Лана Балашина - Работа над ошибками

Она храбро спросила:

— Бабушка, а гарантии здесь какие-нибудь дают? Ну, вдруг загаданное не сбудется, или передумает человек…

Женщина хмуро посмотрела на подругу:

— К Евфимии за последним утешением приходят, а вы еще раздумывать собираетесь…

— Нет, нет! — вступила я. — Мы не собираемся раздумывать. А можно у вашей Евфимии совет спросить?

Она степенно кивнула:

— Это можно. Отчего нет? Евфимия многим в нужде помогает, и советом тоже.

Она вышла ненадолго и вернулась:

— Пойдемте.

Мы прошли довольно длинным коридором. По дороге я спросила:

— Как к ней обращаются?

— Это кто как. Мы зовем сестрой, а вы — девушка молодая, можете звать ее матушкой Евфимией.

Комната, в которую мы вошли, была практически пуста. Простой деревянный стол и стулья составляли всю меблировку. Я обратила внимание на странный запах, а потом вспомнила — так пахнет в сауне. Конечно, это запах сушеных трав! Какое же колдовство без этого!

Против всех моих ожиданий, Евфимия оказалась нестарой женщиной, довольно высокого роста, худощавой, с невыразительным скуластым лицом. Самым примечательным в ее внешности были руки, с большими, пораженными артритом суставами.

Она спокойно уселась за стол и внимательно посмотрела на меня.

— Ну, с чем пришла?

Я тихо попросила:

— За помощью я пришла, или за советом… Понимаете, один человек думает, что любит меня, и доставляет этим и мне, и себе, и окружающим нас людям много ненужных волнений.

Евфимия удивленно посмотрела на меня:

— И чего же ты хочешь? Полюбить его?

Я покачала головой:

— Это невозможно. Я давно люблю другого.

Она внимательно всмотрелась в мое лицо и сказала:

— Вижу. Только немного же счастья тебе принесла твоя любовь. Хочешь, я освобожу тебя от нее?

— Нет, нет. Я хотела попросить о другом. Понимаете, он, тот человек, женат, у него есть сын. До встречи со мной у него была своя жизнь. Я хочу, чтобы он просто забыл обо мне.

Евфимия помолчала, потом подняла на меня взгляд:

— Чудное дело. Очень редко ко мне за этим приходят. Учти, если в его сердце и в самом деле настоящая любовь, то после ее ухода он будет сильно болеть. Это — плохое дело, могут серьезно пострадать и близкие ему люди. Не жалко тебе его?

— Жалко. Но я думаю, что в его чувстве ко мне гораздо больше оскорбленного мужского самолюбия, чем любви.

— Тогда зачем было ехать ко мне? Попробуй сама с ним поговорить. Если же решишься — приноси его фотографию, желательно не слишком давнюю. — Она поднялась. — Погоди-ка!

Женщина прикоснулась к моему лбу теплой сухой ладонью, постояла несколько минут молча и строго сказала:

— Вот ты родителей давно не видела, это плохо.

Я виновато пояснила:

— Они живут далеко. Я работаю и не могу к ним ездить так часто, как хочу.

Она сурово посмотрела на меня:

— Ты ведь за советом пришла? Ну, так и получай его: тебе обязательно нужно увидеться с ними, и чем скорее, тем лучше.

Папина астма! Я дрогнула и просительно посмотрела ей в глаза:

— Вы почувствовали, что с ними может случиться что-то плохое?

— Нет. Я вижу, что это, в первую очередь, нужно тебе самой.

Женька, дожидавшаяся меня в машине, набросилась с расспросами:

— Ну что?

Я вздохнула.

— Да ничего. Не решилась я. Понимаешь, я в это все не слишком верю, но Евфимия на полном серьезе уверяла меня, что Платонов будет болеть. Я ему зла не желаю, а тем более его жене или сыну. Они-то тут при чем?

Я не решилась признаться Женьке, что попросту боюсь обращаться к гадалке. Православная церковь вообще не одобряет подобные штуки, а я все-таки человек верующий, хотя и не религиозный. Есть вещи, которые я делать не могу, потому что чувствую, что это нехорошо.

О методах, которыми действуют современные знахари и колдуньи, я имела очень слабое представление, подумалось почему-то, что Евфимия будет протыкать фотографию иголками, и я передернулась.

— Нет, как это ни заманчиво, придется от этой затеи отказаться…

Я и сама не догадывалась о том, что принятое мной решение так скоро придется отменить.

Уже в понедельник утром стало ясно, что ни о каком мирном решении проблемы не может быть и речи.

