Анастасия Дробина - Прекрасное видение
– Дверь сумеешь высадить? – остановившись на секунду, спросила она Яшку.
– Без проблем, – заверил Бес, бодро сбрасывая мне на руки куртку. Я зажмурилась, готовясь услышать страшный треск. Но в это время дверь медленно, словно нехотя отворилась.
Тони Моралес едва держался на ногах. Он был совершенно пьян и стоял, держась обеими руками за узкие стены коридора. Как он сумел добраться до двери и открыть ее – уму непостижимо.
– Каналья! – бросила Стелла и промчалась мимо него в комнату. – Ванда! Ванда, ты здесь?
Яшка потопал было следом, но вскоре вернулся и решительно сгреб Тони за шиворот.
– Нет ее тут. Ну, сука, давай разбираться?
– Яшенька, не надо! – взмолилась я. – Он же пьяный!
– Ни хрена. – Яшка внимательно изучил заросшую черной щетиной физиономию Моралеса и без особой деликатности бросил его на пол. – Он на игле. Посмотри на зрачки.
Я недоверчиво присела на корточки. До сих пор мне приходилось видеть наркоманов только в кино и криминальных новостях. Передо мной валялся на спине грязный, воняющий потом мужик в задранной на животе майке. Небритое лицо отливало синевой, мутные глаза с иголочкой зрачка были абсолютно безумными. Он пытался встать, но лишь беспомощно корчился, напоминая животное с перебитым позвоночником. Черные встрепанные волосы были засыпаны какой-то белесой пылью. Приглядевшись, я поняла – известка.
– Тони, ты слышишь меня? Я – Нина, подруга Ванды. Скажи, она была здесь? Приходила?
Тони хрипло застонал, попытался перевернуться. Изо рта его потянулась ниточка слюны. Ища опору, он ухватился за мое колено, я проворно отдернула его, и Моралес снова упал. Стон, ворчание, несколько непонятных слов. Красные сумасшедшие глаза, не мигая, смотрели на меня.
– Сеньорита… Сеньорита, сокорра… Сокорраме…
– Я не понимаю, – испуганно сказала я. Невольно протянула ему руку, и Тони судорожно вцепился в нее. От страха я заверещала в голос, по коридору застучали каблуки мчащейся из комнаты Стеллы, Яшка кинулся мне на помощь, но отодрать от меня Моралеса они смогли лишь вдвоем с Суарес.
– Каналья! Мерзавец! Ихо де пута![2] – вопила Стелла. Каждое слово сопровождалось звонким ударом по моралесовской физиономии. Тони стоял на коленях, его голова безвольно моталась из стороны в сторону. Боли он, казалось, не чувствовал и лишь что-то бессвязно бормотал. Когда Стелла, разрядившись последней пощечиной и длинной испанской фразой, отвернулась к стене, я смогла разобрать слова:
– Помогите… Мне нужна доза, помогите… Сокорраме, сеньорита, мадре де диос…
– За испанку тебя принял, – без улыбки сказал Яшка. Нагнувшись к Тони, взглянул ему в лицо. – Конкретно подсел, лопух. Теперь, пока в чувство не придет, – ничего не скажет. Здесь до вокзала близко вроде?
– Из окна видно…
– Сейчас вернусь. – Яшка вышел из квартиры. Дверь хлопнула так, что зазвенели оконные стекла, но Тони не поднял головы. По искаженному жалкой гримасой бледному лицу текли медленные слезы.
– Помогите, сеньорита… помогите… Она не пришла… Она не принесла… Обещала, обещала… Ван… да… Позвоните Серому в Пуш… Пуш… В Пушкино… Он достанет…
Я отвернулась. Мне было жутко. Не хотелось даже спрашивать, кто такой этот Серый из Пушкина. Наверняка какой-нибудь продавец героина. Стелла стояла отвернувшись к стене, молчала. В квартире было холодно, распахнутая форточка скрипела на сквозняке. Подойдя, я прикрыла ее. Осмотрелась.
Когда-то это был очень красивый дом. Мебель темного полированного дерева смотрелась солидно, обои с блеклым рисунком выглядели бы вполне по-европейски, если бы не были местами залиты вином и чем-то еще, явно физиологического происхождения. Пахло отвратительно. По светлому квадрату на полу без труда можно было определить границы покинувшего квартиру ковра. Не было ни телевизора, ни музыкального центра, ни даже радио. На полу – осколки битой посуды. Наклонившись, я подняла один. Стекло с позолотой?
– Хрусталь, – глухо сказала за моей спиной Стелла. – Кубок «Канте фламенко», девяносто шестой год. Третье место среди профессионалов. А не напился бы накануне – взяли бы первое. Ванда сильно переживала…
Я положила осколок кубка на подоконник. Со стены смотрела огромная, наклеенная поверх обоев афиша ансамбля «Эстрелла» – такая же, что и в гримерной Суарес. На меня снова смотрела смеющаяся Ванда в алом платье. Лицо Тони было повернуто в профиль. Медальный профиль красавца со сверкающей улыбкой. Прямо под афишей стояла незастеленная кровать. На смятом, несвежем белье были отчетливо видны засохшие извержения желудка. Чувствуя, что меня начинает подташнивать, я вернулась в прихожую.
