Жертва 2117 - Юсси Адлер-Ольсен
– Полмиллиона? – Карл посмотрел в пространство. Даже если он убьет родителей, его часть наследства не покроет половины этой огромной суммы. – Если бы я был в состоянии помочь тебе, Харди…
Тот поблагодарил. В этом нет нужды.
Карл опять почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Было так много всего, что он хотел бы сказать, попросить прощения. Харди, Анкер и он попали в засаду много лет тому назад. Анкер умер, Харди стал инвалидом на всю жизнь, а он? Ему удалось уцелеть. В этом было что-то неправильное.
– У тебя сейчас полно других проблем, Карл, не тревожься обо мне. – Харди пару раз кашлянул. Кашель был не очень хороший. – Но одну вещь тебе сделать придется, когда ты вернешься.
Он намекал, что у Моны могут быть осложнения? Они разговаривали с ней час назад. Она сказала, что хорошо поспала, все стабильно. Нет, не может этого быть.
– Опять выплыло наше старое дело, Карл. Убийства из гвоздезабивного пистолета.
Карл облегченно вздохнул:
– Ах, это? Ты легко можешь ответить сам.
– Нет, не думаю. Они хотят поговорить с тобой. Видимо, вскрылись какие-то новые обстоятельства, и они хотят услышать твой комментарий, я не знаю подробностей.
Карл покачал головой. Странно. Этому делу двенадцать лет, и за все это время ничего не происходило. Почему сейчас и, вообще, кто эти «они»?
– В Слагельсе были следователи?
– И да и нет. Новые следы нашли голландцы, насколько я знаю. Но сейчас тебе нужно ехать к Асаду. Там такой ужас…
Карл кивнул. Он не очень часто думал об этом старом деле. Да и, черт побери, с какой стати?
– Минутку, только один вопрос, – сказал Харди. – Ты не знаешь, к какому выводу пришли люди, анализировавшие запись Гордона?
– Относительно чего?
– Фоновые звуки, собака, стоны и все остальное.
– Боюсь, что ни к какому выводу они не пришли. У нас ничего нет…
Самое последнее, что сделал Карл, прежде чем взошел на борт самолета, – это послал сообщение Асаду, что он уже в пути и вылет будет по расписанию.
54
Асад
День первый
Комната была лишена признаков жизни. Никаких звуков, которые могли бы отвлечь, никаких запахов, которые могли бы вызвать какую-то ответную реакцию. Абсолютно стерильное помещение, похожее на операционную, откуда все лишнее удалили, а то, что осталось, продезинфицировали.
Асад провел тут уже много времени. Он пинал корзину для бумаг, накручивал тысячи шагов от стены к стене, садился и снова вставал. Он ждал сообщения, что получено новое письмо от Галиба.
Ему сказали, что не надо волноваться, потому что более тысячи вооруженных полицейских и солдат стоят наготове во всех мыслимых и немыслимых местах. У правительственных зданий и посольств, у редакций газет и телестудий, в важных узлах железнодорожного и автобусного сообщения, у площадей с голубями, рядом с синагогой и еврейскими памятниками и кладбищами, даже у мемориала гомосексуалам – жертвам нацизма.
Штаб по координации действий полиции находился в соседней комнате, в десяти метрах от него, и работа там кипела, но Асаду от этого было не легче. И каким еще могло быть его состояние, если Галиб все равно опережал их? «Тот, кто делает первый ход в шашках, обязательно побеждает», – всегда говорил его отец. Эти слова все время крутились у него в голове. Асад чувствовал себя шашкой, одной из многих. После того как был сделан первый ход, игра могла пойти в любых направлениях. К настоящему моменту у Галиба имелось много возможностей его уничтожить. Был, например, снайпер во Франкфурте. Его выстрел, которым был убит Мустафа, показал, как легко это сделать. Но Галиб хотел не этого. Он хотел не просто лишить Асада жизни, он хотел не только сделать так, чтобы тот страдал, он хотел ВИДЕТЬ, как тот страдает, и шел именно этим путем. Он хотел, чтобы Асад увидел, как умирают близкие ему люди, и только после этого умер бы сам. И независимо от того, сколько полицейских выйдет сейчас на улицу, Галиб сумеет это осуществить, если Асад не остановит его. Но как? Это казалось нереальным.
Он услышал шаги в коридоре, потом стук в дверь, и целая делегация с Вебером во главе вошла в комнату.
– Получено еще одно сообщение от Галиба, – сказал Вебер. – Он дает инструкцию, чтобы ты ехал на городской электричке до станции Халензее, при этом тебя никто не должен сопровождать. За тобой будут наблюдать по пути и на конечной станции, пишет Галиб. Точно в тринадцать тридцать ты должен подняться по лестнице с перрона, остановиться на Курфюрстендамм и ждать дальнейших инструкций. Если полиция или служба безопасности будет тебя сопровождать или наблюдать за тобой, твою жену застрелят.
Асад протянул руку к записке. Со временем он привык к подобным вещам, и ни содержание, ни форма этого сообщения его не удивили. С этой минуты он всего лишь часть игры, и роль его уже предопределена.
– Как вы получили это письмо?
– С телефона, который считался утраченным. Мы дали его Хоану Айгуадэру и сейчас установили его местонахождение буквально за несколько минут.
– И где же он был?
– У Бранденбургских ворот. Лежал в багажнике одного из городских велосипедов. В следующий раз такой же может оказаться на Александерплац или около здания Рейхстага, и мы почти уверены, что оставляют их случайные люди, которым заплатили. Люди думают, что участвуют в каком-то розыгрыше. Проблема в том, что мы не знаем, на что или на кого нам надо обращать внимание.
Таким образом прошел час и еще три четверти часа до нового сообщения. Пока он ждал, Галиб подготавливал свой спектакль, и это было невыносимо.
Он представил себе Марву и Неллу. Они могли быть счастливы с ним, и они могли быть счастливы без него, а теперь они должны были из-за него страдать. Насколько важно было ему выжить, когда он бежал из тюрьмы, настолько же не важно это было сейчас.
Часы Асада завибрировали. Карл сообщил, что он садится в самолет, вылет будет по расписанию.
Конец Курфюрстендамм, где находится станция городской железной дороги Халензее, – совсем не тот бульвар, который представляют себе, слыша это известное название. Жилые дома из оштукатуренного бетона, строительный торговый центр «Баухаус» – главная точка притяжения в квартале, мокрый от дождя асфальт и проступающий сквозь пелену тумана контур чего-то похожего на Эйфелеву башню.
Часы показывали ровно тринадцать двадцать пять. Люди как ни в
