Светлана Гончаренко - Больше не приходи
— Ах, не ходи в фотомодели, прекрасная Валерия, — отсмеявшись, изрек Самоваров. — Неужели хочется так же вот расши… ну, вот как ты говоришь?
— А вы слыхали, сколь за это платят? Да мне уж и терять теперь особо нечего. Вы же знаете, — доверительно заявила Валька.
— Это ничего. Мало ли что бывает. Это другое. Лучше замуж выходи.
— Вы мне, что ли предлагаете?
— Нет, не предлагаю.
— То-то же. Хотя вы ничего. Хворый, а в хозяйстве руки золотые, вон как буфет отделали. А правда, что вы раньше милиционером были, а бандиты вас изувечили?
— Почти правда. Не так уж и изувечили, — поскромничал Самоваров.
— У нас тоже было: Михеев из тюрьмы пришел и запил. За женой с топором погнался, тут милиционер дядя Скоробогатов случись. За Михеевым бегает, пистолетом грозит (он незаряженный был, все знали). Михеев на трактор — и за дядей Скоробогатовым. К забору его придавил и переломал все; еле, бедный, живой остался. Печенки повырезали, пошел на инвалидность, каждый год в городе в больнице лежит. А какой мужичище был! И человек хороший. Как вы.
— Вот видишь, Валерия, как нам, хорошим, достается. У меня так все примерно и было, как ты рассказываешь. А Михеев?
— Сел. Я бы гадов этих! А на телевидение Покатаюшка устроил или еще кто?
— Кого? — удивился Николай, не уследив за ходом ее мысли.
— Эту, в шляпе.
— Не знаю. Сама у нее спроси. Вон Покатаев выходит. На пляж, конечно. Жарища сегодня Сходи с ними.
— Да, жарко. Пойду, и вправду, обкупнусь.
Валерия поднялась и важно проследовала через двор. На минутку она остановилась возле Насти и презрительно заглянула в ее картинку — мазня мазней. На речке, выше по течению, в ивняке, она увидела Семенова с какими-то тоненькими удочками и в синей полотняной кепке. Вот чудак, сел рыбку ловить в обед! Она постояла еще немного возле Насти, беспричинно порадовалась, что действует той на нервы, и двинулась дальше к пляжу.
Настя уже переписала свой этюд, вытянула, поправила все, что можно, и с горечью сравнивала веселую одуванчиковую полянку с тем, что получилось на разбухшей, разлохмаченной бумаге. Все не так, как надо! Она заметила, что со стороны Дома идет Инна, уже не в халате, а в развевающемся темном сарафане. Ожидая, пока она пройдет мимо, Настя опустила голову и болтала кисточкой в банке. Но Инна почему-то остановилась.
— Еще один этюд! Как вы много работаете, — сказала она и присела рядом. Заколыхались и красиво легли на траву складки сарафана, как будто черная бабочка порхнула. Красивый сарафан и, Настя поняла, сама Инна тоже красивая. Когда ее писала, даже не рассмотрела толком, а вот теперь увидела. И поза красивая, и какие глаза бархатные, и ни капли косметики! Инна так пристально разглядывала ее этюд, что Настя смутилась.
— Хороший этюд, — одобрила Инна. — И мотив простой, не избитый. Так, снизу, одни одуванчики — белые шары — по-моему, еще никто и не видел. В самом деле, красиво и необычно. Вы эти одуванчики еще раз напишите — вы их уже изучили, теперь выйдет свежо и чисто.
Да она еще и в живописи разбирается! Конечно, красивая, умная, взрослая. Настя никак не находила, что ей ответить.
— Поживите здесь и увидите, как распишетесь, — продолжала Инна. — Место это просто колдовское.
— Очень красиво, я вижу, — согласилась Настя, — но я всегда писала архитектурные мотивы, а лес мне кажется однообразно зеленым; скорее, здесь надо слайды снимать. Или быть каким-нибудь Куинджи.
— О! Стоит только сосредоточиться и понять, и никакого Куинджи не нужно. Игорь Сергеевич может от всего, кроме зеленого, отказаться, писать одну траву. Вы ведь видели его “Волхвицу”?
Настя “Волхвицу” видела и выразила по ее поводу соответствующий восторг. Лицо Инны осветилось, и она заговорила так, как говорят, наконец напав на любимую и привычную тему.
— У него масса была этюдов — лес, травы, лопухи, и вдруг это одухотворилось, как зажило! Он удивительный человек и до сих пор непонятый! Да, да! Все, что о нем искусствоведы пишут… Да он смеется над этим! Он не выносит в живописи всех этих концепций, систем, философий. Он — это стихия. Если что-то не получается, не идет — обязательно бросит. Если идет — пишет запоем. Выставки, деньги, успех — а ему все равно. Главное, надо встать в семь часов и примчаться в мастерскую. Там только он и живет. Как хочет. Наверное, так и надо — жить порывом, себя не стреноживая и не укрощая.
Настя вспомнила, как неукрощенный Кузнецов хватал ее за грудь, и удивилась, до чего восторженно говорит о нем такая умная, красивая женщина. Хорошо говорит — голос глухой, хрипловатый, волшебный. И чудесные у нее карие глаза, не накрашенные, но вокруг них природная нежная темнота. И веки, как атласные. Удивительная! Насте захотелось стать именно такой когда-нибудь, лет через десять. Так же красиво садиться, наклонять голову, чтоб волосы лежали занавесом. Настя уже не казалась себе самой удивительной и единственной, как прежде.
— Вы мне очень симпатичны, — вдруг улыбнулась Инна. — Мы с вами столкнулись у мастерской, когда вы уходили.
Это была все-таки она! Настя попыталась вымучить улыбку и отвернулась. Инна продолжала своим глубоким голосом, тоном старшей умной подруги:
— А! Вот и мне показалось, что вы огорчены чем-то, взволнованы. На вас просто лица не было.
Настя и сейчас сидела бледная и несчастная. Инна полулегла, опершись на локоть, выставила изящную босую, будто восковую, ногу и тихо заговорила:
— Я очень давно и хорошо знаю Игоря. Слишком хорошо. Он чересчур явно проявил к вам свое внимание?
Настя дернулась. В Инне, в ее разговоре, ее красоте было что-то обволакивающее, незаметно связывающее, не дающее от нее оторваться — гордой Насте давно следовало убежать, презрительно дернув плечом, но она почему-то сидела и была готова жаловаться на Кузнецова его любовнице.
— Он был груб, детка? — участливо спросила Инна, и Настя снова дернулась, — теперь от кузнецовского словца.
— Немного, — решилась ответить Настя. — Но я ушла. Думаю, это не повторится, потому что я уезжаю.
— Да?.. Почему? Боитесь? Вас влечет к нему? Он вам нравится?
Настя искренне удивилась:
— Нет. Нет, нет! И он ведь к тому же немолодой.
Инна рассмеялась:
— Ах, ну да, это ведь так и должно быть в восемнадцать лет! Вам ведь восемнадцать?
— Уже скоро двадцать.
— Так значит, вы моложе выглядите. Но все равно — немолодой. Конечно. Вот и хорошо, вы и не уезжайте — чего вам бояться-то? Вы тут просто поработаете, народ бывает у нас прелюбопытный. Вы ведь не слишком хотите ехать?
Настя вдруг вспомнила про “А.Н. коллекцию”, про Германию — а это как же?
— Ну и не уезжайте, — угадала ее сомнения Инна. — Если вы поработаете у Игоря в мастерской, это даст вам больше, чем все институтские занятия. Он ничему учить не будет, но вы увидите, как он пишет. Это не многим удается. И потом, его энергетика… Что говорить, он Мастер!..
— Да, да, — выдохнула Настя. — Художник он изумительный. И так у него все легко, просто диву даешься…
— Вот-вот! Вам надо видеть, как это делается. И потом, — ее голос растаял до самых сладких глубин, — я много вас старше, многое пережила, и вы мне нравитесь. Ведь вам нужна удача. И дай вам Бог! Я этого так хочу. Поймите его. Вы думаете, его отношение к вам — банальное приставание? Ничего подобного! Он видит сотни лиц, и только одно из них ему одному понятным соотношением линий и красок завораживает. Он не успокоится, пока это что-то — не красота даже, а что-то им узнанное и понятое — не выльется в его живописи. Только это. Он необычайный, невероятный человек. Он кажется грубым, но на самом деле так тонок, так умен. Только надо его лучше узнать. Не отталкивайте его! Вы станете старше и поймете, что в вашей жизни было чудо: вы встретили редкого, выдающегося человека. Это может никогда больше не повториться, и вам будет жаль, что обыденное, женское, себялюбивое (если не просто нелепые условности) помешало вам получить нечто небывалое, недоступное другим.
Ничего, ничего не могла возразить на это Настя. Вот сирена-то! И ведь права. Елпидин вечно твердит: гений, гений. Гений не будет тебе кисточки из лопухов таскать, скорее наоборот. А гадко все-таки: такой необыкновенный, а тискал вполне вульгарно. Нет, все перепуталось, и что же делать? Инна ласково улыбалась.
— Поверьте, мне вовсе не хочется толкать вас на что-то, о чем вы после будете жалеть. Но прислушайтесь к себе и разберитесь, что вам надо. Для этого следует прежде всего никуда не уезжать. И знайте: вещи, сегодня важные, завтра покажутся сущей ерундой, но есть и нечто навсегда ценное. Не уезжайте, у вас вот и работа пошла. По-моему, хороший этюд. Правда?
Она обратилась к Семенову, который медленно шел мимо и явно хотел быть замеченным. Он охотно посмотрел Настину акварель.
