Виктор Пронин - Слишком большое сходство
– Откажись.
– Легко сказать… Сам старею, Наташка вон… Внуки скоро пойдут. Да и сносят дом-то наш, сносят! – Деев поднялся, провел рукой по стене, понюхал ладонь. – Пахнут бревна-то… Сколько стоят, а пахнут…
– Ну ладно, пока. – Женька поднялся. – До завтра, батя! – Поддернув воротничок пиджака, будто это могло спасти его от холодных капель, он вышел в коридор, сбежал по ступенькам, а пробравшись сквозь мокрые кусты к своей террасе, нетерпеливо потер стенку рукой, понюхал. – Бревно – оно и есть бревно, – проговорил озадаченно. – Дерево, сырость, плесень… А когда-то наш дом, наверно, неплохим сосновым бором был.
Кто бы мог подумать, предсказать, что через много лет – а после этого вечера в самом деле пройдет еще много времени – и у старика Деева, и у его соседа Женьки Антюшева не больно веселый ужин в полутемной, разгромленной переселением избе, зеленоватая бутылка водки, грустная лампочка на длинном мохнатом от пыли шнуре, обнаженные квадраты окон, капли сгустившегося тумана, изредка звонко бьющие по жестяному карнизу, и сами они, зябко ссутулившиеся вокруг стола, пропахшего старой, прилежавшейся клеенкой, – кто бы мог предположить, что все это в малейших деталях останется у них в памяти, вплоть до того, что Женька будет помнить название газеты, в которую была завернута колбаса, – «Новые рубежи». И стоит когда-нибудь в будущем тому же Женьке Антюшеву услышать или прочитать это привычное сочетание слов, он сразу вспомнит темную кухню своего соседа Деева и их пятерых, тогда их еще было пятеро, слегка опьяневших, слегка оробевших от предстоящего переселения в новый дом.
Да, старик Деев, его жена Вера, их дочь Наташка, непривычно молчаливая в тот вечер, и супруги Антюшевы навсегда запомнили даже надрывные вздохи, изредка доносившиеся из-под стола, – предчувствуя что-то, заранее страдал Кандибобер. Запомнили и странную подавленность, будто они, сговорившись, совершали не больно красивый поступок, о котором потом и вспоминать-то будет неловко. И вряд ли они понимали, перед кем их вина, в чем она, да и нужно ли ее понимание! Вина, и все тут. Не перед этими же бревнами, сложенными пятьдесят лет назад в виде дома на двух хозяев…
На следующий день с утра Женька подъехал к дому, резко притормозил, посигналил, вызывая Деева. Вдвоем они с трудом втащили в кузов несколько деревьев, приготовленных к пересадке. После них в саду остались черные уродливые ямы, и Деев, не выдержав, зарыл углубления, а потом еще загреб эти места опавшими листьями.
– Садись, батя, поехали! – крикнул Женька.
– Я того… в кузове. – Поставив ногу на заднее колесо, Деев неловко полез в кузов самосвала, к деревцам.
– Э, нет, батя! Так не пойдет! – запротестовал Женька. – У меня права отберут. Не положено живым людям в кузове. Слезай. Ничего с твоими заморышами не случится.
Тот послушно слез с машины, поднялся в кабину, захлопнул дребезжащую дверцу и замер, глядя прямо перед собой на разъезженную дорогу.
Возле нового пятиэтажного дома, окруженного горами глины и бетонными плитами, машина остановилась. Женька помог Дееву опустить деревца и тут же уехал. У соседнего котлована Деев набрал несколько ведер чернозема, вперемешку с листьями ссыпал его в приготовленные накануне ямы и осторожно опустил в них деревца. Только после этого отковырнул доски, которыми были обшиты корни. Просветы между стенками ям и земляным кубом корневищ Деев плотно забил землей и отправился в соседний лес за дерном, чтобы укрыть землю вокруг посаженных деревьев. Когда все было закончено, он прошел несколько раз вдоль всего дома, привыкая к нему, смиряясь с его видом, множеством окон, подъездов. Изредка, как бы между прочим, он поглядывал на свои деревца, сравнивал их с теми, которые успели посадить другие жильцы. Постепенно в душе его освобождалось место для нового жилья, для этих окон, рябин, уже разбитой машинами асфальтовой дорожки. Пришло ощущение покоя и справедливости – именно так и должно быть, все правильно, он сделал так, как требовали давние таинственные законы, по которым он жил, не сознавая того.
Железная кабина самосвала была явно великовата для Женьки, он чувствовал себя в ней просторно, иногда даже одиноко, как в большой пустой комнате. Боковое стекло он чуть опустил, и холодный осенний воздух гулял по кабине, наполняя ее запахами ночной дороги, мокрого леса, погасшего костра. Изредка на поворотах фары освещали деревья с редкой мертвой листвой, но едва дорога начинала выпрямляться, деревья тут же пропадали, будто отшатывались назад, в лес. Слушая удары капель по крыше кабины, Женька улыбался, чувствуя себя неуязвимым, надежно защищенным от непогоды, случайностей.
В тот вечер Женька приехал раньше обычного, и первым, кого встретил во дворе, был Деев. Тот поджидал его, сидя в своей квартире у окна.
– Сосед! – радостно закричал Деев, будто что-то прорвалось в нем. Он вышел на порог и нетерпеливо махал рукой, поторапливая Женьку. – Подь сюда! Да живее, живее. Господи, хватит тебе копаться! – Деев почти втолкнул его в свою квартиру. За рукав он поволок упирающегося Женьку к окну. – Гляди-ка! Каково? – Деев улыбался блаженно и загадочно.
