Лев Корнешов - Последний полет «Ангела»
— …И если русские узнают, что в вашем доме, фрау Раабе, эсэсовцы схватили и расстреляли их раненого, а они узнают это потому что его товарищ ушел отсюда к своим, он скажет, где оставил своего напарника, вы понимаете, что произойдет.
— Не пугайте меня, Вилли! Долг перед Германией… — не унималась фрау Раабе.
— Мама, — укоризненно покачала головой Ирма, — придите в себя, Германии, о которой вы говорите, уже нет, а у нас в доме раненый… Офицер…
— Ах, офицер… — задумчиво произнесла ее мать.
— Да. Капитан, — подтвердил Вилли, — и, судя по всему, он у них важная персона. Вы же видите, сколько у него наград.
— Офицер с заслугами… — что-то прикидывала фрау Раабе.
— Вы меня правильно поняли, — чуть насмешливо подтвердил Вилли. — Сам господь бог послал вам случай проявить милосердие.
— Немецких женщин всегда отличало сострадание к раненым воинам, — четко, заученно изрекла фрау Раабе.
Она словно бы стала выше ростом, произнося эти слова, и ее лицо обрело тот оттенок торжественности, который приличествовал изрекаемому.
— Уже совсем светло, — сказала Ирма.
Действительно утро наступало быстро и решительно, над городом сквозь дым пожарищ занималась заря.
— И русские близко, — добавил Вилли.
— Ирма! — строго распорядилась фрау Раабе. — Займись раненым, господину офицеру требуется твоя помощь.
— Так-то лучше, — пробормотал Вилли.
В это время громко зазвонил входной звонок, послышались топот сапог, звон оружия, резкие голоса.
Адабаш подтянул к себе автомат, потрогал гранаты.
Фрау Раабе величественно кивнула и неторопливо стала спускаться по лестнице. В дверь уже молотили прикладами.
— Минуту! — громко сказала хозяйка коттеджа. — Сейчас открою.
— Я пойду за нею, — решил Вилли, — а ты, Ирма, оставайся здесь.
— И имейте в виду, — с угрозой сказал Адабаш, — парочки гранат хватит для нас всех.
— Надеюсь, обойдется без этого.
Фрау Раабе погремела цепочками, открыла дверь, и Адабаш услышал, как в переднюю торопливо ввалилось несколько человек — внизу, на первом этаже, сразу стало шумно и людно.
— С кем имею честь? — Фрау Раабе держалась с достоинством.
— В вашем доме нет посторонних? — Вопрос, очевидно, принадлежал офицеру, прозвучал он резко и, торопливо. — Мы преследуем русских… Вы слышали ночью стрельбу у дома?
— Да, конечно, это было так страшно! Но русские в доме полковника фон Раабе? — В ответе женщины чувствовалось искреннее негодование. — Вы понимаете, что говорите?
— Они могли ворваться к вам силой, укрыться где-нибудь… — уже менее уверенно проговорил офицер.
— Нет и еще раз нет!
— А это кто? — Офицер, очевидно, заметил Вилли.
— Ефрейтор Биманн, — послышалось четкое. — Ранение на Восточном фронте, вот мои документы, — Вилли стукнул о пол протезом.
— Вижу твою деревяшку, — проворчал офицер. — Почему здесь?
— Вилли жених моей дочери, — с достоинством объяснила фрау Раабе, — в эти трудные для Германии дни он вместе с нами, потому что в доме нет мужчин, мой муж, полковник, сражается за фюрера и нацию.
— Хорошо, хорошо, — прервал ее офицер, — если заметите что-нибудь подозрительное, дайте нам знать.
— Это мой долг, — ответила фрау Раабе и неожиданно выкрикнула: — Хайль Гитлер!
— Хайль… — прозвучало в ответ равнодушное.
Ирма во время всего этого разговора стояла у окна, бледная, закаменевшая в страхе. Она видела, как раненый неимоверным усилием приподнялся, чуть придвинулся к спинке кровати и сел так, чтобы удобнее было стрелять. Он мог вскрикнуть от боли и выдать этим криком и себя, и всех их. Он мог не выдержать напряжения и швырнуть вниз свои гранаты. Еще солдаты могли затеять обыск, подняться сюда, и тогда… Что будет тогда, она боялась даже подумать.
Еще Ирма видела, что ее раненому очень плохо. Старые бинты сняли, а новые наложить не успели, он сидел, опираясь на спинку кровати, голый по пояс, и из маленького отверстия на плече сочилась тоненькая струйка алой крови, окрашивая красным простыни.
Ирма умоляюще смотрела на Адабаша, стараясь удержать его взглядом от необдуманного поступка, жеста, слова, и очень боялась, что сейчас сама потеряет сознание, упадет и на шум вбегут солдаты. Адабаш увидел это ее состояние.
— Сядь! — очень тихо сказал он, и Ирма неслышно прошла к креслу, опустилась в него.
Солдаты наконец покинули коттедж. Фрау Раабе поднялась наверх победительницей. Она распорядилась:
— Вилли, закройте, будьте добры, дверь и окна на запоры. Ирма, займись господином офицером, он в плохом состоянии.
Капитан отложил автомат, откинулся на подушку и потерял сознание. И в минуту просветления ему снова увиделись родные Адабаши, школа, вот он входит в класс, ребята встают, он здоровается по-немецки, они не понимают и смеются, а потом сами говорят на немецком, слова звучат с берлинским диалектом, все какие-то странные: «Осторожно, ему больно», «Да не падай ты в обморок, обычная человеческая кровь…»
Временами он слышал все это очень ясно, но бывало и так, что голоса удалялись и понять ничего было нельзя.
«Какой странный у меня урок!» — мелькали и путались мысли, он хотел установить тишину в классе, но почему-то это никак не удавалось. Долетали не только немецкие слова, но и буханье крышками парт, вызывающее и громкое. И только в какой-то миг пришла ясная мысль: это не крышки парт хлопают. Это методично, с равными интервалами бьют дальнобойные орудия… Наши… Все снова закружилось, завертелось в оранжево-блеклом тумане: надо обязательно встать, потому что после артподготовки начнется атака, надо встать — он так мечтал повести своих разведчиков в атаку на Берлин. Комбат не откажет, он на КП, надо срочно пробраться туда, в развалины дома, обратиться по форме:
— Товарищ майор, разрешите…
СУРОВОЕ СЛОВО — РОЗЫСК…
— Товарищ майор, разрешите?
Этими словами несколько месяцев назад началась первая встреча Алексея со своим непосредственным начальником майором Устияном. Когда был подписан приказ о назначении, Никита Владимирович попросил явиться в 17.00. Он хотел побеседовать не в суматохе рабочего дня, а спокойно, не торопясь, когда напряженный ритм дневных забот начинает идти на убыль.
Алексей услышал шутливое:
— Попробуйте.
Он открыл дверь и остановился.
— Входите же, лейтенант, я вас жду.
Алексей немножко растерянно осмотрелся: где тот лейтенант, которого ждет Устиян, и только через какое-то время сообразил, что майор обращается к нему.
Да, это он, Алексей Черкас, — лейтенант государственной безопасности, и хотя сейчас в штатском, это ничего не меняет. Мама специально к окончанию университета купила ему новый костюм, голубую сорочку и галстук к ней. Парадность одежды смущала Алексея, он чувствовал себя в еще не обмявшемся костюме скованно, словно бы влез в чужие доспехи. В студенческие годы, как известно, особого значения одежкам не придают.
Один из руководителей управления, который беседовал с Алексеем перед тем, как его фамилия появилась в соответствующем приказе, сказал:
— Вы будете работать под руководством Никиты Владимировича Устияна. Это один из наших опытнейших сотрудников — у него есть чему поучиться. И к тому же — боевой офицер.
Ничего «боевого» в облике Устияна не было. За столом сидел плотный седой человек с добрыми глазами, под которыми время уже оставило свои следы — морщинки. Он доброжелательно посматривал на Алексея. Это был очень штатский человек, и на столе у него находились сугубо «штатские» вещи — остро отточенные карандаши, серые канцелярские папки, свежие газеты, скрепки и прочая канцелярская мелочь. В этом кабинете, как и в других, где за эти дни успел побывать Алексей, на стене был портрет Дзержинского.
— Прежде чем уточним круг ваших новых обязанностей, — предложил майор Устиян, — расскажите немного о себе. Только не так, как вы заполняли бы анкету, а просто, по-человечески. Располагайтесь поудобнее, — майор указал на кресло у стола.
Алексей начал говорить суховато, сдержанно, но постепенно перестал следить за каждым словом, освоился. Майор слушал его, время от времени одобрительно кивал, глаза у него по-прежнему улыбались.
— Каким образом, вы попали на работу к нам? — спросил он, когда Алексей закончил свою краткую «исповедь».
— Представления не имею, — искренне ответил Алексей. — После государственных экзаменов…
— Диплом с отличием?
— Да. После экзаменов со мною беседовали… На предложение я ответил согласием. Обрадовался, когда мне сказали, что вернусь в родной город. Здесь, в Таврийске, живет моя мама.
— Понятно. Но я хотел бы знать, насколько это соответствовало вашим личным планам и представлениям о будущем?
