Андрей Измайлов - Белый ферзь
Он дернул за язычок жестянки с тоником. Предварительно обстукал банку по краю, чтобы не пшикнула пена, чтобы не оставить мокрого пятна.
Тоник был теплым, приторным.
Он не стал рыться в холодильнике, выковыривая лед. Ему здесь, в этом доме, не нужно ничего. Даже льда. Ему здесь, в этом доме, не нужен никто. Кроме того, кто припозднился, — четвертого, последнего. Старика.
Удача, что все четверо так и не обзавелись семьями за годы проживания здесь. Иначе возникли бы лишние затруднения… Любые затруднения разрешимы, но хорошо, когда их нет изначально. Впрочем, если считать однополых любовничков семьей, то на сей раз затруднение оборотилось собственной противоположностью — двух зайцев сразу! Зайчиков! Гуликов!..
Четвертый, последний, объявился много позже полуночи.
Тот, кто ждал его, даже почти потерял надежду решить задачу за одну-единственную ночь. Завтра у обитателей здешних мест — тоже пьяный день, пьяная ночь. Но неужели придется возвращаться сюда еще и завтра?
Не придется. Последний, четвертый, появился. Хоть и много позже полуночи. Нет, он шел не от дамы. Свои игры с дамами одинокий старик отыграл лет пятнадцать назад. Одна радость осталась — напиться на дармовщинку в дни празднеств. Благо — наливают и не спрашивают. Одно скверно — до дому добираться дольше обычного, ноги заплетаются. А машину ловить — лучше сэкономить на тот день, когда празднества кончатся и на дармовщинку больше не нальют.
Четвертый, последний, вошел в дом не сразу. Сначала некоторое время топтался перед лужицей с нефтяными разводами в пяти метрах от двери. Пьяно бормотал, что негоже ему падать в грязь лицом, что он должен остаться незапятнанным. Потом этот четвертый, последний, все же запятнал ладони, когда сделал несколько попыток свернуть лужицу в трубочку и унести с собой, в дом, — ему вдруг понравились радужные разводы на поверхности. Пить меньше надо!..
Наконец старик с кряхтеньем поднялся с корточек, отложив новые попытки на потом, на завтра, когда станет посветлей и лужицу можно будет подцепить за край, а там и — в трубочку, и — вместо коврика у кровати.
Завтра для него вряд ли наступит. Посветлей для него вряд ли станет. Иди в дом, старик. Заждались тебя!
А крепок еще старик! В подпитии сильном, но не брякнулся на землю, даже поднимаясь с корточек. И на ногах держался неплохо. Но — недолго…
…Лишь до момента, когда сдавленно пискнул:
— Кто здесь?!!
Щелкать выключателем этот последний из намеченного квартета не стал. Вероятно, опасаясь, что при свете обнаружит: кто-то действительно ЕСТЬ, а главное — кто именно.
Да, на ногах старик продержался лишь секунду — в проеме двери, более светлом, чем остальная тьма, его силуэт был четким и резким, будто вырезанный из черной бумаги. Как спереди, так и… сзади, со спины…
Этот четвертый, этот последний почел за благо с порога повернуть назад, на свежий воздух — только бы не убеждаться в том, что здесь, внутри, и в самом деле КТО-ТО. Хмель улетучился мгновенно, вытесненный инстинктивным ужасом. Назад! Из дома! На воздух!
Этот четвертый, этот последний очень удобно повернулся спиной. Удобно — не для себя.
Миг. Прыжок из кресла. Взмах сконцентрированной ладони — по затылку.
Шейные позвонки хрустнули. Теперь важно не вляпаться в лужицу с такими красивыми разводами, не наследить.
Даже с грузом на плечах удалось ее перепрыгнуть с большим запасом. Попытка засчитана.
Он втиснул тело туда же, на заднее сиденье, к любовничкам — для полноты компании. Третьим будешь, старичок? Будешь, будешь. Куда ты денешься. На переднее сиденье, рядом с собой, усаживать седогривый остывающий труп не хотелось. Пока тело не остынет окончательно, не закоченеет, оно, тело, будет валиться вбок, мешать водителю. А ему, водителю, еще ехать и ехать. В ночь. К морю.
Всё! Все четверо. И место вам, всем четверым, — в аду.
Где он, ад?
Небо — над головой.
Ад — внизу.
Мертвое море — побережье Мертвого моря является самым низким местом поверхности Земли. 395 метров ниже уровня океана. Ниже некуда…
Он заплывал с телом на буксире подальше, поглубже.
