Росс Макдональд - Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
Мы вошли в большую гостиную вместе, но вскоре я потерял мою хозяйку из виду. Мод пошла к Ральфу Надсону, потом занялась другими гостями. Ее муж и Фрэнсис Марвелл сидели у рояля, склонив друг к другу головы, и листали толстую нотную тетрадь. Я посмотрел на других замечательных людей. Вот — миссис Гэллоуэй, актриса-любительница с профессиональной улыбкой на устах, то включающейся, то выключающейся, как рекламная электрическая вывеска… Лысый мужчина в белом фланелевом костюме, оттеняющем красивый, как у индейца, загар, изящно покуривал маленькую коричневую сигару в зеленом с золотом мундштуке… Полный седой мужчина (коротко подстриженные волосы, твидовый пиджак с накладными плечами) оказался женщиной (нога-то в нейлоновом чулке!) Вот еще женщина — неуклюже облокотилась на ручку высокого кресла, у нее темное трагическое лицо и отвратительная фигура. Какой-то юноша грациозно скользит по комнате, подливая каждому и постоянно приглаживая непослушные волосы на висках… Круглая, маленькая женщина звенела, не умолкая, и браслеты и серьги ее тоже звенели, особенно когда она делала паузу.
Я прислушивался, о чем говорили все эти замечательные люди. Ну да, об экзистенциализме, Генри Миллере, Трумэне Капоте, Генри Муре, еще о ком-то, мне совсем неведомых. И о сексе, конечно, толковали — искушенные, вмешивающиеся во все и вся, изнеженные, присборенные и приталенные господа и дамы. О сексе, слегка поджаренном в сладком, свежем, сливочном масле, сексе соло, дуэтом, трио, квартетом, для мужского хора, для хора с оркестром. И про Альберта Швейцера, и еще про философов, сколько их там есть ныне на свете.
Полный мужчина, слушая звенящую женщину, не переставал поглощать содержимое бокала. Звенящая осмотрелась вокруг, светло и радостно, как птичка. Увидела меня и подняла рюмку, в которой плескалась какая-то зеленая жидкость. Я ответил так же. Prosit! Женщина рванулась, уселась на подушечку рядом с моим креслом, скрестила полные лодыжки так, что бы я мог полюбоваться ее ногами, и зазвенела снова:
— Я так люблю «Крем де минте». Божественный напиток, я всегда его пью, когда надеваю изумруды, — и дернула своей птичьей головкой, и серьги качнулись, изумрудного цвета, но слишком большие, чтоб быть настоящими изумрудами.
— А я всегда ем устриц, когда надеваю свои жемчужные запонки, — сказал я.
Ее смех был того же рода, что и голос, но на октаву выше. Я решил по возможности не принуждать ее больше смеяться.
— Вы мистер Арчер, не правда ли? Я столько слышала о вас интересного… Знаете ли, моя дочь выступает в Нью-Йорке. Ее отец постоянно убеждает дочку вернуться домой, ведь искусство стоит больших денег, но я говорю ему, что девочка, во-первых, еще молода… Вы что, не согласны со мной?
— Некоторые считают, что возраст — это «во-вторых». Если живут достаточно долго, разумеется.
Я рассчитывал на то, что она обидится за себя после этих слов, но она сочла их забавной шуткой и снова сделала мне подарок, рассмеявшись.
— Вы, наверно, слышали о Фелис… Она танцует под именем Филисии Франсе. Леонард Леонс несколько раз упоминал о ней. Мистер Марвелл думает, что у нее драматический талант. Он хотел бы предложить ей роль инженю в своей пьесе. Но Фелис отдала всю душу танцам. У нее очень красивая фигура, у моей дорогой девочки. В свое время у меня у самой была прелестная фигурка, поверьте, пре-лест-на-я. — Звенящая дама потрогала себя пальцами, так мясник, бывает, пробует мясо, когда оно слишком долго висит в его лавке.
Я отвернулся, не желая больше слушать мать неведомой знаменитости Фелис, и увидел Джеймса Слокума. Тот уже встал около рояля во весь рост. А Марвелл взял несколько вступительных аккордов, после чего Слокум начал петь. Тонким мягким тенором он пел «Балладу о Барбаре Аллен». Льющаяся мелодия постепенно наполняла гостиную, словно чистая вода. Бурлящийся гомон стих. Лицо Слокума было безмятежным и сияющим. Прямо-таки юношеский тенор. Все смотрели на него, и он знал это и хотел этого. Он был Питером Пэном, вырванным из времени. Его песня убила крокодила с тикающими часами в животе.
— Прелестно, просто прелестно, — прозвенела изумрудная женщина. — Почему-то это напомнило мне Шотландию. Эдинбург — одно из самых любимых мной мест в мире. А какое у вас любимое место, мистер Арчер?
— Ла-Джола, десять футов под водой, где я в подводной маске наблюдаю за рыбами.
