Джон Макдональд - Ужин со смертельным исходом
— Бог мой, как хочется, чтобы Мэвис заткнулась!
На это моего ответа не последовало. Мне тоже хотелось, чтобы она заткнулась. Я посмотрела на его затылок. Мне понравилось, как забавно, по-мальчишески, закручивались непричесанные волосы на его макушке. Бедный медведь. Здоровенный мужик, в котором чувствуется цельность. Возможно, его когти и зубы достаточно остры в мире бизнеса, но в такой ситуации он был ребенком, только начавшим ходить. Такие типы, как Стив, Уоллас Дорн, Рэнди и Уилма и — чего уж там греха таить — Джуди Джона, могли бы выпотрошить его легким движением руки. Наверное, отличие заключается в следующем: мы постигаем, возможно, слишком рано, что поля самых жестоких битв — это коктейли, званые обеды, банкеты по окончании спектакля, пропускание по рюмашке перед ленчем. Люди вроде Пола Докерти воспринимают подобные вещи как отдых. Так что здесь он находился среди волков, обремененный этой глупой женой, которая обожает — мне следовало сказать: обожала — Уилму, этой глупой женой, не имеющей достаточного житейского опыта даже для того, чтобы чувствовать подсознательную причину этого обожания, хотя Уилма-то наверняка знала, что к чему. И я совсем не исключаю, что, будь она жива, она бы завела Мэвис достаточно далеко, чтобы девушка в один прекрасный день с неподдельным ужасом взглянула на себя и на свои мотивации.
Бедный милый медведь! Милый человек с грубоватым лицом, сбитый с толку свой дамой и вызывающий у нее едва ли не отвращение. Джуди, девочка моя, это непозволительная роскошь для тебя, и все же до чего это было бы чудесно — еще раз снять маску и подержать большого медведя в своих объятиях, крепко и нежно, потому что любви так давно уже не было.
— Похоже, они там, внизу, знают, что делают, — произнес Пол.
В этом действительно просматривалась какая-то упорядоченность — в том, как лодки прочесывали озеро, взад-вперед, туда-сюда. Поднялся ветер, и неожиданно стало прохладно. Мой халат показался мне тонким.
— Схожу оденусь, — решила я.
— Хорошая мысль. Так сразу они ее не найдут. Они все время останавливаются. Дно, наверное, каменистое.
— Они достают... до самого дна?
— Как я понимаю, да. Потом, если они ее не найдут, через несколько дней при разложении выработается достаточно газа, чтобы вынести тело на поверхность. Раньше стреляли из пушки, чтобы тело всплыло. А почему — хоть убей не знаю.
Тут я задрожала так сильно, что у меня застучали зубы, и я поспешно встала.
Ноэль и Рэнди занимали соседнюю комнату. Я услышала его голос, резкий и пронзительный от напряжения, произносящий снова и снова: «О боже, о боже, о боже». Потом услышала ее голос, более мягкий и низкий, успокаивающий его. С парнем явно творилось что-то неладное. Совсем неладное. Ноэль я тоже не завидовала.
Мой купальник был все еще мокрый. Стащив его с себя и переступив через него, я достала большое, толстое, роскошное полотенце и растиралась до тех пор, пока тело не запылало. От этого мне стало так приятно, что я неожиданно для себя замурлыкала какой-то мотивчик, пока вытиралась. Ну прямо как чертова кошка, подумала я. Все летит к чертям собачьим, а ты вдруг чувствуешь себя на седьмом небе. Тут я подумала о животе, так что втянула в себя диафрагму настолько глубоко, насколько могла, и повернулась к зеркалу в профиль. Так у меня раздавался вширь верхний этаж и оттопыривался нижний ярус, но животика не наблюдалось. Черт подери, что же, мне и помурлыкать нельзя, если мое здоровье при мне? Двадцать девять, а в свою первую поездку я отправилась в пятнадцать. Еще один год — и половина жизни долой. В пятнадцать я выглядела на восемнадцать. И в двадцать четыре выглядела на восемнадцать. Я немало лет извлекала немалую пользу из этих восемнадцати. Глупенькая, изнемогающая от любви пятнадцатилетняя девчонка, врущая насчет своего возраста, мотающаяся по стране, чтобы петь с самым что ни на есть захудалым оркестром, и только для того, чтобы быть рядом с Моузом, который умел извлекать такие сладостные звуки из видавшей виды трубы.