Пристегивал «карабином» к поясу трупа грузило — мешок с песком.
Выпускал из рук, легонько оттолкнув от себя.
Труп уходил на дно…
И так — четыре раза.
Четыре резиновых мешка, заполненных песком и воздухом.
Песок он нагребал здесь же, на побережье.
Воздух накачивал собственными легкими — до некоторого головокружения, как после бокала вина.
Бокал вина он выпьет потом, когда сегодняшняя акция завершится успешно.
Иначе и быть не может.
Иначе, если он будет обнаружен, к четверке бездыханных никогда не прибавится пятый. Тот самый пятый, который далеко отсюда. Очень далеко. Но любое расстояние преодолимо.
Только бы сегодняшняя акция завершилась успешно.
Песок — чтобы утянуть труп на дно.
Воздух — чтобы держать мешок на плаву до той поры, пока не приспеет исполнить роль грузила.
Приспело. Резиновые мешки облегченно выдыхали сиплый воздух и утягивали тела на дно — первый пошел, второй пошел, третий, четвертый.
Всё! Вот теперь действительно всё. Здесь и сейчас — всё.
Он, пошатываясь, последний раз вышел из воды. Накупался.
Несмотря на то, что считался приличным пловцом, акция вымотала, утомила. И отняла почти весь остаток ночи, три с половиной часа.
Еще бы! Дистанция четыреста метров на спине. Туда. И столько же — обратно. Четыре раза. На спине — не он. На спине — у него. Все четверо, последовательно. Хорошо, что резиновые мешки с воздухом, пережатым в горловине, поддерживали на плаву…
Повеяло предутренним ветерком. Посвежело.
Ветер усилился, сдвигая песчинки, заметая следы. Его следы — в море и из моря.
Сейчас он уедет, и песчинки точно так же скроют отпечатки протекторов.
Он высох почти мгновенно. Осевшая соль стягивала кожу. Волосы на голове торчали дыбом. Не от страха. От соли. Страха не было. Было удовлетворение от качественно сделанной работы. Качественно и в срок.
Он расчесал волосы, пытаясь их хоть как-то уложить. Вытряхнул камешки, песчинки из кроссовок. Натянул брюки, накинул рубашку, надел кроссовки.
Включил зажигание. Мотор заурчал. Негромко.
Машина почти бесшумно тронулась с места.
Восток высветился. Через час наступит утро.
Гладь Мертвого моря поморщилась. Это — от ветерка. И только.
Никто не выпрыгнет из глубин Мертвого моря, выпучив глаза, молотя руками, шлепая ногами, разевая рты в потустороннем крике. Никто и никогда.
Он вытряхнул камешки…
Так, что ли? Нечто в подобном духе, что ли?
Гм, гм! Любезный мой читатель! Здорова ль ваша вся родня? (Любил, знаете ли, поэт-эфиоп напрямую общаться с читающей публикой. Его пример другим наука…)
Гм, гм! Как со здоровьичком?
Неважно, надо полагать, ежели подобное (см. выше) удовлетворит ваш изысканный вкус.
Не так все было. Было все не так. Так не было. Никак не было. Никак нет!
Хотя… да вроде бы убедительно. В не самых худших традициях, коли особенно не вдумываться.
Но! Но — коли особенно не вдумываться.
Вдумайтесь, вдумайтесь! Мертвое море! Ну?
Нет, поименовали его недурственно. В самый раз для действа, покрытого мраком и… это самое… леденящего душу. Априорный холодок по хребту вызовет разве что город мертвых, тот, который в окрестностях Каира. Еще Андрюша Зубарев про него балагурил.
Мё-о-ортвый! Жу-у-уткий! — Хотя, по сути, каирские бомжи всего лишь нетривиально решают квартирный вопрос.
Мё-о-ортвое море! Жу-у-уткое!
Да ни черта жуткого в нем нет. Море как море. Бессточное, небольшое такое.
Разумеется, учитывая насыщенную трудовую ночку некоего (НЕНАЗВАННОГО, между прочим!) субъекта, плещешься в волнах не без дрожи — может, именно тут, под тобой, трупы с грузилом!
Тьфу! Разве ж подлинный профессионал станет избавляться от трупов посредством утопления оных именно в этом море?! Гм! Оно же соленое, как… салака пряного посола! Еще солоней! Соленость воды 260–270 %, в отдельные годы до 300 %. Органическая жизнь отсутствует (кроме некоторых видов бактерий).