— Неужели рыбы столь прелестны?
— У них несколько приятных качеств. Вы можете не смотреть на них, пока сами не захотите. И они не умеют говорить.
Заглушая смех, пробужденный птичьими мозгами моей собеседницы, мужской голос произнес:
— Это было очень мило, Джеймс… А теперь почему бы вам с Марвеллом не спеть дуэтом?
Голос принадлежал Ральфу Надсону. Большинство глаз гостей метнулось к нему, потом снова отхлынуло. Было от чего. Его крупное лицо просто кричало о крови и преступлениях. И оказывается, Мод Слокум стояла за спиной полицейского, правда выглядывая оттуда, смотрела на мужа. Джеймс Слокум стоял на прежнем месте, лицо его было белым как снег. Марвелл сидел у клавиатуры неподвижно. Воцарилась тишина. Короткая комедийная. Но сам воздух здесь, вокруг рояля, казалось, пронизан был чем-то гадким.
Мод Слокум прошла через комнату, от Надсона к мужу, притронулась к нему рукой. Он отшатнулся было от нее, но настойчиво, тихо и спокойно она попросила:
— Это будет мило, Джеймс, если только у Фрэнсиса голос подойдет к твоему. Не знаю, я никогда вас вместе не слышала. Попробуйте, а я буду аккомпанировать.
Она заняла место Марвелла у рояля. Пока пел ее муж, Надсон, по-тигриному улыбаясь, смотрел на них вместе…
Мне захотелось как можно быстрее уехать. Побыстрее и подальше отсюда.
Глава 6
Небесный огонь погас, оставив после себя длинную вереницу облаков — полосу пепла, мертвенно-бледную на темном фоне. Все, что я мог разглядеть на дорогах в горах, это их гигантские очертания, как бы поддерживающие слабо освещенное небо. Редкие огоньки теплились по склонам, свет от передних фар идущих по дороге машин обозначал путь на другую сторону долины, он был неярок и быстро терялся в темноте. Тогда ночь становилась еще темнее и спокойнее, и движение вообще казалось невозможным. Окаймленная камешками аллейка была скользкой от вечерней росы, когда я побрел из дома Слокумов; я несколько раз поскользнулся, разразился проклятиями, и по поводу росы, и по поводу семейки, куда меня занесло.
Фу ты, черт, вот она — стоянка машин. И моя тут, с откидным верхом. Я взялся за ручку левой дверцы, но не успел ее открыть настолько, чтоб включился свет, — он вспыхнул в кабине до этого. Моя правая рука автоматически скользнула под плащ, за пистолетом, которого я не взял с собой. Тут же я увидел на выключателе маленькую руку; девичье лицо, бледное, как у привидения, обратилось ко мне с правого переднего сиденья. — Это я, мистер Арчер, Кэти.
В ее красивых глазах была ночь. Словно туман, ночь застыла в ее шелковистых волосах. В мягком плаще, застегнутом до нежного подбородка, она выглядела как одна из тех девушек, которых я видел когда-то, учась в высшей школе, только на расстоянии, к которым никогда не смел дотронуться. Это были девушки из семей «золотых», нефтяных, или обладавших большими поместьями. Большие доходы растворились в их крови, почему-то прозванной голубою.
— Что ты тут делаешь?
— Ничего. — Кэти откинулась на сиденье, когда я садился рядом, к рулю. — Ничего. Я только включила для вас свет. Прошу прощения, если напугала вас.
— Почему твой выбор выпал на мою машину? У тебя же есть собственная.
— Две. Но папа взял у меня ключи. Кроме того, мне нравится ваша машина. Сиденье очень удобное… Могу я проехаться с вами? — Она придала своему голосу интонацию шаловливой девочки-подлизы.
— Куда?
— Куда-нибудь. Куда вы собираетесь, в Куинто? Пожалуйста, поедем в Куинто, мистер Арчер.
— Это не дело. Ты еще слишком молода, чтобы раскатывать одной по ночам.
— Сейчас не поздно, и я же буду с вами.
— Даже со мной не стоит, — возразил я. — Возвращайся домой, Кэти.
— Не пойду. Я ненавижу тех, кто там собрался. Лучше останусь всю ночь на улице.
— Со мной ты не останешься. Я сейчас уезжаю.
— Вы меня не возьмете? — Голос резанул слух, как визг мела по влажной доске. Ее рука вдруг легла на мое плечо. Она сдвинулась ближе ко мне, и запах ее волос напомнил мне об одной рыжеволосой красавице, которая сидела передо мной на старшем курсе в учебном зале и к которой я боялся приблизиться… Нарочито резко я отрубил:
— Твоим родителям все это не понравится, Кэти. А если тебя что-то беспокоит, поговори с мамой.
— С ней?! — Она отодвинулась от меня и застыла словно каменная. Ее глаза теперь смотрели на освещенный дом.
Я вышел из машины, обошел ее спереди, открыл дверцу:
