Виталий Гладкий - Подозреваются в убийстве

– не заметишь, как уснешь. Рекомендую, между прочим.

– Приму к сведению… Так вот, меня интересует тот вечер… Извини, что опять возвращаюсь…

– Не надо извинений. Я понимаю.

– Вы пили тогда чай, кофе?

– Да, кофе, как всегда. Мой любимый напиток.

– Вкус кофе тебе не показался странным?

– Нет… Вроде нет… – после некоторого раздумья ответила Хорунжая.

– Ладно, тогда скажи мне вот о чем: у него есть ключ от входной двери?

– Зачем ему? Конечно, нет.

– И еще: тебе не пришлось после его ухода прибегнуть к своему "снотворному средству"?

– Ну что ты – уснула как убитая. Вот только…

– Что – только?

– Понимаешь, проснулась с головной болью. И до вечера ходила какая-то сонная, вялая. Полнейшая апатия и совершенно пустая голова. Пустая и гулкая, как барабан.

– До этого у тебя случалось подобное?

– Не припомню… Кажется, нет…

– Отлично… – Калашников чувствовал, что на этот раз он близок к разгадке ночных событий в квартире Басаргиной.

– Что ты нашел в этом отличного? То, что у меня болела голова?

– Прости, Юля, – спохватился смущенный Калашников. – Это я своим мыслям…

– Привет честной компании. Кофейком балуемся?

В дверном проеме, небрежно опираясь на зонт-трость, стоял невысокий стройный мужчина в светлом летнем костюме. Его тщательно уложенные и набриолиненные волосы отсвечивали иссиня-черным цветом, по холеному лицу блуждала всепонимающая ухмылка, и только выражение глаз, больших и круглых, как почему-то показалось Калашникову, подкрашенных, не соответствовало ни добродушному тону слов, ни слащавому оскалу.

9

Главного инженера ликеро-водочного завода Юркова следователь разыскал в механических мастерских. Тот сидел в крохотной комнатушке мастера, уткнувшись в чистый лист бумаги. Пепельницу, латунный стаканчик, доверху наполняли окурки; табачный дым висел под потолком плотной пеленой и нехотя выползал в зарешеченное отверстие неработающего вентилятора.

– Вам кого? – не поднимая головы, вяло поинтересовался Юрков.

– Вас, Петр Петрович.

– Да? – удивился главный инженер, мельком взглянул на Калашникова и снова опустил голову. – Что вам нужно?

– Поговорить…

– В другой раз нельзя?

– Желательно сегодня.

– С кем имею честь? – наконец выпрямил спину Юрков и уже внимательней всмотрелся в лицо следователя.

– Прошу, – раскрыл удостоверение Калашников. Юрков кивнул и зашарил по карманам.

– Закурить не найдется? – спросил с надеждой.

– Увы…

– Жаль… Ладно, стерпится. Я весь внимание.

– Здесь удобно?

– Вполне. Можно при желании закрыть дверь на засов.

– Не стоит, – Калашников подвинул колченогий табурет поближе к столу, сел. – Я думаю, Петр Петрович, вам нет нужды объяснять мотивы, которые побудили меня искать встречи с вами.

– Земля слухами полнится… – покривился Юрков. – А я и не скрываю, что любил ее. И люблю, и не верю, понимаете, не верю, что ее нет в живых! Не ве-рю!

– Так ведь я не пришел убеждать вас в обратном. Наоборот, хочу с вашей помощью разобраться в этой истории.

– А что тут разбираться? Был человек и нет его. Исчез. Можно подумать, что Варя – исключение, единственный случай на весь Союз. Вон сколько плакатиков поразвешено возле УВД: ушла из дому, разыскивается, просьба к гражданам… Да и чем я могу помочь? Воспоминаниями?

– И воспоминаниями тоже.

– Чудно… Впрочем, вам видней…

– Петр Петрович, как давно вы знакомы с Басаргиной?

– С той поры, как работаю здесь главным инженером.

– Ну а во временном измерении?

– Четыре с половиной года. Если абсолютно точно – четыре года, шесть месяцев и, – посмотрел на настольный календарь, – двадцать два дня.

– Петр Петрович, я буду задавать вопросы сугубо личного плана, которые могут показаться вам нескромными, так что вы меня заранее извините.

– Я должен на них отвечать в обязательном порядке?

– В интересах дела – да. Притом с полной откровенностью.

– Не знаю, не уверен…

– Скажите… – Калашников запнулся, подыскивая нужные слова. – Скажите, с каких пор вы поддерживаете… дружеские отношения с Басаргиной?

– Вы хотите спросить – с каких пор я у Варвары в любовниках числюсь?

– Не совсем так.

– Да будет вам… Не был я ее любовником. Можете мне поверить. Я ее просто любил… Любил с самого первого дня нашего знакомства.

