Голос - Арнальдур Индридасон
— Что будем делать с теми, кто был знаком с Дедом Морозом, но только что уволился или работал здесь год назад и более? — задался вопросом Сигурд Оли. Он сидел рядом с Эрлендом в ресторане и смотрел, как тот уписывает селедку с ржаным хлебом, ветчину, тосты и запивает все это дымящимся кофе.
— Посмотрим, что мы сможем извлечь хотя бы из уже известного, — отозвался Эрленд и отпил горячего кофе. — Ты раскопал что-нибудь еще об этом Гудлауге?
— Не так много. Вообще, мало что можно о нем сказать. Сорок восемь лет, холост, бездетен. Проработал в отеле больше двадцати лет. Сдается мне, что все эти годы он прожил в своем подземелье. Поначалу это было лишь временное решение, так вроде объяснил Толстяк. И еще он сказал, что плохо знает обстоятельства, и предложил нам пообщаться с директором, работавшим до него, который и договаривался с Дедом Морозом. Толстяк полагает, что Гудлауга в свое время выгнали из его съемной квартиры и он умудрился перетащить свое барахло в эту комнатку, а потом так оттуда и не выехал.
Сигурд Оли помолчал.
— Элинборг сказала мне, что ты провел ночь в отеле, — начал он.
— Я бы не советовал следовать моему примеру. В номере холодрыга, и персонал все время достает. Зато еда превосходная. Где Элинборг?
В ресторане царило шумное оживление. Постояльцы торопились на завтрак. Большинство из них — иностранцы, одетые в шерстяные свитера, ботинки для горных прогулок и в толстые зимние куртки, несмотря на то, что никто из них не собирался идти дальше центра города, находящегося в десяти минутах ходьбы от отеля. Официанты доливали кофе в чашки и уносили грязные тарелки. Из громкоговорителей лилась неумолкающая рождественская музыка.
— Суд начинается сегодня, знаешь? — сказал Сигурд Оли.
— Да.
— Элинборг там. Как, думаешь, все пойдет?
— Надеюсь, дадут не условный срок на несколько месяцев, как это водится у этих бездельников судей.
— Вряд ли ему оставят мальчишку.
— Не знаю, не знаю, — ответил Эрленд.
— Вот скотина, — проворчал Сигурд Оли. — Они должны поставить его к позорному столбу на Ручейной площади.
Расследование вела Элинборг. Восьмилетний мальчик попал в больницу с серьезными травмами. Он не осмелился рассказать об обидчиках. Версия на первых порах заключалась в том, что после школы его изловили старшеклассники и беспощадно отлупили. Результат: перелом руки, трещина в скуле, два верхних передних зуба выбиты. Ребенок добрался до дому в ужасном состоянии. Его отец, вернувшийся в скором времени с работы, вызвал полицию. «Скорая» увезла мальчика в травматологическое отделение.
Малыш был единственным ребенком. Мать его находилась в психиатрической клинике «Клепп», когда произошла трагедия. Он жил с отцом, владельцем и директором интернет-компании, в районе Широкого пригорка, в красивом двухэтажном коттедже с чудесным видом из окон. Отец был вне себя от ярости и все повторял, что отомстит хулиганам, так ужасно избившим его сына. Он требовал, чтобы Элинборг «схватила их за жабры».
Элинборг никогда бы не докопалась до истины, если бы не то обстоятельство, что в доме было два этажа и комната ребенка находилась наверху.
— Элинборг приняла эту историю слишком близко к сердцу, — сказал Сигурд Оли. — У нее самой ведь пацану столько же лет.
— Не следует поддаваться эмоциям, — ответил Эрленд с отсутствующим видом.
— Кто бы говорил.
Умиротворение, царившее за завтраком, было нарушено шумом на кухне. Гости подняли головы и переглядывались. С кухни доносился громовой голос. Там ругался мужчина. Но нельзя было разобрать, в чем причина. Эрленд и Сигурд Оли встали и отправились на кухню. Голос, как оказалось, принадлежал старшему повару, застукавшему Эрленда, когда тот запихивал в себя говяжий язык. Он поливал бранью биотехника, пытавшуюся взять у него образец слюны.
— …и уберите отсюда эту гадость! — Повар орал на женщину лет пятидесяти, осмелившуюся поставить открытую коробку с пробирками на стол. Она старалась вежливо вразумить начальника кухни. Но он не унимался, а увидев Эрленда и Сигурда Оли, вскипел с новой силой.
— Вы с ума сошли? — громыхал он. — Вы полагаете, что я был у Гулли в подвале и натягивал кондом ему на пенис? У вас что, мозги отшибло? Придурки! Даже и речи быть не может! Никаких разговоров! Мне наплевать на то, что вы там несете! Можете засадить меня в кутузку и выбросить ключ, но я не собираюсь участвовать в этом чертовом цирке! Поняли меня? Кретины!
Он выбежал из кухни, воплощение оскорбленного мужского достоинства. Впрочем, высокий поварской колпак на голове несколько портил торжественность образа, и Эрленд не сдержал улыбки. Он посмотрел на биотехника. Женщина улыбнулась в ответ, а потом залилась смехом. Это разрядило напряжение на кухне. Столпившиеся там повара и официанты дружно расхохотались.
— Дело идет с трудом? — спросил Эрленд у биотехника.
— Нет, вовсе нет, — ответила она. — Собственно, большинство относится с пониманием. Это первый случай, когда мне закатили истерику.
Она снова улыбнулась, и Эрленду понравилась ее улыбка. Женщина была с ним примерно одного роста. Густые светлые волосы коротко острижены. Одета в пеструю вязаную кофту на пуговицах. Под кофтой видна белая блузка, джинсы. Превосходного качества черные кожаные туфли.
— Эрленд, — представился он почти машинально, протянув ей руку.
Это ее немного смутило.
— Очень приятно, — ответила она, обмениваясь с ним рукопожатием. — Меня зовут Вальгерд.
— Вальгерд? — повторил он, обратив внимание на отсутствие обручального кольца.
У него в кармане зазвонил мобильный телефон.
— Прошу прощения. — Инспектор выудил аппарат. В трубке раздался давно знакомый ему голос.
— Это ты?
— Да, это я, — ответил Эрленд.
— Ничего не понимаю в этих мобильниках, — проворчал голос в трубке. — Ты где сейчас? В гостинице? Может, идешь куда-то? Или в лифте?
— Я в отеле. — Эрленд прикрыл ладонью трубку и попросил Вальгерд немного подождать. Он прошел через ресторан и вышел в холл. Марион Брим на связи.
— Поселился в отеле? — фыркнула трубка. — А дома что? Почему не идешь домой?
Марион Брим и Национальная криминальная полиция составляли неразрывное целое еще в те годы, когда организация так называлась. Марион с Эрлендом были коллегами. Поступив на службу в полицию, Эрленд убедился, что Марион Брим — не человек, а суровая школа ремесла. Теперь же ему приходилось периодически терпеть звонки и упреки в том, что он никогда не заходит. Эрленд так и не научился непринужденно общаться с бывшим начальством и не испытывал особого желания навещать старческое логово оного. Может быть, из-за схожести их характеров, а может быть, потому, что он предчувствовал столь же безрадостную старость, которую гнал от себя. Марион — удручающий пример одинокой жизни и