– А что там? – Женька обернулся, ничего не понимая.
– Ты смотри, смотри! Видишь? Ну, под носом у тебя, под носом! Да куда ты смотришь-то! – В голосе Деева прорывалось нетерпение.
Женька послушно осмотрел подоконник, оконный переплет, попробовал, как работают шпингалеты, хотя уже догадался, что хотел показать ему Деев.
– Дерева! – не выдержав, крикнул старик. – Дерева видишь?!
– А-а! Посадил все-таки… Ну-ну! Ты, батя, даешь… А что, ничего деревья. Надо же, прям с ягодами посадил… Мастак, ничего не скажешь.
– Ты вниз, вниз посмотри. – Деев тыкал сухим узловатым пальцем в стекло. – Видишь? – И, не дожидаясь, пока Женька догадается, в чем дело, сам подсказал: – Дерн!
– Мать моя женщина! – восхитился Женька, и его маленькие глазки засветились неподдельным почтением. – То-то шуму будет, а?
– Какого шуму? – насторожился Деев.
– Ну, это… весной… Листья шуметь будут.
– А! – просиял Деев. – Это точно.
– И гроздья будут в самое окно просовываться, а?
– Будут, запросто дотянутся.
– Только это…
– Что? Что – это?
– Сетку бы на форточку повесить. Сетка нужна. Я тебе достану. У нас в гараже есть.
– На кой?
– Ну, эти… как их… – Женька нарочно поддразнивал старика, видя его нетерпение.
– Ну? Ну?!
– Дрозды. Они же налетят в открытую форточку, подоконник загадят…
– Загадят, – мечтательно улыбнулся Деев. – А и ладно. Пусть. Все запах. Какой-никакой, а живой! А то все известь, линоль… Не запахи, а черт знает что! Ну да ладно… Ты как, больно занят?
– А что? Опять везти что-то?
– Сходили бы к старому дому, а? Проведали бы… А, Жень?
– Чего его проведывать? Уж на дрова, наверно, тащат во все стороны… Полный разгром.
– Это да, – печально согласился Деев. – У меня там, понимаешь, дело… Собака-то осталась, Кандибобер… Там и живет. В одиночестве, можно сказать.
– Ты же собирался с собой взять!
– Привел я его сюда, все честь по чести. – Негромкий сипловатый голос Деева звучал растерянно. – Привел, хотя мои очень возражали. Баба поначалу ни в какую, а дочка вообще… Короче, были против. Ты, говорят, еще туалет во дворе вырой, чтоб уж совсем никакой разницы, чтоб все было, как в той гнилой избе. Ну ладно, говорю, выгоняй. Раз такое дело – выгоняй.
– И выгнала? – ужаснулся Женька.
– Ты слушай. Взяла она его за холку, это Кандибобера, значит, подвела к двери, а я из другой комнаты на все это дело смотрю. Что, ты думаешь, дальше происходит? Молчит пес, понял? Ни слова. Ни тебе скулежа, ни лаю, ничего. И даже не упирается. Не то чтобы с охотой идет, но и не упирается, только глазом косит, на бабу мою смотрит… А та подволокла его к двери и это… в рев. Во как. Села прям на пол и ревет… Так что, проведаем Кандибобера?
– Пойдем, – вздохнул Женька. – Моей еще нет, с работы, видно, не пришла, окна темные… Пошли. И чем все кончилось?
– Слушай. Выхожу в коридор, а они сидят друг напротив дружки и один другому в глаза смотрят. Баба ревет, а он так сидит. Меня увидел, хвостом об пол постучал и глаза потупил, извиняется, надо понимать, что бабу до слез довел. Все, зараза, чует. Он уж нас так изучил, так изучил… Вот несу пожрать. Ему мягкое надо, зубов-то нету… Два клыка, да и те шатаются.
– Значит, выгнали все-таки? – уточнил Женька.
Не, сам ушел. Переночевал и ушел. Прихожу вечером – нет пса. Туда-сюда – нет пса. Спрашиваю у своих – вы Кандибобера обидели? Клянутся и божатся, что не обижали. Попросился, говорят, на улицу и ушел. Хорошо, иду к старому дому. А там уж крыши нет, шифер весь растащили, рамы повынуты, да и от стен немного осталось… Дерева тоже какие повырублены, какие попорчены, какие вырыты… – Деев помолчал. – Ну ладно, прихожу, а посеред сада печка стоит, чуть дальше – крыльцо. Два столбика по бокам, а на ступеньках Кандибобер лежит. Дома нет, а крыльцо осталось. Услышал мои шаги, как залает! По-хозяйски так, кто, мол, идет, кого черти без дела носят? А когда узнал… Что было! Уж он и по земле катался, и в ноги бросался, и по саду кругами, кругами… Думал, видно, что я насовсем пришел, что теперь мы снова заживем, как прежде. Ну, так вот, я ему и говорю: пошли, дескать, домой, хватит свои принципы показывать. Привел. Постелил фуфайку в углу, тут, говорю, будешь жить. И кончай, говорю, фокусничать, шастать туда-сюда, зима скоро, холода пойдут, околеешь, к чертовой матери, от морозу. Нет, отвечает, не могу. Хоть режь меня, говорит, а не могу я на вашей новой квартире оставаться.
