Попугай в пиджаке от Версаче - Александрова Наталья Николаевна
— Гад ты все-таки, Ленька, — горько сказала Лола, — обещал ведь не издеваться, а сам…
Она ушла в спальню, чтобы немного поплакать, не на публику, а для себя. Маркиз усовестился и решил сбегать в магазин, чтобы купить для Лолы что-нибудь вкусненькое, от сладкого, к примеру, всегда улучшается настроение.
— Лолочка, — постучался он к ней через полчаса, — давай чай пить с пирожными. Раз ты не будешь сниматься в сериале, можно себе позволить больше сладкого, оно стресс снимает. Я и Перришону фисташек купил, и Пу И орехового печенья.
Про Аскольда он не упомянул, Лола и так знала, что о коте Ленька позаботится в первую очередь. Лола думала всю ночь, а потом решила, что она не вправе лишать попугая Перришона его единственного шанса. Если она из зависти и от обиды откажется от предложения Аглаи Михайловны, то чем в таком случае она станет отличаться от тех эгоистичных матерей, которые держат детей около своей юбки, не давая им свободы выбора?
И профессор Пуаро говорил, что Перришону обязательно нужна смена обстановки. Что ж, Лола пересилит себя и пойдет с попугаем на телестудию, пускай никто потом не говорит, что она пыталась чинить препятствия его карьере на телевидении!
Алексей Кириллович Волкоедов выбрался из машины и, недовольно пыхтя, двинулся к подъезду.
Поездка на телецентр получилась совершенно бесполезная. Руководство от встречи с ним благополучно уклонилось, подсунули ему девчонку для битья, и даже на нее не удалось как следует покричать, чтобы выпустить пар, израсходовать излишки адреналина: выскочила какая-то дикая кошка, наорала на него сама, да еще чуть не выцарапала глаза…
Правда, впереди его ожидал покой, любимое глубокое кожаное кресло, рюмка хорошего французского коньяка и компакт-диск с итальянской оперной музыкой…
Во всех интервью Алексею Кирилловичу приходилось говорить, что он слушает исключительно радио «Русский шансон», чтобы не оскорбить эстетическое чувство своих многочисленных читателей, на самом же деле он любил Россини и Верди.
Алексей Кириллович тяжело вздохнул, нажал кнопки кодового замка и вошел в свой подъезд.
Возле лифта он увидел сутулую фигуру.
Узнав этого человека, Алексей Кириллович еще больше огорчился.
Это было не то отвратительное настроение, которое он испытывал после бесполезной поездки на телестудию.
Это было тоскливое предчувствие утомительного разговора с занудой. К тому же еще не совсем нормальным занудой.
— Зачем вы пришли? — недовольно спросил Волкоедов. — Ведь я вам вчера уже все сказал!
— Я пришел, чтобы восстановить историческую справедливость! — пробубнил этот занудный псих.
— Вы на часы не посмотрели? — Алексей Кириллович скривился, как от негативной рецензии. — Вы что же, думаете, если я писатель, человек свободной профессии, то меня можно мучить круглосуточно? У меня совершенно нет сил! Ну разве так можно? Приходите завтра, в первой половине дня, я уделю вам часа полтора.., хотя, честно вам скажу, не знаю, о чем мы можем говорить! Я вчера все вам сказал, и если повторять это еще раз — честное слово, мне просто жалко своего и вашего времени!
— Вот видите, — псих оживился, как будто нашел в словах Волкоедова неожиданную поддержку, — вы сами сказали, что приходить завтра совершенно бессмысленно…
— Ну и что из этого? — беспокойно переспросил Алексей Кириллович, чувствуя, что странный человек пытается перехитрить его, заманивает его своими словами в какую-то ловушку.
— Значит, нет никакого смысла откладывать это на завтра!
— Что откладывать? — Волкоедов взглянул на лестницу, надеясь, что появится кто-нибудь из соседей и поможет ему выкарабкаться из этого бесполезного, бесцельного и утомительного разговора.
Никого, конечно, не было.
— Что откладывать? — тоскливо повторил Волкоедов, поняв, что подмоги не будет и придется выпутываться самому.
— Восстановление исторической справедливости.
