На гребнях волн - Вендела Вида
Мы встречаемся в мужской учительской – в сущности, в его личном кабинете, поскольку других учителей-мужчин у нас нет, если не считать физкультурника мистера Робинсона, который свою берлогу обустроил в кладовой для спортинвентаря. Даже австралийский флаг повесил на дверь, чтобы показать, что это его территория. Женская учительская вечно полным-полна, в ней стоит запах, напоминающий о застоявшихся в неглубокой вазе цветах. В мужской учительской всегда пахнет жженым кофе – должно быть, думаю я, это и называется запахом тестостерона.
Сегодня мы с мистером Лондоном должны обсудить «Фрэнни и Зуи». Он сидит за столом, откинувшись на спинку кресла, и поглаживает чисто выбритый подбородок. Позади него на трех книжных полках виден Хемингуэй («И восходит солнце», «Праздник, который всегда с тобой»), Фицджеральд («Ночь нежна») и Роберт Луис Стивенсон («Похищенный»). Есть здесь и целая полка, посвященная Джеку Лондону: должно быть, таким способом мистер Лондон ненавязчиво поддерживает миф о своем родстве с великим писателем.
– Ну-с, что ты думаешь об этой книге? – спрашивает мистер Лондон.
– Что? – отвечаю я, все еще разглядывая книги на полках.
– «Фрэнни и Зуи».
– А, – говорю я. – Мне не понравилось.
– Что значит не понравилось? – спрашивает мистер Лондон.
– Ну, «Над пропастью во ржи» понравилась, а «Фрэнни и Зуи»… по-моему, так себе книжка.
– Так себе? – повторяет он. – Сэлинджер – это, по-твоему, так себе?
– Да, – отвечаю я. – На четверку с минусом.
– Тогда, боюсь, придется четверку с минусом тебе и поставить, – сообщает мистер Лондон.
– За внеклассное чтение?
– Разве ты не знаешь, что Сэлинджер гений? Наше национальное достояние? – восклицает он.
– Это не значит, что мне должны нравиться все его книги, – упрямлюсь я.
– Именно это и значит! – отвечает мистер Лондон, выпячивая челюсть. Сейчас становится очень заметно, как он еще молод.
– Почему? – спрашиваю я.
– Потому что это шедевр! – говорит мистер Лондон и встает из-за стола.
– А мне было скучно, – отвечаю я. – Хоть это и книга для подростков, мне она вообще не понравилась. Я бы никому ее не посоветовала.
– Ты бы никому ее не посоветовала!.. – рычит мистер Лондон и принимается мерить шагами тесную учительскую.
Я знаю, что сейчас будет. Он бросится наутек. У мистера Лондона официально засвидетельствованная проблема с самоконтролем. Засвидетельствованная мною, если точно. Всякий раз, когда он срывается на уроке, я рассказываю об этом мисс Кейтениз, директрисе старших классов. Когда-то она была красавицей и сейчас носит короткие юбки, подчеркивающие стройные ноги, и блузки с высоким воротничком, – и всякий раз с чрезвычайным интересом меня выслушивает. Вряд ли мистер Лондон в курсе, что я на него жалуюсь. Скорее всего, я и не одна такая. Впрочем, когда мисс Кейтениз говорит, что другие тоже страдают от его темперамента – возможно, имеет в виду себя. У нас ходят слухи, что она была в него влюблена – ну а он, как в конце концов оказалось, нет.
Наконец мистер Лондон делает то же, что и всегда: вылетает за дверь. Именно так поступает он и в классе, когда разъярен и не хочет, чтобы мы это видели. Он знает, что у него проблемы с самообладанием, и так с этим справляется – просто уходит. Когда он выбегает из класса, все мы сидим на своих местах и громко считаем до ста двадцати: знаем, что он отсчитает две минуты и вернется. Кто-то его этому научил: когда чувствуешь, что готов взорваться, выйди, передохни две минуты, успокойся и снова войди.
Мистер Лондон вылетел из учительской, и на две минуты я осталась одна. И тут я делаю то, что вовсе не собиралась. Извлекаю из кармана шорт три противозачаточные таблетки, которые стянула на уроке сексуального образования, давлю в ладони. Затем подхожу к его столу и высыпаю раскрошенные таблетки в кружку с кофе. Беру из раковины грязную ложку и размешиваю. Никаких следов! Я сажусь на свое место и думаю: теперь здесь чуть меньше пахнет тестостероном. И, может быть, чуть больше – тем запахом, что стоит в гимнастическом зале, когда мама с подругами занимается там аэробикой.
Вернувшись ровно через сто двадцать секунд, мистер Лондон видит, что я смирно сижу на стуле.
– Я пришел к выводу, что ты имеешь право на свое мнение об этой книге, – говорит он и делает большой глоток кофе.
– Спасибо, мистер Лондон, – отвечаю я и встаю, чтобы идти.
7
В пятницу, слава богу, в школе укороченный день. Со мной по-прежнему никто не разговаривает. После обеда родители собираются в галерею: там будет аукцион, а после прием с коктейлями. Петру, дочку бывшей маминой начальницы, просят за мной присмотреть. Не то чтобы я в этом нуждалась, но после всех событий этой недели и учитывая, что после аукциона будет ужин и вернутся они поздно, – пусть, говорят они, Петра составит нам со Свеей компанию. Петре двадцать, у нее роскошная грива, черная как смоль; чаще всего она зачесывает волосы наверх и закалывает вместо шпилек китайскими палочками. Однажды я похвалила ее прическу; с тех пор на каждый день рождения она дарит мне китайские палочки. У меня их уже целая гора на полке в шкафу, рядом с мини-сейфом, где я храню деньги, заработанные присмотром за малышами.
К аукциону папа готовился целую неделю. Ему предстоит объявлять лоты, так что надо разработать голос. Последний аукцион был несколько месяцев назад, и с тех пор, говорит папа, у него «язык малость заржавел». Он сидит один в кабинете с молотком, громко называет разные номера, потом объявляет: «Один… два…» А дальше, где бы в доме я ни находилась, слышу грохот молотка и громовой папин возглас: «Продано!»
День выдался жаркий: среди осени в Сан-Франциско наконец явилось лето. Мама приезжает с работы раньше обычного, моет голову, укладывает волосы и красит ногти. Одевается во все белое – и мне приходится признать, что выглядит она великолепно. Папа с этим согласен.
– Ух ты! – говорит он, когда она спускается вниз. И любуется ею издалека, словно произведением искусства.
В 14.30 у задней двери появляется Петра; сегодня у нее в