Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер
— У ее сиятельства приступ, — шепотом отчеканил врач. — Немедленно наружу!
Слуге тоже не надо было ничего толковать дважды. Носильщики бесшумно подхватили кресло и вынесли синьору на площадь. Здесь, под защитой занавесей паланкина, Бениньо торопливо поднес к синеватым искаженным губам склянку и резко скомандовал:
— В особняк! Живо!
Обратный путь занял не более двадцати минут, носильщики почти бежали. Врач, торопясь следом, мысленно клял себя за слабохарактерность, герцогиню — за упрямство, а нутро сжимал ледяной ужас, что они могут не успеть.
В доме незамедлительно поднялся переполох. Герцогиню, хрипящую и тяжело дышащую, уложили на кровать, и две горничные споро освобождали синьору от бремени тяжелых одежд. Бениньо колдовал у изголовья: он готовился снова отворить кровь. Прокалив узкое лезвие, он склонился над герцогиней, и темная густая жидкость неохотно полилась на подстеленное полотно. Полминуты. Минута. Дыхание Лазарии понемногу начало выравниваться, а мучительная гримаса губ сошла на нет. Бениньо разжал зубы, только сейчас ощутив, как ломит челюсти от сведшей их судороги. Четверть часа спустя Фонци медленно открыла глаза.
— Что… случилось? — прошелестела она. — Снова… это?
— Да, сударыня. — Врач сосредоточенно считал пульс. — Как вы себя чувствуете?
— Устала, — слегка поморщилась Фонци, — и голова… все еще болит.
Бениньо кивнул:
— Неудивительно. Вам необходимо поспать, ваше сиятельство. И впредь… — Врач осекся, но Лазария уже скривила уголки рта:
— Да, я понимаю. У меня есть… домашняя… часовня. Как я устала, Лауро…
…Через двадцать минут Бениньо вышел из покоев герцогини, чувствуя себя так, словно в полуденный зной бегом пробежал вдоль всего Каналаццо и обратно. Отчаянно хотелось выпить. Синьора, принявшая опиумную настойку, проспит не меньше шести часов. Дежурный лакей настороже. А он сам заслужил несколько минут тишины. Тишины, черт бы все подрал. Даже сейчас мимо него по коридору туда и сюда с квохтаньем бегали взбудораженные слуги: припадок хозяйки прямо в день похорон солдата, погибшего у самых дверей дома, поверг челядь в суетливый ажиотаж.
Дойдя до дверей кабинета, он нашарил в кармане ключ. В секретере, кажется, есть неплохое вино. Врач повернул ключ в скважине, рывком распахнул дверь и замер. В его кабинете у самого стола стоял бледный, как мрамор, рядовой Мак-Рорк.
Глава 3
Мелкие услуги дьявола
Доктор стоял в проеме двери, держась за филигранное кольцо, будто не решаясь отпустить его. А Годелот, все так же стискивая в заледеневших руках толстую подшивку бумаг, неотрывно глядел Бениньо в глаза, словно боясь разорвать эту нить, пока еще удерживающую последний миг хрупкого равновесия. Сердце гулко и размеренно било в ребра, будто готовое пробить их насквозь. А доктор все молчал, и шотландец не знал, чего больше боится сейчас: неминуемой расплаты за этот немыслимый проступок или нескончаемого, как задержанный вдох, молчания.
Но врач вдруг вздрогнул, словно очнувшись, и вошел в кабинет, захлопывая за собой дверь. Повернул ключ, отрезая безмолвие кабинета от вечерней суеты особняка, и медленно двинулся к Годелоту. Шотландец ощутил, как сердце пропускает удар, и на какой-то нелепый момент был готов к тому, что врач сейчас выхватит оружие. Сердце опоздало еще на один удар, а все жалкие оправдания и бесполезные объяснения разом забылись, оставив только кристальное осознание: выкручиваться он не будет. Его поймали прямо на месте преступления, и сейчас придется держать ответ. Бениньо же, встав в нескольких шагах от него, вымолвил тоном спокойной констатации:
— Рядовой Мак-Рорк. Умоляю, скажите, что вы вломились в мой кабинет и роетесь в моих архивах в поисках учебника латыни.
Годелот прикусил губу, а сердце забилось мелко и часто.
— Нет, доктор. Я вломился к вам не за этим, — ровно ответил он.
Бениньо усмехнулся, и шотландец ощутил, как эта едкая усмешка лезвием прошлась по нервам.
— Годелот… — Имя прозвучало со странной смесью горечи и удивления, будто изысканное ругательство. — Как же так, друг мой? Я открыл для вас свою библиотеку, пытаясь открыть вам новый мир. Я увидел в вас нечто большее, чем очередного провинциального новобранца. Я, старый дурак, радовался вашим вопросам и вашей жажде знаний, только этим утром я выбрал для вас еще несколько книг. А вы… Черт подери, Годелот, зачем вы так поступаете?
В этом простом вопросе было не столько яда, сколько замешательства и неверия, и все нутро шотландца свела судорога нестерпимого стыда. Но юноша только медленно покачал головой:
— Да, господин доктор, все верно. И я не стану оправдываться. Только я здесь не за тем, чтоб обчистить ваш секретер. Но это неважно. Зовите солдат.
Бениньо еще несколько мгновений смотрел в глаза Годелота, шагнул вплотную к нему, протягивая руку к колокольчику… и вдруг замер, увидев рукопись, по-прежнему раскрытую на отчете полковника. Секунду он стоял с нелепо растопыренными пальцами, глядя на документ как-то растерянно и недоуменно. Потянулся к бумагам, стиснутым во взмокших ладонях Годелота, и вдруг охватил его запястья сильными холодными руками.
— Что ты делаешь, безумное дитя. Куда ты суешься… — проговорил он глухим усталым голосом, совершенно незнакомым Годелоту.
Шотландец выдохнул, осознав, что не дышал минуты две. Пальцы сами сжались, и листы жалобно затрещали в этой судорожной хватке. Бениньо поморщился, вырвал подшивку у Годелота и почти брезгливо швырнул на стол. Отвернулся, и шотландец увидел, как доктор рывками распускает у горла воротник.
А тишина натягивалась тугой струной, даже тиканье часов становилось все более гулким, и Годелоту уже отчаянно хотелось, чтобы Бениньо попросту отхлестал его по щекам, назвал вором и вышвырнул вон. Тогда он нашел бы что сказать, и весь мир мог бы катиться к чертям. Но молчание доктора и неловкие движения, какими он ослаблял на шее душащую петлю тесьмы, уже внушали юноше обыкновенный страх. А Бениньо вдруг снова повернулся к юноше и нахмурил густые седеющие брови.
— Что ж, Годелот, — проговорил он на свой обычный спокойный лад, — полагаю, дело действительно не в секретере. Я погожу с капитаном Ромоло. Но только при условии: вы скажете мне, что искали. Подробности гибели графа Кампано, не так ли?
Он овладел собой, опустив забрало неизменного суховатого хладнокровия, но в ушах Годелота все еще затихал тот глухой и полный смятения голос. Шотландец захлебнулся уже готовыми было словами, но Бениньо только покачал головой:
— Не бледнейте, как девица в погребе. Вы ведь прекрасно знаете: я не только врач, я секретарь ее сиятельства. И от меня в этом доме нет тайн… Увы… Хотя я предпочел бы куда меньшую осведомленность. — Он помолчал и, не дожидаясь ответов на предыдущие вопросы, без нажима спросил: — Как вы узнали, где именно искать?
Годелот откашлялся:
— Однажды, придя