– И пользовались взаимностью?

– Нет. Теперь могу точно сказать – нет.

– Почему?

– Я с женой развелся. Родной сын стал чужим… по моей вине. В мои-то годы по общежитиям стенки тру. Квартиру жене оставил, машину, барахло… пропади оно пропадом! Не подумайте, что жалко, нет. Просто констатирую факт. Не знаю, поймете ли. Все из-за нее… Замуж обещала. Договорились, чтобы все по закону… Финал вам известен – ушла, ни слова, ни полслова… Уеду я отсюда. Вот, – показал на бумажный листок, – заявление буду писать.

– А если ее нет в живых? Такой вариант имеет место в ваших умозаключениях?

– Тогда тем более уеду. Просто не смогу здесь жить. Да только я вам уже говорил: жива она, уверен.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Не знаю. Вот здесь, – прикоснулся к груди, – только горечь. Горечь разбитых надежд. А боли, той самой, которая нестерпима, когда теряешь близкого, любимого человека, нет. Нет!

– Но что же, дай бог, как говорится… Возвратимся в мир неприятных реалий. В каких отношениях вы с Осташным?

– А… Вам и это известно… – Юрков в который раз зашарил по карманам. – Вот голова садовая, забыл в кабинете… Нормальные отношения. По крайней мере, с моей стороны. И вообще я к сплетням не прислушиваюсь.

– Ну а как вам Рябцев?

– Что, и этого… прилепили? – удивился Юрков. – Ну знаете ли! Это уж слишком. Рябцев – темная лошадка. Сколько будешь погонять, столько и въедешь. Но чтобы… Не-ет, исключено.

– Я не в том смысле… Вы меня неправильно поняли. Насколько мне известно, в тарном цехе считалось правилом оплачивать сверхурочные работы из какого-то "премиального фонда". И по моим данным этим занимался лично Рябцев. Вам что-нибудь об этом известно?

Какая-то неуловимая перемена произошла в Юркове. Исчезла вялость и отрешенность, черты лица жестче, взгляд заострился. Неторопливо пригладив густые короткие волосы цвета созревшей пшеницы, Юрков ответил:

– Нет.

Его курносое круглое лицо вдруг покрылось неярким румянцем, большие голубые глаза спрятались в тенях длинных, словно выгоревших на солнцепеке ресниц.

– Подумайте, Петр Петрович. Это, представьте себе, очень серьезно.

– Я уже сказал – об этом ничего не знаю.

– Что ж, на нет и суда нет… Вспомните, пожалуйста, среди знакомых Басаргиной вам не встречались… – Калашников постарался как можно точнее обрисовать тех двух мужчин, о которых рассказывала Терехина.

– Таких не знаю, – Юрков думал недолго. "Неубедительно, Петр Петрович, неубедительно… -

Калашников был уверен, что Юрков ответит именно так. – Излишняя щепетильность тоже порок. Особенно если это касается дел не только личных. Впрочем, к этому мы возвратимся несколько позже…"

– И последних два вопроса. Постарайтесь ответить на них поточнее.

– Постараюсь… – видно было, что Юрков раздражен. – Меня интересует вечер четырнадцатого и ночь с четырнадцатого на пятнадцатое. Нами установлено, что именно в этот временной промежуток исчезла Басаргина. И мне хотелось бы знать, где находились вы в это время. Только не нужно убеждать меня, что вы преспокойно почивали в общежитии. Это не соответствует истине, в чем мы уже убедились.

– Не понял… – Юрков побагровел. – За мной… следили? Это… Это знаете, как называется?!

– Никто нам такого права не давал, но справки соответствующие навели. А все это называется очень коротко – алиби.

– Вы… меня… подозреваете? – лицо Юркова пошло красными пятнами. – Меня?!

– Петр Петрович, мы с вами не институтки, аристократическим манерам не обучены, так что будем называть вещи своими именами. И попрошу – притом настоятельно! – ответить на мой вопрос.

– А если я не буду отвечать?

– Тогда придется занести вас в графу подозреваемых.

– Но как можно… Ведь я… Ведь Варя…

– Можно, Петр Петрович, можно. Вот это и есть оборотная сторона нашей работы, которая и нам, представьте себе, тоже не по душе. А по поводу того, что вы очень любите Варвару Басаргину – вы это хотели сказать? – и что вам даже в голову не пришло бы причинить ей боль, не говоря уже о худшем, я могу ответить: в нашей практике такое случалось.

– Боже мой… Боже мой… – Юрков, обхватив голову руками, застонал. – Это нонсенс…

– Успокойтесь, Петр Петрович. В конце концов, если вопрос вам так неприятен, можете не отвечать.

– Нет, почему же, я скажу. Тот вечер я провел в ресторане с компанией приятелей. Так что в свидетелях недостатка не будет.