Лилия Беляева - Игра "в дурочку"
Так вот, я навертела на бедра большое махровое полотенце, надела алый пиджак, белые брюки, лакированные на высоченной платформе босоножки подарок Алексея, вывезенный ещё два года назад из Англии как крик последней моды, — а сверху напялила парик, на парик косенько, с намеком на суперэлегантность, приладила черную широкополую шляпу с вуалью — отцовский подарок моей матери году эдак в семнадцатом, — и, покрутившись возле зеркала, такая-сякая разбудила Митьку.
Спросонья он таращил глаза, ничего не понимал, только спрашивал:
— Вы кто? Вы зачем?
— Санэпиднадзор. Травим клопов, тараканов и других животных по умеренным ценам.
— Татьяна! Ты, что ли? — он сел, стукнул пятками об пол.
— Узнал, все-таки, — огорчилась я. — А так? — и нацепила черные очки с огромными «окошками» и широкими, в палец, дужками.
— Кошмар! — честно признал он. — Какое-то исчадие!
— Никто не узнает? Точно?
— Ни за что! Ну даешь! Ну даешь! Что-то опять придумала? Еще один турецко-азербайджанский рынок?
— Круче, юноша, круче.
— Прибить могут?
— Кто его знает… Тебя же вон резанули слегка ни за что.
— За что! — оскорбился Митька. — Я им сигарет не дал, а в морду пожалуйста! Смотри, Танька, нынче народ жуть какой крутой пошел!
Я пошла, было, вон, но он успел схватить меня за подол и сурово произнес:
— Мной-то особенно не пренебрегай. Я, между прочим, чемпион института по боксу… если не забыла. В случае чего… мало ли…
— Помню! Всегда помню! Как увижу твой перебитый нос, сплющенное ухо… Нет, чтоб в балет на льду пойти, танцевал бы весь в блестках.
— А тебе бы в библиотекарши. Сидела бы тихо, как в банке с тальком… Ух ты! А зад-то какой себе приделала! Ну Танька!
— И зад одобряешь?
Он показал большой палец.
— А ежели таким манером?
Я повертела перед ним объемным своим-не своим задом в стиле, положим, проституток из первых картин итальянского неореализма.
Митька расхохотался:
— Ну даешь! Ну прямо как путанка с Тверской!
— Смотри, Митька, если провалюсь — ты и будешь виноват!
— Перчатки надень, перчатки тут самое оно! — посоветовал со знанием дела. — Черные! Длинные! У матери были, вроде…
— Умница! Кружевные! Самое оно!
Вот такой-рассякой и я вышла в положенный час за дверь своей квартиры. Ну, шлюшка и шлюшка… Или, что тоже могло прийти в голову посторонним наблюдателям, — молодайка с приветом.
Триумф ощутила, когда Маринка засекла мою фигуру удивленным, неузнающим взглядом, когда я подошла к ней вплотную и кокетливо-мяукающим голосом принялась расспрашивать, как лучше всего проехать к Сокольникам и можно ли где-то здесь, поблизости, найти нотариальную контору… Когда же я вдруг спросила её своим натуральным голосом:
— И тебе не стыдно? — она все равно не решилась признать в развязной дамочке, одетой дико, свою вековечную подружку.
— У тебя же стопроцентное зрение! — укорила я её. — Да я это, Татьяна, которую ты знаешь тысячу лет! Но с этой минуты — Ольга. Как в «Евгении Онегине», как мы с тобой в школе еще… Я — Ольга, ты — Татьяна Вспомнила?
— Еще бы! Как нам хлопали! Какой был Алик Филимонов, он же Ленский! В кудрях! Как ему шел цилиндр!
— А Юрчик Пономарев? Стройненький, горделивый… Нам ещё девчонки завидовали, что мы с ними на сцене. И в «Севильском цирюльнике»…
— И в «Горе от ума». Юрчик — Чацкий, это же блеск! «Карету мне, карету!»
— Хватит воспоминаний! — осадила я Маринку. — Главное набраться нахальства, вспомнить, так сказать, молодость.
— Ты набралась! — заявила Маринка ехидно. — Чего только на себя не нацепила! Прямо какая-то сумасшедшая примадонна! И вся в духах! Ах, ах!
— Значит, вызываю абсолютное восхищение?
— Но чуть-чуть и сомнение в качестве своего разума, — ввернула подружка. — Но почему б и не поприкалываться? Сыгранем! А то будень, будень серый, длинный и противный. Сыгранем, Ольга! Отколем номерок!
Мы сбежали по каменным ступенькам в глубины метро.
На лесной тропинке, в безлюдье, я повторила Маринке:
— Ольга я, Ольга! Говорим друг с другом мало. Мне хочется понаблюдать за всеми, кто войдет в комнату Мордвиновой. Пригодится. Ты же не стесняйся — забирай все мало-мальски ценное. Стесняться нечего. Тебе жить на что-то надо, Олежку тянуть заодно с Пабло Пикассо, пока он не выберется из своего «зеленого» периода с помощью Библии.
… Как я и рассчитывала, наша парочка тотчас привлекла внимание всех, кто в этот момент находился на территории Дома. С большим, серьезным интересом уставились на нас интеллигентные старушечки, сидевшие в своих лоджиях и гревшиеся на солнышке. Повернулся к нам лицом и молодой, чернобровый парень, стоявший возле серого пикапчика с синей надписью на боку «ДВРИ», видимо, шофер, засмотрелся, естественно, на меня, даже рот приоткрыл. А новенькая тетя-дежурная, кудрявенькая, пухловатая, приторно любезно спросила на входе:
— Вы к кому же, гражданочки? Будьте добреньки, скажите.
Первое мое предположение сбылось почти сразу, едва мы вошли в кабинет директора. Он глянул на меня и не смог сдержать любопытства, сразу спросил:
— Марина Васильевна, это…
— Двоюродная сестра… приехала утром из Петербурга.
— И хочу спра-асить, — в растяжку, чуть в нос, вклинилась я, барабаня пальцами, обтянутыми черным кружевом по своему высоко поднятому колену, почему вы похоронили Мордвинову, не дожидаясь нас?
— Понимаете ли, вас как зовут? Ольга Владимировна? Видите ли, Ольга Владимировна, — Виктор Петрович явно смутился, затоптался на месте, пытаясь это смущение скрыть, — мы поздновато нашли завещание… А в морге отказались держать. Видите ли, май, жарко… неполадки с подачей электроэнергии… Пришлось поторопиться… конечно, конечно, лучше бы было, если бы, — он крепко сжал пальцами обеих рук края полированной столешницы, костяшки пальцев от ненужного усилия заметно побелели, — лучше было бы… Но в отделе кадров был ремонт, снесли всю документацию в подвал… Вы уж извините нас! Но, признаюсь, лучше вам было бы и не видеть… то, что осталось. Все-таки, девяносто лет, все-таки, огонь, дым, синтетика выделяет яд.
— Какая синтетика, позвольте узнать? — прикидывалась я дотошной и в своей дотошности препротивной.
— Ну… понимаете ли… сгорели занавески… синтетические.
— Зачем же вы вешаете эти опасные занавески?
— Кто же знал… ничего подобного не происходило до сих пор. Где сейчас нет синтетики? Всюду.
На меня он старался не смотреть.
В кабинет постучали. Вошла тетенька, которую я мимоходом заметила в приемной. Там она сидела за машинкой и отстукивала нечто, косясь, в бумажку. От неё на нас никакой вредностью не пахнуло — сразу позволила нам войти в кабинет, а сама пошла стучать дальше.
Сейчас же, когда она появилась, стало очевидно — нелепое это существо, как забавна и нелепа женщина, чей возраст близок к половине столетия, а она словно бы не догадывается. Или не хочет догадываться. Натянула желтые узкие брюки и все ещё мнит себя в обольстительницах. Оттого и кофточку носит изумрудного шелка с широким, глубоким вырезом, не догадываясь, что таким вот образом дает возможность уже никому не сомневаться в том, что кожа у неё отнюдь не первой свежести.
Впрочем, я недолго разглядывала эту кудреватую дамочку с выщипанными и наново нарисованными бровками.
— Что вам? — раздраженно спросил её Удодов.
— Я тут отпечатала, где прах… какое кладбище, в каком секторе могила, — неуверенно, сбиваясь, ответила она, глядя то на директора, то на Маринку с неуверенностью зависимого человека и смирившегося с этим своим положением.
— Оставьте бумагу, разберемся! — все так же недовольно оборвал её Удодов. — Идите занимайтесь своими делами, Валентина Алексеевна!
Маринка успела сказать ей «спасибо», пока она не скрылась за дверь. Сложила, спрятала бумажку в сумку. А я успела удивиться: такой интересный, в соку мужчина и держит в приемной не броскую девицу, что было бы как-то логичней, а почти что бабульку… Видно, на стороне погуливает, здесь, на рабочем месте, не позволяет-с…
— Держу, — как-то же догадался Виктор Петрович о моих тайных мыслях. Жалко. Беженка. Со странностями… Но старается. — Посетовал: — Очень, очень подвела нас Ангелина Борисовна Вознюк, наш отдел кадров. Свалила весь архив в подвале во время ремонта. Еле-еле отыскали дело Мордвиновой с завещанием. Я вам говорил уже… Но в порядке борьбы за дисциплину, я хотел бы в вашем присутствии сказать несколько крепких слов этой Вознюк. Чтоб в дальнейшем она не допускала подобных оплошностей.
Он нажал кнопку. В дверь просунулась кудреватая голова секретарши с выражением испуга в глазах, в подскочивших бровках:
— Слушаю, Виктор Петрович!
— Ангелину Борисовну! Пусть поторопится!