Нет, все-таки какой зануда! И почему он привязался именно к нему, к Алексею Кирилловичу, известному и преуспевающему писателю?
Он чувствовал, что покой в удобном, глубоком кожаном кресле и рюмка хорошего выдержанного французского коньяка откладываются, что прежде ему придется снова разговаривать с этим занудным кретином, обсуждать его дурацкие амбиции…
Сутулый человек подошел к нему вплотную, словно хотел что-то сказать на ухо. Волкоедов брезгливо отстранился, и вдруг он увидел, что в руке психа блеснуло что-то острое и тонкое. Алексей Кириллович открыл рот, чтобы возмутиться, чтобы как следует отчитать этого идиота, который вообразил о себе невесть что, но идиот снова придвинулся к нему вплотную и коротким, сильным ударом воткнул в грудь свое тонкое и острое оружие.
Почему-то Волкоедов в первое мгновение очень расстроился из-за того, что этот кретин испортил замечательный и очень дорогой серый плащ от «Хуго Босс».
Во второе мгновение он почувствовал страшную, пронзительную боль и удивительную щемящую тоску, как будто он внезапно понял, что никогда не напишет тот настоящий, тот удивительный роман, о котором он мечтал многие годы и в котором хотел высказать все то, что за эти годы накопилось в его душе… Впрочем, так оно и было — ведь у Алексея Кирилловича Волкоедова попросту больше не было времени на то, чтобы написать этот роман. У него вообще ни на что больше не было времени, потому что его жизнь неожиданно и катастрофически завершилась.
Алексею Кирилловичу стало совершенно нечем дышать, как будто в мире внезапно кончился воздух. Даже те жалкие, ничтожные крохи воздуха, которые удавалось невероятным усилием втянуть в легкие, совершенно не годились для дыхания — они были сухими и горькими, как страницы газет с ругательными рецензиями.
Волкоедов успел еще подумать, что ему так и не удастся получить Нобелевскую премию по литературе, да что там — даже жалкого «Букера» ему уже не дадут, и на этой грустной мысли он кончился.
Алексея Кирилловича Волкоедова, известного писателя, горячо любимого широкими уголовными массами, больше не существовало.
Тело в дорогом плаще от «Хуго Босс» сползло по грязной стене подъезда и застыло на каменном полу перед дверью лифта.
Сутулый человек внимательно посмотрел на дело своих рук, наклонился над бездыханным телом и сделал еще одно.., это было неприятно, но необходимо. После этого он убрал свои окровавленные инструменты в полиэтиленовый пакет и спрятал в карман.
Оглянувшись по сторонам, он торопливо направился к выходу, вполголоса проговорив:
— Историческая справедливость восторжествовала… — Чуть подумав, он добавил:
— Частично восторжествовала!
На этот раз Лола вошла в дом на улице Чапыгина без прежнего радостного, победного настроя. В душе у нее пели не бодрые фанфары, а скорбные трагические скрипки.
Она старалась внушить себе мысль, что несет на телестудию Перришона, как заботливые матери ведут своих талантливых детей в музыкальную или художественную школу, надеясь открыть перед ним ворота к славе.., но не могла при этом отделаться от сложного неоднозначного чувства и с невольной ревностью поглядывала на клетку с попугаем.
Перришон, наоборот, выглядел совершенно счастливым и поглядывал по сторонам с видом наследного принца, объезжающего свои будущие необозримые владения.
Когда дежурный в вестибюле телецентра выписывал Лоле пропуск, Перришон прокашлялся и хрипло выкрикнул:
— Р-работаем? Пр-ривет — пр-ривет!
Дежурный от неожиданности выронил авторучку. Лола покосилась на попугая и прикрикнула на него:
— Веди себя прилично!
Потом она повернулась к охраннику и проговорила:
— Извините, он волнуется, первый раз на студии.., кстати, на него пропуск не нужно оформлять?
— Нет, — дежурный, наголо выбритый военный отставник, с интересом посмотрел на Перришона, — не нужно, он проходит как инвентарь.
— Инвентар-рь? — истошно завопил попугай, оскорбленный до глубины души. — Дур-рак! Кр-ретин!
— Все понимает! — изумился отставник. Извините, — пробормотала Лола, схватила пропуск и от греха подальше помчалась к лифту.