По всем электронным адресам института кто-то отправил письмо с приложением красочно оформленного "Диплома рогоносца", выписанного на этот раз на имя Демидова. Сам диплом вид имел довольно официальный, а в тексте письма еще выражалось одобрение тому обстоятельству, что теперь, с рогами, он, наконец, станет выше своей красавицы жены. Вот так, не больше и не меньше.

На этот раз Маша Лежнева вмешаться не успела…

Впрочем, Платонов на этот момент оказался в командировке, так что его имя с этой историей мне связать бы не удалось.

Я попыталась дозвониться Демидову, но он отключил телефон.

Не знаю, как мне удалось дожить до обеденного перерыва.

Мы с Женькой вышли к институтскому входу как раз в тот момент, как Демидов усаживал в свою машину Лорку Крылову. Я даже не пыталась остановить или окликнуть его, и они благополучно уехали.

Сзади нас окликнул Михайлов.

Он хмуро сказал:

— Лиза, Женя! Я просмотрел замечания по проекту, часть из них придется доказывать. Короче, идите в бухгалтерию, командировочные я уже подписал. И сегодня же выезжайте на объект. Ясно?

Женька просияла:

— Игорь Степанович! Вы — человек!..

Михайлов строго велел:

— Жду вас не позже, чем через неделю, и чтоб все замечания были проверены. Ясно?

Женька дурашливо вытянулась и гаркнула:

— Ясно!

Она подхватила меня под руку и утащила к отцовской машине, которую "по забывчивости" так и не вернула ему после нашего субботнего вояжа.

Я тихо попросила ее:

— Вечером свозишь меня в Иванушкино?

Подруга участливо посмотрела на меня и сказала:

— Куда ж ты без меня?

Мы вырезали лицо Платонова с одной фотографии, той, где мы вчетвером сидели у камина на Михайловской даче. Я завязала фрагмент снимка в носовой платок. Женька во время моих манипуляций молчала, но вздыхала сочувственно.

Встретила нас та же женщина, что и прошлый раз. Моему появлению не удивилась, молча взяла узелок и вышла с ним из комнаты.

Вернувшись вскоре, велела:

— Зарой в землю, да место выбери тихое, где люди не ходят.

Женька нетерпеливо спросила:

— А результата когда ждать можно?

Служительница неодобрительно посмотрела на Женьку и сказала:

— Евфимия велела передать, что снимок должен сгнить в земле, тогда все загаданное сойдется.

Мы попрощались.

В машине сверток жег мне руки.

Неподалеку от моего дома был сквер, и Женька остановилась на обочине.

Я вышла, и под большим розовым кустом с помощью пилочки для ногтей прикопала глянцевый кусочек в рыхлой сухой земле. К моему облегчению, никаких проколов иголкой на нем не имелось.

Мы с Женькой поднялись ко мне.

В прихожей лежала лаконичная записка: "Я поживу у мамы. Нам обоим нужно время, чтобы все обдумать."

Женька обнаружила записку первой и хмыкнула:

— Суров, но справедлив. По случаю полной твоей свободы, я останусь у тебя с ночевкой. Надеюсь, ты не возражаешь.

Мы с подругой выпили чайник чаю, съели запасливо купленные по дороге домой пирожные и решили улечься спать.

Ночью мне снились кошмары: то Платонов, бледный и похудевший, звал меня куда-то, то почему-то снилась свекровь. В моих кошмарах она грозила мне длинным ухоженным пальцем…

Под утро я поднялась, натянула джинсы и майку, набросила сверху ветровку и тихо, стараясь не разбудить Женьку, помчалась в сквер.

Около знакомого розового куста я присела, разгребла землю.

Сердце у меня забилось и рухнуло куда-то: почерневшие и истлевшие остатки фотоснимка рассыпались у меня в руках…

Игорь Михайлов

Приезд нашего главного инвестора Колина Грея, а в миру Кольки Сероштанова, моего бывшего соученика и давнего приятеля, всколыхнул всю нашу контору.

А он, как всегда, остался верен себе: не стал ходить на академические заседания и общаться с руководством, а поехал смотреть проекты в натуре. Промотавшись весь день по объектам, вечером он завалился ко мне.

Колька не изменился и внешне: кажется, все те же заношенные джинсы и свитер с растянутым воротом. Однако я отметил и безумно дорогие часы на запястье, и заношенность и растянутость не ввели меня в заблуждение. Впрочем, если ему нравится изображать богемного ученого, не возражаю.

Я предложил:

— Пойдем, напьемся где-нибудь, как в старые времена?

— Черт, ты выглядишь, как английский лорд, — озадаченно почесал он взлохмаченную голову. — Боюсь, что я не пройду фейс-контроль на входе в ресторан!

Я расхохотался: