Сергей Плеханов - Золотая баба
- Горит.
И быстрым шагом отправился назад по тропе. А через минуту они уже со всех ног бежали, не разбирая дороги. За спиной у них все нарастало грозное гудение. Языки дыма протянулись между стволами.
- Давай в сторону! Может, на болотце отсидимся, - на бегу крикнул Иван.
Алпа кивнул и стал забирать влево.
Когда они выскочили к краю трясины, дым уже клубился тяжелыми волнами. А невидимое пламя ревело и завывало на все лады.
- Топь! - обреченно сказал вогул.
И бросил в болото увесистую гнилушку. Она беззвучно погрузилась в бурую жижу. Они снова пустились бежать, то и дело оглядываясь назад. Из дымного марева один за другим вылетали огненные шары - скрученные еловые лапы, объятые пламенем.
Внезапно Иван споткнулся и с размаху полетел на землю. Руки его ушли в жидкую грязь. Алпа остановился, чтобы помочь ему встать, и вдруг заметил узкую полоску воды, сочащуюся под нависшим мхом. Показал на нее побратиму. Тот все понял без слов. Поднявшись с земли и подхватив ружье, он быстро пошел вдоль ручья.
Бочаг нашли, когда дым уже окрасился в зловещие багровые тона, когда сквозь сплошную его завесу начали там и сям пробиваться огромные языки пламени, а сверху сыпались тлеющие уголья. В этом охваченном грозной стихией пространстве небольшая ямка, наполненная ключевой водой, на поверхности которой лениво кружили хвоинки, казалась неправдоподобно спокойной. Белый песочек, устилавший дно бочага, словно бы свидетельствовал о чистоте и прохладе хрустальной влаги.
Беглецы помедлили несколько секунд, будто не решаясь совершить кощунство. Но столб огня, взметнувшийся совсем рядом - занялась кряжистая ель, - заставил их прыгнуть в бочаг. Воды было только по грудь Ивану, и, чтобы скрыться с головой, им пришлось сесть. Места в тесной ямке едва хватило для двоих.
Скоро пожар бушевал прямо над ними. Иван и Алпа успевали на мгновение высунуть голову из воды, чтобы схватить воздуху, и снова погружались по самую макушку.
Они не видели, как, подпрыгнув, выстрелило ружье, лежавшее на мху рядом с бочагом, как взялась огнем его ложа, как пламя налетело на брошенный здесь же берестяной пестерь Алпы. Не видели побратимы, как рушились вековые деревья, как из треснувших стволов лесных великанов фонтанами била горящая смола.
Но огненное действо длилось недолго. Пожар ушел дальше, оставив у себя в тылу обугленные колонны, черную землю, россыпи углей и завалы тлеющих валежин, от которых поднимались густые струи дыма.
Когда Иван и Алпа выбрались из воды, первым, что они увидели, были останки ружья и груда пепла на месте пестеря. Вогул ткнул ичигом эту жалкую кучку, она беззвучно распалась, обнажив кусок металла. Алпа наклонился, поднял топор без топорища. Встретился глазами с Иваном. Тот только вздохнул виновато. Потом отвязал от кушака ставшую ненужной пороховницу и бросил в бочаг.
Пауль, расположенный на берегу порожистой реки, был невелик. По травянистой террасе без всякого порядка разбрелись с десяток полуземлянок и чумов, а в стороне, вдоль опушки бора, выстроились амбары на "курьих ножках" - высоко опиленных пнях. Посреди поселка возвышался огромный кедр с истрескавшимся от старости стволом; ветви его, увешанные шкурами и цветными лоскутьями, лениво трепетали на слабом ветру, среди раскачивающихся хвойных лап по временам открывались черепа оленей с раскидистыми рогами. На большом кострище, черневшем поблизости от кедра, были уложены свеженаколотые дрова,
Несколько вогулов беспрерывно сновали между юртами, и землянками: один устраивал треногу из бревен, к которой затем подвесил большой медный котел, другой подносил из тайги широкие свитки бересты, третий сооружал из тесин невысокий помост подле кедра. Коренастый чернявый мужик в красной рубахе бросался подсоблять всем по очереди. И только двое вели себя степенно - тот, кто стоял у двери обширной полуземлянки с берестяной крышей, украшенной оленьими рогами, и тот, что расхаживал вдоль опушки тайги, окружавшей пауль. Оба они были до зубов вооружены - на поясе колчан и нож, за плечом лук, в руке короткое копье. Изредка из покрытого оленьими шкурами чума появлялся шаман. Отдавал короткие указания и вновь скрывался за меховой полостью.
Иван и Алпа, наблюдавшие за поселком, из зарослей малины на склоне холма, переговаривались вполголоса, то и дело опасливо озирались по сторонам.
- Праздник, говоришь? - задумчиво сказал Иван. - А чего им праздновать - что нас зажарили?
- Похоже, медвежья пляска будет. Вон порылитыхор как убрали - и дров наготовили, и котел принесли...
- Порыли... чего?
- Священное место, значит, - с некоторой обидой пояснил Алпа. - Здесь собираются...
Вогул не договорил. Тело его напряглось, словно перед прыжком, в глазах появилось какое-то странное выражение - боль и радость вместе. Проследив за взглядом Алпы, Иван увидел, как из небольшой избушки на краю пауля вышла невысокая девушка в широком ярко-синем платье, расшитом красными узорами. Волосы ее были заплетены в две толстых косы, унизанных бляхами, кольцами, убранных разноцветными лентами.
Некоторое время побратимы молча наблюдали за обитательницей пауля. Она неутомимо носилась по всему стойбищу - то от юрты к камельку, где на воткнутых в землю прутьях пеклись лепешки, то взлетала по ступенькам, вырубленным в бревне, к устроенному высоко над землей лабазу, то спешила с берестяными ведрами к реке. А едва выдавалась свободная минута, она присаживалась на пороге избушки и быстрыми стежками сшивала оленьи шкуры.
- Добрая хозяйка будет, - наконец заметил Иван.
Вогул покраснел, словно похвала относилась к нему.
Когда девушка в очередной раз направилась к амбару, ближе всех стоявшему к месту, где прятались побратимы, Алпа неожиданно издал трескучий горловой звук. Помолчал несколько секунд и снова застрекотал.
Девушка замерла на лестнице, прислоненной к амбару, потом с какими-то неловкими, суетливыми движениями стала доставать припасы. Со всех ног бросилась к камельку, сложила возле него добро, взятое из амбара. Потом ненадолго скрылась в маленькой избушке на краю пауля. Выйдя оттуда в шали и с туеском в руке, она что-то сказала вооруженному вогулу, мерявшему шагами опушку, и скрылась в лесу.
Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
- Подожди. Я быстро.
И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
- Вот, это Пилай...
- А меня Ивашкой зовут, - молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. - Да ты не робей...
- Она и не боится, - ответил за нее Алпа. - Просто нрав такой.
Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
- Нельзя вам здесь... Если ветер изменится, на пауль понесет - сразу собаки учуют...
Иван беспомощно развел руками.
- Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли...
- Да я уж сказывал ей, - вмешался Алпа. - А она свое...
- Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы... По тайге ходить станут, набредут...
- А что за сборище такое?
- Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
- Надо вам, однако, в мань-кол схорониться...
- Замолчи! - чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
- Чего благуешь?
- Грех... грех... Нуми-Торум накажет... - побелевшими губами шептал Алпа.
- Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, - сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. - Это и есть мань-кол - бабий дом...
- Нельзя мужикам в мань-кол! - прервал ее Алпа. - Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
- А это еще кто? - с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
- О-очень большой бог, - почтительно закатив глаза, отвечал вогул. Са-амый большой...
- А как же тот... за народом смотрящий мужик?
- И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее...
- Морока с вами. У нас просто: один всех выше...
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
- Да уймись ты, ничего тебе не будет... Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть - только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил...
Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
