Эндрю Гарв - Дальние пески

Пока я слушал его, меня прошиб холодный пот.

— Этого не может быть. Это неправда, — мог лишь промямлить я. — Это все вымысел, чистейшей воды вымысел. Она была так привязана к Артуру… — Здесь голос мой сорвался.

Поразмыслив над моими словами, инспектор сказал:

— Вы хотите сказать, что у них не было семейных неурядиц? Только не надо ничего скрывать, мистер Ренисон.

Я колебался, но лишь какое-то мгновение. До него, вполне вероятно, могли дойти какие-то слухи. К тому же он без труда мог получить всю необходимую информацию от Морин. Поэтому я ответил:

— Неурядицы были, у кого их нет? Но причиной их был сам Артур.

— В чем состояли их семейные проблемы?

— Он стал уходить из дома один по ночам, и пару раз Фэй пыталась следовать за ним. Однажды ей показалось, что он с кем-то встречался, и, как я понял, потом они из-за этого поссорились. Она волновалась за него.

— Очевидно, вам все это рассказала сама миссис Рэмсден?

— Да, но не мне, а моей жене.

— А с Артуром Рэмсденом кто-нибудь из вас говорил на эту тему?

— Нет, но… Понимаете, это было бы не совсем удобно… Я вдруг вспомнил, что Кэрол хотела это сделать, но Фэй отговорила ее.

— Я так и думал, — сказал Бернс. — Боюсь, мистер Ренисон, что вы поверили односторонней версии, которую подсунула вам миссис Рэмсден. Гораздо более вероятно, что это как раз она с кем-то встречалась, а Артур Рэмсден следил за ней. У нее ведь был дружок на стороне…

— Не могу в это поверить.

— Боюсь, придется… Вы же помните, как ей звонили вечером в тот день, когда вы приехали? Сержант Лэйнок сказал, что звонил мужчина, которого никто из вас не знал. И он спросил: «Тебе это удалось, дорогая?»— или что-то в этом роде. Он поспешно бросил трубку, когда понял, что к телефону подошла не миссис Рэмсден. Сдается мне, она не так уж была привязана к мужу, как вам казалось. Похоже, у нее с этим мужчиной была интрижка и они вошли в сговор с целью избавиться от Артура Рэмсдена. Попятно, что ему не терпелось узнать, удался ли план.

— Но это же немыслимо! — простонал я. — Все это плод вашей фантазии. Этот звонок мог вообще к делу не относиться.

— Это не единственная улика, которой мы располагаем, — невозмутимо сказал инспектор. — В ее сумочке мы нашли записку…

Он еще раз открыл сумку и достал клочок бумаг, похожий на листок из отрывного блокнота.

На нем аккуратным почерком было написано карандашом: «Ужасно, что приходится перекладывать все на тебя. Удачи! Позвоню сегодня вечером».

Скованный ужасом, я прочитал записку дважды. Что я мог сказать на это?

— Ну, каково, мистер Ренисон?

И все равно я никак не мог в это поверить.

— В этом нет ни капли смысла, инспектор. Боже мой, да если даже у Фэй действительно был любовник, она могла просто убежать вместе с ним. Зачем ей понадобилось убивать мужа?

— Ваша преданность делает вам честь, — сказал Бернс мрачно. — Однако не кажется ли вам, что вы рассуждаете несколько наивно? Мистер Рэмсден был очень богатым человеком. Я уже беседовал с его юристом. Он оценивает его состояние примерно в 200 тысяч фунтов стерлингов, и за исключением нескольких мелочей все это завещано миссис Рэмсден. Если бы она ушла от него, он бы наверняка переписал завещание. А тан она могла провести остаток дней со своим дружком в счастье и довольстве, если бы не случайность, которая погубила и ее. И знаете, мне почему-то хочется назвать такую случайность счастливой, как ни жестоко это звучит. Я молчал.

— Видите, все сходится, — продолжал Бернс. — Я легко могу понять ваше упорное нежелание поверить в это, но, к сожалению, все абсолютно ясно. Совпадают даже детали. Вот, например, миссис Рэмсден сказала, что в то утро в Фэйрхавене у нее были важные дела. Понятно, что то был лишь предлог, чтобы муж отправился на остров один, а она могла незамеченной последовать за ним позже.

— Вы не можете быть на сто процентов уверены, что это был предлог, — возразил я.

— Представьте, можем. Мы получили информацию обо всех ее передвижениях в то утро. Она припарковала машину на набережной в Фэйрхавене около десяти часов. Ее видели трое пенсионеров, которые всегда торчат там на скамейке, вы их тоже могли заметить сегодня. Через десять минут она вернулась к машине и уехала. За это время она купила полфунта ветчины, чай и забрала из фотоателье отпечатанные фотографии. И это все. Быть может, вам интересно взглянуть на снимки? Вот они. — И он придвинул ко мне желтый пакет. — Они были у нее в сумке. Ну как, они кажутся вам настолько уж важными?

Я просмотрел фотографии. Самые обыкновенные сюжеты: Артур в ялике, несколько снимков загорающей на пляже Фэй, еще несколько — она же в доме, на остальных — птицы. Ничего примечательного. Я вернул фотографии инспектору.

— Но ведь могло быть что-то еще, — сказал я. — Быть может, самое важное ее дело было не в самом Фэйрхавене.

— Она говорила именно о Фэйрхавене, не так ли? Да если она и заезжала куда-то еще, то должна была это сделать молниеносно. Лодочники в Пепельном Береге видели, как она вернулась домой уже в половине одиннадцатого.

Казалось, у него был ответ на любой вопрос. Я еще раз заглянул в коробку, чтобы посмотреть, не лежит ли там что-то еще. Там валялась только лампочка, которая вполне могла быть от вспышки фотоаппарата Артура.

— Это имеет к делу какое-нибудь отношение? — спросил я, указывая на нее.

— Нет, мы просто нашли ее в трюме, когда осматривали ялик мистера Рэмсдена. — Инспектор поднялся. — Что ж, мистер Ренисон, вот так обстоят дела… Скажу прямо, мне не слишком приятно сообщать столь дурные вести, но я подумал, что вам лучше будет обо всем знать.

Я тоже поднялся, чувствуя некоторую слабость в ногах. Мне все еще трудно было до конца осознать происшедшее.

— Я не могу даже вообразить Фэй Рэмсден делающей нечто такое… — сказал я.

— Вы давно ее знали? — спросил Берне.

— Месяцев пять.

— Это не слишком большой срок, верно?

Глава 10

Я ехал обратно к дому в полнейшем смятении. Во мне боролось инстинктивное недоверие с холодной логикой неопровержимых фактов. Пока Бернс не выложил передо мной все свои улики, я готов был бы голову дать на отсечение, что Фэй ни в чем не виновата. Но доказательства были исчерпывающими, от них так просто не отмахнешься.

И все равно я не мог принять их на веру, не проанализировав все сам. Едва войдя в дом, я попросил Морин припомнить, не говорилось ли в субботу утром чего-нибудь об инсулине Артура. Если бы она ничего не помнила, это было бы уже что-то, хоть какая-то соломинка, за которую можно ухватиться. Однако она помнила все прекрасно. Когда Артур выходил из дома, она слышала, как Фэй окликнула его: «Ты взял свое лекарство, милый?» На что Артур по обыкновению похлопал себя по карману. Потом я спросил, не слышала ли она, чтобы у Фэй с Артуром заходила речь о кармане, нуждающемся в починке. Она не слышала ничего подобного. Еще одна соломинка сломалась, едва я за нее взялся.

Я попросил затем Морин рассказать мне все, что ей известно о ночных прогулках Артура и Фэй, но и это ничего мне не дало. Насколько она помнила, было три или четыре случая с интервалами в несколько недель, когда кто-то из них выходил из дома поздно. Последний раз это случилось в четверг ночью, за два дня до трагедии. Тогда, как ей показалось, из дома выходили они оба. Бернс сказал бы на это, что как раз в ту ночь Фэй и ее любовник окончательно разработали свой дьявольский план. Я спросил Морин, кто из супругов первым отправлялся на эти ночные прогулки, но она не могла сказать этого. К тому времени она обычно уже была в постели, и у нее оставалось лишь смутное воспоминание, что кто-то выходил и входил. Помнит ли она, спросил я далее, чтобы Фэй и Артур когда-либо ссорились и по какому поводу? Она сказала, что раз или два они разговаривали на повышенных тонах, но она представления не имела, в чем была суть раздора.

Словом, версия Бернса оставалась непоколебимой. Кроме утверждений самой Фэй, теперь уже мертвой, не было никаких свидетельств, что неприятности в их доме начались именно по вине Артура. В то же время на виновность Фэй указывало многое. Артур, очевидно, начал в чем-то подозревать ее и решил выяснить правду, что сделал бы на его месте каждый муж, которого снедает ревность.

Подозревал Фэй?.. Мимолетное воспоминание породило во мне хрупкую надежду, что я обнаружил наконец уязвимое место в версии инспектора. Я вспомнил, с какой теплотой, с какой нежностью говорил Артур о Фэй во время нашей первой с ним встречи. Для него она была воплощением совершенства. Он не стал бы расточать ей столько похвал, будь у него малейшее сомнение в ее верности… Но тут же понял, что тот разговор состоялся у нас еще до первой ночной прогулки. В то время Артур мог ощущать только легкое ослабление внимания к себе — отсюда его голодные взгляды и перемены в настроении. Возможно, именно это полуосознанное чувство и заставило его твердить мне о том, как Фэй привязана к нему. Не себя ли самого он старался уговорить? Бедняга! Я до сих пор живо помнил, сколько эмоций отразилось на его лице, когда он сказал: «Она для меня — все!»