Кукольный домик. Следствие ведёт Рязанцева - Елена Касаткина
Орешкин будет в гневе. Ведь он запретил заниматься коммерсантами от медицины и, в сущности, он прав. Это не их сфера ответственности.
Лена недовольно поджала губы и подтянула чистый лист. Надо набросать план по Регине Мамойко и приложить все усилия, чтобы не выходить за его рамки.
Итак, вскрытие не проводилось. Несмотря на то, что у ребенка был официальный диагноз «апноэ», почему-то в заключении ставят СВДС. Кому это может быть выгодно? Штутсель…
Опять Штутсель. Ну да, и ей, и ему выгодно, что одеяло отключили. На этом можно сыграть и неплохо сыграть, рекламируя медицинскую новинку. Если написать, что ребенок умер из-за апноэ, то прибор остается не у дел.
Так, но заключение делает патологоанатом, а Штутсель — педиатр, а раз вскрытия не было, то заключение пишет лечащий врач. Всё сходится. И опять не туда. Не туда, но где-то рядом. Не зря же появилась эта дрожь внутри.
Начнем заново. Второй ребенок умирает явно не от СВДС, ему полтора года, и у него есть патология. Тогда почему патологоанатом снова ставит этот редкий диагноз? Кто этот человек? Еще один родственник Штутсель? Имеет место сговор? Подкуп? Пусть этим занимается Котов. Нет, так дело не пойдет. Опять Регина ни при чём. Надо сразу начинать с Регины. Олег сейчас собирает информацию о её детстве и родственниках. А она… пойдет напролом.
— Владимир Михайлович, нужна эксгумация, — с порога выпалила Рязанцева.
Орешкин тяжело поднял сложенный на груди подбородок, отодвинул бумаги, снял очки, потер переносицу.
— Какая еще эксгумация?
— Эксгумация детей Момайко.
— Детей?
— Да. Всех троих.
— Всех троих, — эхом повторил Орешкин и нахмурил брови. — Вы проходите, Елена Аркадьевна, проходите, не стойте на пороге. И дверь закройте, не пугайте мимо проходящих сотрудников.
Лена аккуратно прикрыла дверь и прошла в кабинет. Отодвинув стул, присела.
— Ну и чего замолчала? Влетела фурией, присела мышкой. Что случилось?
— Я провела допрос Василия Мамойко, и у меня есть четкое убеждение, что поставленные его детям диагнозы были неверными.
— Вы на что намекаете — на некомпетентность врачей или на злой умысел?
— Пока точно сказать не могу, есть только мои личные догадки…
— Вот именно — догадки! И на основании ваших догадок вы хотите провести эксгумацию?
— Владимир Михайлович, эксгумация позволит установить, отчего умерли дети, и в частности последний ребенок.
— Эксгумация — крайняя мера, у нас нет на нее достаточных оснований. Ваши личные догадки к делу не пришьешь. У нас даже нет серьезных причин для обвинения матери, а уж для эксгумации… Что у нас есть? Заявление алкаша-мужа?
— Он не алкаш. Да хотя бы и алкаш? Он в первую очередь человек, отец, потерявший троих детей.
— Не пытайтесь меня разжалобить. — Орешкин откинулся в кресле и глубоко вдохнул. — Эксгумацию можно проводить только с разрешения родственников, то бишь родителей. Вы уверены, что мать даст свое согласие?
— Нет. Но отец…
— Этого недостаточно. Если мать воспротивится…
— Если мать воспротивится — это будет означать, что она виновна.
— Не обязательно. И вы сами об этом знаете.
— Знаю. — Лена опустила глаза.
Орешкин прав. Не хватает. Оснований не хватает, причин не хватает. Недоработка. Дыра в следствии. Но как вести это самое следствие, когда нет преступления? Есть только подозрения. Такого дела у нее еще не было. Как все ясно и легко, когда есть труп и тебе всего-то и надо — вычислить преступника. В этом случае она знает, как действовать, есть порядок, схема. А тут? Трупа нет, обвинение шито белыми нитками. За что хвататься?
— Можно попробовать через суд.
— Можно. Если будут веские основания, но их пока у вас нет. Найдете, я сам вам выпишу постановление, без всякого суда, а пока… — Орешкин развел руками. — Идите, работайте. Ищите основания. И очень вас прошу, более не влетайте ко мне в кабинет фурией, а то у меня волосы в жилах стынут.
Глава четвертая
Расползающиеся темными пятнами по небу тучи предвещали как минимум дождь. «По сообщениям синоптиков, сегодня в Коломне ясная, солнечная погода, без существенных осадков», — отрапортовало радио.
Ревин припарковал машину у дома и заглушил мотор.
— Хоть бы в окно выглянули, синоптики хреновы, — буркнул Олег, оглядывая двор.
В периметре замкнутых квадратом серых хрущевок двора бегало несколько ребятишек, в основном дошкольного возраста. На сваленном спиле огромного тополя восседала троица мамаш, которые активно что-то обсуждали, не обращая внимания ни на детей, ни на въехавшую во двор машину. Убогое оснащение детской площадки показалось Олегу удручающим. Перекособоченная полуржавая вертушка, которую, напрягая последние силенки, пыталась вращать местная детвора; деревянный, с облупившейся почти во всех местах краской трухлявый кораблик; останки качели — две сиротливые опоры в виде буквы «А», скрепленные вверху трубой-перекладиной, — всё это жалкое наследие счастливого советского детства. Такого в московских дворах уже не увидишь.
Ревин поглядел в телефоне адрес: дом 1, квартира 8. Значит, первый подъезд, этаж, по всей видимости, второй. Дверь в подъезд железная, кодовая, но открыта настежь и подперта кирпичом. Олег поднялся по лестнице на второй этаж и позвонил в нужную дверь. Тихо. Позвонил еще раз, настойчивее. Безрезультатно. Конечно, надо было сначала позвонить, договориться о встрече, но Лена запретила.
— Неожиданность — главный фактор успеха. Когда человек знает заранее, что к нему придут из милиции задавать вопросы, он начинает готовиться, обдумывать, что надо говорить, а о чем лучше умолчать. Даже если он ни в чем не виновен. Если же застать его врасплох, то он начинает молоть всё подряд, и нужное и ненужное, и чаще всего ненужное как раз и оказывается самым нужным. Понятно?
— Ага, — неуверенно кивнул Олег.
— Вот и поезжай. Только ближе к вечеру, чтоб они дома были.
Вот и приехал. Павел Акулов, один из братьев Регины Мамойко, работает в порту. Черт знает, какой там график. Но его жена Екатерина с ребенком должны быть дома. Олег без особой надежды снова вдавил кнопку звонка. За соседней дверью щелкнуло.
«Наверное, она среди тех мамаш, что сидят во дворе», — пронзила догадка. Олег обрадованно направился к лестнице.
— Эй, тебе чего тута надо? — одновременно забренчало и проскрипело за спиной. Олег обернулся. Из щелочки соседней двери в обрамлении многочисленных складочек на него смотрел выцветший глаз. «Соседи — лучшие осведомители», — вспомнил еще одно наставление Рязанцевой Олег, впрочем, он и сам это отлично