О! Все эти годы, когда приходилось питаться жареной стряпней и трястись в автобусе всю ночь напролет! Отели, кишащие тараканами, антрепренеры, кладущие толстую лапу тебе на коленку... Бог ты мой! Эти гастроли, и все эти важные шишки, и Моуз, который в конце концов женился на мне. Он подсел с «травки» на порошок. И держал это в секрете, пока наконец не перерезал себе горло в Скрэнтоне после того, как Митч его уволил, оставив мне в наследство видавшую виды трубу и три песни, которые так и не смог издать. А эта невообразимая зима в Чикаго, где я выступала в шоу? А населенная клопами комнатка, которую я делила с этим чудом в перьях, Джанет? Однажды я вернулась и узнала, что она угодила в тюрьму за то, что рыбачила из окна, бог ты мой! Одолженной удочкой, с наживкой из объедков, подтягивала орущих бездомных кошек к окну, на высоту трех лестничных пролетов, и сбывала их по двадцать пять центов за штуку медицинскому училищу. Ах, детка, детка, ты была «в самом, самом низу», прежде чем пошла в гору, прежде чем Дэнди Адамc, благослови Господь его черную душу, разглядел в тебе способности к комедийному жанру и занял тебя в этих первых хороших номерах. Там, внизу, пропасть, и, низвергнутая с вершины, ты не сможешь опять провалиться до самого низа, ведь правда? Но я так устала! Мне хочется свернуться калачиком с милым медведем. Я погладила старинного приятеля — плоский животик. Влезла в плиссированную юбку из ирландского твида и болтающийся на мне, обтрепанный старый джемпер, который всегда беру с собой на счастье. Я подумала о том, как холодно, и направилась в другое крыло, к кухням. Там отыскала Хосе и прибегла к кухонному испанскому, которого поднабралась за тот сезон в Мехико. Похоже, это ему понравилось. Он знал, что сеньора мертва. Данный факт был им рассмотрен и принят. Не думаю, что кто-то из них троих стал бы так уж убиваться по этому поводу. Я сказала ему, что люди наверняка мерзнут. Предложила сварить побольше кофе и отнести вниз. Хосе ответил, что так и сделает.
Я вышла через черный ход. Пол приближался ко мне по гравию. Свет из окна коснулся его лица, когда он проходил мимо него. Хорошее трезвое лицо, и у меня возникло такое чувство, словно я долгое время находилась в подвешенном состоянии, в стороне от многих хороших вещей. Он был стволом дерева. Мне хотелось раскачаться так, чтобы я могла дотянуться до него, отвязать себя и спуститься туда, где есть место, чтобы поставить ногу.
Я вышла из тени, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Положила ладони ему на руку:
— Смотрите, Пол, я бежала по воздуху. Это такой хороший трюк. Клоунский трюк. Перебираешь ногами с бешеной скоростью, строишь рожи и...
Потом что-то оборвалось позади моих глаз, хотя уж плакать я никак не собиралась. Крепко стиснула зубы, сдерживая себя, потому что реветь не было никакой причины, но этот тонкий ужасный звук, который поднимался по моему горлу, как пила, все равно уже вылетел. Пол обхватил меня. Я почувствовала его неуверенность, продолжая издавать эти непозволительные жалкие звуки, что-то вроде «н-н-н-н... н-н-н-н... н-н-н-н...», при этом думая: «Бог мой, Джуди, то ты поешь от приятного ощущения, вызванного полотенцем, то стоишь здесь и сходишь с ума». Он повернул меня и повел к машинам. Я шла согнувшись, потому что от беззвучного плача, почти беззвучного, едва не сложилась пополам. Я спотыкалась, но он поддерживал меня одной рукой. Потом усадил меня в пахнувший новизной автомобиль, закрыл дверцы, поднял стекла, положил ладонь мне на затылок, прижав мое лицо к своему пиджаку, и сказал:
— А теперь давайте.
И этими словами вышиб дно из запруды.
Огромная масса воды с ревом хлынула в долину. Да, хороша же я была, нечего сказать! Цеплялась за него, пускала слюни, зарывала лицо в его пиджак, стонала, повизгивала и голосила, не зная, откуда все это берется и почему. Была хорошая, большая грудь, пара хороших, больших, ласковых рук и убаюкивающее нашептывание всякий раз, когда саунд-трек предоставлял ему такую возможность. Меня захлестнуло этим потоком, и долгое время я была ничем. Просто вчерашними недоеденными спагетти. Размякшей массой, которая, со все более редкими и неожиданными интервалами, выдает взрывные фыркающие звуки. Но по мере того как медленно возвращалось сознание, возвращалась и гордость. Я с усилием приподнялась, отстранилась и передвинулась на дальний край сиденья. В кармане джемпера лежала косметическая салфетка. Я высморкала нос, который, как мне представлялось, теперь был похож на редиску. Выбросила салфетку из окна машины, опустила стекло еще ниже и голосом маркизы попросила сигарету. Он дал ее мне. Я испортила первую затяжку заключительным всхлипом и едва не задохнулась.
Я злилась на него. Да кто он такой, чтобы вторгаться в мою личную жизнь? Чем, по его разумению, он занимается? Кому нужна его жалость? Наконец с трудом проговорила:
