Дик Фрэнсис - Кураж. В родном городе. Рецепт убийства
— Тридцать секунд. Пожалуйста, тише!
Все замолкло. Я взглянул на монитор: шла реклама мыльных хлопьев. Стояла мертвая тишина. Из кофейных чашек поднимался легкий пар. Все замерли. Кемп-Лор, глядя прямо в круглый черный глаз камеры, приготовил свою известную улыбку. Она держалась на лице минут десять.
На мониторе лошади проскакали галопом и исчезли. Гордон быстро опустил руку, зажегся глазок, и Кемп-Лор начал приятным интимным голосом, адресуясь прямо в миллионы гостиных:
— Добрый вечер… Сегодня я собираюсь представить вам двух людей, крепко связанных с конным спортом. Но взирающих на него как бы с разных полюсов. Первый из присутствующих здесь, мистер Джон Баллертон… — Он дал ему отличную аттестацию, безбожно преувеличив его значение. Существует еще около пятидесяти других членов Национального комитета по конному спорту. В том числе и отец Кемп-Лора. И все они — не менее деятельные и увлеченные, чем толстяк, гревшийся сейчас в лучах славы.
Искусно направляемый Кемп-Лором, он поведал о своих обязанностях одного из трех распорядителей на скачках: он должен выслушивать обе стороны, если возникают возражения против победителя; по справедливости награждать достойнейшего и взыскивать с жокеев и тренеров за малейшее нарушение правил, штрафуя их на пятерку или на десятку.
Я смотрел его выступление по монитору. Кемп-Лор добился того, что ни один зритель не мог заподозрить в нем того надутого, нетерпимого типа, которого мы знали по скачкам.
Кемп-Лор улыбнулся в камеру.
— А теперь, — объявил он с видом человека, приготовившего угощение, — я познакомлю вас с Робом Финном. Он жокей молодой и только пытается сделать карьеру в стипль-чезе. Мало кто из вас слышал о нем. Он не побеждал в больших состязаниях, не скакал на знаменитых лошадях. Именно поэтому я и пригласил его на встречу с вами. Он поможет вам понять, чего это стоит — пытаться пробиться в спорт, связанный с весьма серьезной конкуренцией. Но для начала — кусок фильма, в котором Финн заснят в действии. Он в белой кепке, четвертый сзади.
Узнать меня было легко. Это была одна из первых скачек, в которой я участвовал, и моя неопытность выглядела весьма очевидно. За те две секунды, что длился фильм, белая кепка оказалась предпоследней. Нельзя удачнее продемонстрировать неумелого жокея.
Пленка кончилась, и Кемп-Лор спросил улыбаясь:
— С чего вы начали, когда решили стать жокеем?
— Я знал трех фермеров, которые сами тренировали своих лошадей. И попросил их разрешить мне попробовать себя.
— И они согласились?
— В конце концов — да.
Я мог бы добавить: «После того, как я обещал отдать гонорар за скачки и не требовать возмещения расходов». Но метод, которым я воспользовался, чтобы уговорить фермеров, шел против правил.
— Обычно жокей стипль-чеза, — сказал Кемп-Лор, оборачиваясь к красному глазку, — начинает или как жокей-любитель, или как ученик на скачках без препятствий. Но, насколько мне известно, у вас, Роб, было иначе?
— Я начал слишком поздно, чтобы стать учеником. И не мог быть любителем, поскольку зарабатывал ездой на лошадях.
— В качестве конюха?
За редким исключением, жокеи моего уровня начинали именно так. Но мой случай не очень типичен. «Что ж, — подумал я с удовольствием, — не захотел слушать меня тогда, и если ты теперь получаешь в ответ не то, что ожидал, — не моя вина!»
— Видите ли, я несколько лет бродил по свету. Служил на скотоводческих фермах в Австралии, в Южной Америке. Около года в Новом Южном Уэльсе был в странствующей группе родео. Знаете: «Десять секунд на спине дикой лошади», — улыбнулся я.
— О. — Брови интервьюера поднялись: — Как интересно! (И похоже, так оно и было). Если бы у нас имелось больше времени, мы бы послушали ваши рассказы. Но я хотел, чтобы наши зрители получили представление об экономическом положении жокея вашего уровня… Ваш гонорар составляет десять гиней, верно?
И он стал расспрашивать меня о моих финансовых делах: сколько я трачу на дорогу, на плату гардеробщикам, замену костюмов для верховой езды и т. д.
Выяснилось, что мой доход был куда меньше, чем если бы я стал, например, водителем грузовика. А мои перспективы на будущее ничуть не лучше. Я почти ощутил, как у каждого зрителя промелькнуло в мозгу: он же просто дурень!
Кемп-Лор почтительно обратился к Баллертону:
— Джон, можете ли вы как-нибудь прокомментировать то, что мы услышали от Роба?
На авторитетной физиономии Баллертона появилась злобная усмешка.
— Все эти молодые жокеи слишком много жалуются, — хрипло заявил он, игнорируя тот факт, что я не жаловался ни на что. — Уж коли они не искусны в своем деле, нечего ждать, что им будут платить много. Владельцы скаковых лошадей не хотят рисковать своими деньгами и своими шансами на победу. Я говорю так, поскольку я и сам владелец лошадей.
— Гм… конечно… — сказал Кемп-Лор. — Но ведь каждый жокей с чего-то начинает? И всегда есть множество жокеев, которым не удается добраться до верха. Но и им надо жить и содержать семью.
— Им бы лучше пойти на производство, — блеснул Баллертон тяжеловесным юмором. И добавил, хохотнув недобро: — Но мало кто из них решается на это. Им слишком нравится красоваться в ярких шелках — это тешит их мелкое тщеславие.
Удар неджентльменский — ниже пояса. Но я улыбнулся Баллертону такой доброй, веселой и извиняющей улыбкой, какой только смог. Ведь меня эти яркие рубашки только смущают, не доставляя никакого удовольствия.
Голова Кемп-Лора повернулась ко мне.
— А что вы на это скажете, Роб?
Я вскричал страстно:
— Дайте мне лошадь и скажите, где скакать, — и наплевать, что на мне надето: камзол или… пижама. Мне безразлично, есть зрители или нет. Я могу ничего не зарабатывать, могу сломать себе шею, могу голодать, чтобы сбросить вес, — все это для меня ничто. Важно одно — скакать… скакать… и победить, если удастся!
Наступило молчание. Оба уставились на меня. У Джона Баллертона был такой вид, будто раздавленная им оса ожила да еще и ужалила его. А Кемп-Лор? Прошло несколько молчаливых секунд, прежде чем он снова повернулся к камере и знакомая улыбка скользнула на свое место. Но я бессознательно почувствовал, что в ней появилось что-то новое, обеспокоившее меня.
Затем Кемп-Лор начал свой обычный обзор скачек предстоящей недели и вскоре завершил передачу привычными словами:
— Встретимся на следующей неделе в это же время..
Гордон, сияя, двинулся к нам:
— Отличная передача. Как раз то, что нравится, — острый спор. Молодцы, молодцы, мистер Баллертон, мистер Финн. Блестяще! — И он пожал руки нам обоим.
Кемп-Лор встал, поднял мой бокал с коньяком и протянул его мне:
— Выпейте, — сказал он. — Вы заслужили.
Он тепло улыбнулся, напряжение отпустило его. Я улыбнулся в ответ, выпил коньяк и снова подумал, как великолепно Кемп-Лор работает. Подначив Баллертона проехаться на мой счет, он заставил меня на глазах миллионов вывернуть душу наизнанку: как никогда я не открылся бы даже перед самым близким другом.
Вернувшись в Кенсингтон, я думал о тех восторгах, которые щедро, хотя и незаслуженно обрушились на нас с Баллертоном после передачи. И все не мог понять, почему мне стало так неспокойно.
VI
Ровно через три недели и один день после передачи Пип Пэнкхерст сломал ногу. Случилось это мрачным ноябрьским днем. Сильно моросило. Его лошадь упала вместе с ним у последнего препятствия. Она подмяла Пэнкхерста под себя, постаравшись вывести чемпиона из строя на большую часть скакового сезона.
Его долго не могли перенести в санитарную машину: кость голени, прорвав скаковой сапог, выскочила наружу, как стрела. Санитарам удалось уложить его на носилки только после того, как Пип впал в глубокий обморок.
Но как бы искренне я ни сочувствовал Пипу, при мысли, что у меня появились какие-то шансы занять в предстоящей скачке его место, пульс бился все учащеннее.
Это была главная скачка не только дня, но и всей недели — трехмильная, с большим призом от пивоваренной фирмы. В ней должны были участвовать самые лучшие лошади. И спортивные отделы всех дневных газет писали о ней.
Лошадь Пипа, принадлежащая лорду Тирролду, была восходящей звездой конюшен Эксминстера. Жилистый золотисто-коричневый шестилеток. Ничем не замечательный на первый взгляд, он был сообразителен, быстр и обладал бойцовским характером. У него были все качества для мирового первенства, но его пока считали еще «многообещающим». Звали его Образец.
Входя в весовую, я заметил, что Джеймс Эксминстер разговаривает с лучшим другом Пипа, тоже ведущим жокеем. Но тот покачал головой, и его губы произнесли: «Нет, я не могу».