Стелла сидела на корточках под вешалкой спиной ко мне. Она обернулась на мои шаги.
– Нина… Подойди.
Пару туфель, извлеченную Стеллой из-под вороха мужской одежды, я узнала сразу. Эти туфли мы с Вандой покупали вместе – шесть лет назад, в ГУМе. Ванде понравились устойчивый и вместе с тем изящный каблук и красные граненые бусинки, вделанные в черную кожу. Для каждодневной носки это, разумеется, было непригодно, но для выступлений – лучше не надо. Ей так и не удалось выйти в них на сцену – через две недели она разбила ногу на Майорке.
– Это ее туфли?
– Да.
Мы с удвоенной энергией принялись за поиски и вскоре обнаружили массу признаков недавнего пребывания Ванды в этой квартире. В ванной на батарее висел знакомый комплект шелкового белья, на полочке лежала волосяная щетка. Из помойного ведра, решительно высыпав на пол его содержимое, Стелла извлекла смятую записку: «Деньги на хол. Куда т. ст.? Больше не д. ни коп. Сволочь». Расшифровка меня не затруднила, поскольку ключевые слова были написаны полностью. Вспомнив о привычке подруги читать перед сном и затем оставлять книгу на полу, я заглянула под кровать. Там лежал толстый том, и, прочтя название, я ощутила знакомое беспокойство. «Иконопись Полоцкого края». Да что же это значит, наконец?
Истерика Тони постепенно переходила в раздражение. Он уже не плакал. Сидя на полу и прислонившись спиной к стене, он смотрел перед собой и глухо бормотал какие-то угрозы. Его лицо приобрело ожесточенное выражение. Я с тревогой начала подумывать о том, что, разойдись он по-настоящему, мы со Стеллой вряд ли с ним справимся. К счастью, вскоре вернулся Бес.
– Достал, – сообщил он. На грязный стол легла ампула с прозрачным веществом. Из другого кармана Яшка вытащил обычный медицинский шприц.
– Нинка, уколы умеешь делать?
– Я умею, – сказала Суарес. Двумя резкими движениями засучила рукава и ушла в ванную мыть руки.
Через час Тони Моралес был здоров и счастлив. Он лежал на кровати с закрытыми глазами, блаженным выражением лица и даже отчасти напоминал прежнего красавца с афиши. Стелла сидела рядом с ним, сжимая в побелевших пальцах пустой шприц. Ее узкие глаза не мигая смотрели в стену. Я стояла у окна и листала «Иконопись Полоцкого края» в надежде прояснить хоть что-нибудь. Но яркие иллюстрации и глянцевые страницы словно смеялись надо мной.
– Хватит кайфовать, гнида, – потерял терпение Яшка. – Мадам, разрешите…
Он потеснил Стеллу так ловко, что она даже не успела возмутиться. Бесцеремонно встряхнул Тони, заставил сесть и уже размахнулся было, но я повисла на нем:
– Яшенька, подожди… Он все скажет…
– Я скажу, – подтвердил Моралес, открывая глаза. С удивленной улыбкой он осмотрел нас. – Стелла, hola,[3] что ты здесь делаешь? Кто это с тобой?
– Ты в порядке? – напряженно спросила Стелла.
– Si. – Он улыбнулся еще шире, блеснули белые крепкие зубы. – А в чем дело?
– Пропала Ванда. – Лицо Суарес с опущенными глазами напоминало грозовую тучу. Было очевидно, что она едва сдерживается. – Когда ты ее видел последний раз?
С лица Тони сбежала улыбка. Он отвернулся от Стеллы, опасливо покосился на Яшку, взглянул на меня:
– Но… я ничего не знаю. На работе ее нет?
Бес, изменившись в лице, качнулся вперед, и я снова вцепилась в него:
– Яшка, прекрати! Сядь, тебе говорят! Тони, я работаю вместе с ней. Я – Нина, если помнишь, ее подруга. Ее нет на работе с понедельника.
– А сегодня что? – невинно поинтересовался он. Под нарастающее рычание Беса я сообщила, что сегодня воскресенье. Собравшись с силами, Тони задумался.
– Она была… Давно. Была два дня.
– Целых два дня?
– Ну да.
– Значит, в выходные. Не помнишь, в эти или раньше?
– Давно. Она обещала принести дозу… и больше не пришла. – По его красивому лицу неожиданно пробежало неприятное, почти жестокое выражение. Он явно собирался что-то добавить к сказанному, но, взглянув на Беса, воздержался.
– Она приносила тебе наркотики? – тихо спросила я.
– Да, всегда, – подтвердил он тоном обиженного ребенка. – Она сказала, что будет доставать сама… чтобы я ни во что не впутался. И не давала много. Мне надо было больше, я ей говорил, а она ничего не слушала.
