над головой светильников. Они были наведены на мужчину, так что он будто парил в окрытом изморозью озере.
Мужчиной был Бруно ван Тисх. Совершенно нагой, он лежал на спине на полу, разведя руки выше уровня головы и скрестив щиколотки в позе, сразу напоминавшей распятие, с головы до ног окрашенный в охру и синий цвет. Вены на щиколотках и на запястьях были разодраны, и при более пристальном взгляде виден был глубокий порез. Было легко заметить, что все произошло недавно, "вернувшаяся кровь под каждой конечностью образовывала компактные красные пятна на синем полу. Так получалось, что ван Тисх казался пригвожденным к собственной крови. Вокруг его тела лежали огромные прямоугольные плоские предметы. Их было три: дин справа, другой слева — расположенные так, что их нижние концы сходились у щиколоток художника, — а третий лежал поперек, над головой, касаясь рук. Но это были не зеркала. На том, что права от ван Тисха, было изображено в натуральную величину тело обнаженной Аннек Холлех с этикетками, уложенной почти в такую же позу, как художник, и десять раз изуродованной десятью разрезами пилы. С левой стороны светились изображения братьев Уолден в похожих позах и в таком же виде. Это была не простая видеозапись: к примеру, цветущая опухоль животов у близнецов рельефно возвышалась над телом ван Тисха, как двойная кровавая гора. Вуд предположила, что запись сделана камерой «УР» в системе, позволявшей просмотр без окуляров. Красный цвет их ран и более яркий, кровавый и реальный красный цвет у запястий и щиколоток ван Тисха сливались в одно целое, контрастировавшее с телесным цветом четырех трупов. Задние планы (трава в случае Аннек, номер гостиницы у Уолденов) были мастерски растушеваны под однородную бирюзовую поверхность, которая казалась продолжением пола бронированной камеры. Все вместе являло собой поразительную симметрию и таинственную, но бесспорную красоту. Чуткий зритель сразу подумал бы о некой обобщающей идее: художник и его творение, художник и его завещание, жертвоприношение художника вместе с картинами. В этой нагой, распростершей руки и ноги, растерзанной и застывшей семье было что-то чуть ли не священное. Нечто вечное. Целое нарушал еще темный горизонтальный экран, намного превышающий по размерам все остальные. На нем, подумала Вуд, появится изображение уничтоженной «Сусанны».
— Не просите у меня объяснений, — сказал Стейн, вглядываясь в выражение лица Вуд. — Это искусство, мисс Вуд. Не думаю, что вы поймете. И художнику не надлежит его интерпретировать…
В этот миг заговорил иной голос, чужой, неожиданный. Мисс Вуд чуть не подскочила на месте, услышав внезапно возникшие подземные слова, усиленные до нечеловеческой громкости. Это была Аннек Холлех. Ее дрожащая речь была выстлана легкими мелодиями Перселла.
— ИСКУССТВО — ЭТО ЕЩЕ И РАЗРУШЕНИЕ.
Короткая пауза. Торжественные аккорды барочного реквиема.
— ИЗНАЧАЛЬНО ТОЛЬКО ЭТИМ ОНО И БЫЛО, В ПЕЩЕРАХ ЛЮДИ РИСОВАЛИ ТО, ЧТО ХОТЕЛИ ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ.
Пауза.
Волосы Вуд встали дыбом. Дрожь без устали пожирала ее, как бродячие муравьи.
Изображение Аннек Холлех в зеркале изменилось. Она так и была нагой и изувеченной, но казалось, что ее лицо движется. Оттуда тек голос:
— ХУДОЖНИК ГОВОРИТ…
Стейн и Вуд прослушали окончание записи в уважительном молчании.
Когда Аннек кончила говорить, ее лицо снова превратилось в вялую маску трупа. В тот же миг словно хор ангелов преобразил черты унылых парящих лиц Уолденов, они оживились и выпустили в воздух слова, как молитву или священное заклинание. И опять ни Стейн, ни Вуд не захотели их перебивать.
Когда близнецы наконец погрузились в кровавое молчание, Стейн произнес:
— Ван Тисх хотел, чтобы звучали оригинальные голоса полотен, хоть потом мы и улучшили звук в студии. Воспроизведение запрограммировано через определенные промежутки времени, двадцать четыре часа в сутки, каждый день.
Выжившее искусство — это умершее искусство, думала Вуд. Если фигуры умирают, картины остаются в веках… Теперь она понимала. В своем посмертном творении ван Тисх нашел способ превратить тело в вечность. Ничто и никто не сможет уничтожить то, что уже уничтожено. Ничто и никто не сможет положить конец тому, что уже закончилось. Суровые пространства, где властвуют холод и электричество, навсегда сохранят эту картину.
Его картину. Его последнюю картину.
— Бальди подготовил ван Тисх… — прошептала она. В этой камере, где любой звук был чужим пришельцем, ее голос прозвучал как крик.
