Искатель, 1996 №4 - Юрий Дмитриевич Маслов
— Врешь, — улыбнулся Добровольский.
Яша почесал за ухом.
— Вы что, физиономист?
На этот раз почесал за ухом Добровольский.
— Машина твоя?
— Моя.
— Чем занимаешься?
— Частным извозом.
— Мне на месяц нужна машина. — Добровольский снова достал бумажник и протянул Якову триста долларов. — Это — аванс. Согласен?
Глаза Яши подернулись льдистой корочкой.
— А я с тобой не влипну? — спросил он, переходя на «ты». — Ты чем занимаешься?
Добровольский расхохотался.
— Я думаю, ты не отказался бы со мной сотрудничать, даже если бы я травкой торговал.
Добровольский скрылся за массивной стальной дверью, а Яша, проводив его доброжелательным взглядом — ему понравился этот энергичный и крутой мужик, — откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и вдруг почувствовал знакомый терпкий запах сигареты, которой однажды угостил его — там, в Афганистане — Ваня Славин.
Они прочесывали дворы, выбивая из кишлака последних душманов, не успевших соединиться с основной группой и уйти в горы. Старший сержант Колберг бежал вдоль глухого дувала, как вдруг в одном из промежутков между отдаленными и уже редкими выстрелами услышал слабый, едва различимый на слух стон. Он поднял согнутую в локте левую руку, что означало: «Внимание! Смотри в оба»! — и следовавший за ним по пятам Ваня Славин, юркий и любопытный, как мышь, паренек из-под Курска, мгновенно собрался и сменил топотную рысь на бесшумно скользящий шаг бывалого разведчика. Колберг заглянул во двор. В нос ударил трупный запах.
— Есть кто? — гаркнул он, не сводя глаз с небольших подозрительно подслеповатых окон глиняной хибары.
Стон повторился. Колберг еще раз внимательно осмотрел двор и в самом дальнем его углу заметил кучу тряпья. Куча шевелилась. Вернее, внутри нее кто-то шевелился. Но кто? Колберг, держа на мушке автомата подслеповатые оконца, за которыми могли прятаться не только перепуганные насмерть хозяева, но и застигнутые врасплох бандиты, боком пересек двор, расшвырял сапогом тряпье и увидел… обезображенный труп мужчины. У него были отрезаны уши и выколоты глаза. Рядом с ним с перерезанным от уха до уха горлом лежал подросток, которого убили, по всей вероятности, для профилактики, чтобы не мстил за отца, а между ними ворочалась, всхлипывая, маленькая, года три-четыре, девочка. Она ползала на четвереньках, закрывала и открывала рот, но голоса Колберг не слышал. Он видел только безумный взгляд и тоненькие ручонки, которые просили хлеба. Ему стало не по себе. Он положил на землю автомат и взял девочку на руки. В тот же момент тонко скрипнула дверь. Колберг вскинул голову. В дверном проеме стоял среднего роста мужчина. У него было худощавое, восточного типа, давно не бритое лицо и спокойный, может быть, чуть насмешливый взгляд. Секунду-две они смотрели друг другу в глаза. Один — торжествующе, зная, что добыча не уйдет, другой — несколько оторопело, ругая себя последними словами за беспечность: стоило лишь на миг расслабиться, потерять бдительность, контроль за обстановкой и… пожалуйста, получай по заслугам — в руках неизвестного матово поблескивал автомат.
— Стреляй, сволочь! — не выдержав жуткого напряжения, крикнул Колберг.
Сухо и твердо ударила автоматная очередь. Из-за дувала выскочил Славин, дал на всякий случай — теперь уже по подслеповатым оконцам — еще одну очередь, осмотрел дом, убедился, что бандитов больше нема, и, выйдя на улицу, сказал:
— Девку-то отпусти — задушишь.
Колберг, все еще не веря в свое спасение, разомкнул объятия. Из груди девочки вырвался слабый стон. Одной рукой она ухватила Кол-берга за шею, а другой принялась гимнастерку расстегивать, словно что-то искала и не могла найти.
— Есть хочет, — деловито определил Славин. — У тебя ничего нет?
Колберг отрицательно покачал головой.
— Сиди здесь. Я мигом. — Славин выскочил на улицу и побежал назад, чтобы на окраине кишлака в цепи товарищей раздобыть хлеба. Хлеб он нашел, нашел и консервы — бычки в томатном соусе, и немного сушеного изюма, но когда вернулся, ничего из того, что он с таким трудом достал, не потребовалось: девочка умерла. Она умерла прямо на руках у Колберга, а он еще не знал об этом, он думал, что девочка заснула, и с умилением рассматривал ее узкое спокойное лицо и грязное платьице, сшитое из разных по величине и цвету хлопчатобумажных обрезков.
Вечером Колберг долго не мог заснуть. Перед глазами, как в калейдоскопе, проплывали кадры утреннего боя — обезглавленные тела, вспоротые животы с вывалившимися наружу внутренностями, девочка, которую он так и не успел накормить. «Зачем? Для чего? Кому это нужно? — беззвучно шептал он, ворочаясь с боку на бок. — Кто за это будет отвечать?»
— Выпить хочешь? — спросил лежавший рядом Славин.
— Ну ее к черту! — отмахнулся Колберг. — Утром голова трещать будет.
— Тогда пойдем покурим.
Они вышли из палатки, и Славин, тщательно проверившись, протянул ему сигарету. Колберг глубоко затянулся. В ноздри ударил сладковатый терпкий запах.
— Анаша? — спросил он.
— Кури и вспоминай дом, — сказал Славин. — А лучше девок, а еще лучше — самую любимую.
Колберг затянулся второй раз, третий… Приятно закружилась голова, исчезло чувство страха и вины за содеянное, а затем сквозь дурман, волнами набегавший на сознание, появилось лицо Тины, в которую он влюбился в десятом классе. Он ощутил ее губы на своих губах, грудь… и ему показалось, что он летит. Куда? Зачем? Наплевать! Главное, что этот полет прекрасен, что он хоть на мгновение отторг его от кошмарной действительности, подарил радость встречи с любимой, покой и счастье…
На следующее утро Колберг понял, почему старики — солдаты второго года службы — курили на ночь анашу и больше не осуждал их— сам стал покуривать. Но самое смешное, а может быть трагическое, во всей этой истории заключалось в том, что эту травку солдаты доставали — покупали, меняли, а иногда и отнимали силой — у тех, с кем днем вынуждены были сражаться. Сражаться не на живот, а на смерть.
Яша очнулся от короткого стука костяшками пальцев по стеклу, открыл глаза и увидел Добровольского. Он стоял рядом с машиной и улыбался.
— Есть хочешь?
Яша усмехнулся.
— Я до сих пор не знаю, как вас зовут.
— Игорь Николаевич Добровольский.
— Игорь Николаевич, вы вышли не за тем, чтобы угостить меня обедом, а проверить: не смотался ли я с вашими баксами.
— Врешь! — сказал Добровольский. — Мнение обо мне у тебя сложилось хорошее, а ты меня очернить пытаешься. Зачем?
«Прямо ясновидец, черт бы его побрал»!
— Виноват, Игорь Николаевич, — скороговоркой забубнил Яша. — Я понимаю, что надо сперва подумать, а потом вякать, но у меня, к сожалению, иногда наоборот выходит.
— Опять врешь! Теперь, правда, вынужденно. — Добровольский
