Неле Нойхаус - Кто посеял ветер
– И что с того?
Маттиас взъерошил пальцами свои выгоревшие на солнце волосы, и Фрауке впервые заметила на его моложавом лице морщины.
– Они предложили отцу продать им луг, расположенный неподалеку от его дома, за баснословную сумму. Два миллиона евро!
– Сколько-сколько? – Рука Фрауке с вилкой застыла в воздухе, а ее рот открылся.
– Да, ты не ослышалась. Он, естественно, ничего нам не сказал об этом, старый негодяй. И, похоже, не собирается ничего продавать.
– Вот это да! – Фрауке тут же забыла о пицце. Два миллиона евро! – Откуда это тебе известно?
– Типы из этой фирмы попросили меня воздействовать на отца. – На лице Маттиаса появилась грустная улыбка. – Мы с Грегором приехали к нему, чтобы поговорить на эту тему, но он нас попросту прогнал.
– Когда вы узнали о предложении? – В голосе Фрауке прозвучало недоверие.
– Пару недель назад.
– А почему я узнаю об этом только сейчас?
– Видишь ли… Ты с отцом не в таких хороших отношениях… – промямлил Маттиас. – И мы подумали…
– Все понятно! Вы подумали, что обойдетесь без меня и поделите куш между собой. – Она бросила кусок пиццы на тарелку. – Вы оба подлецы!
– Ты не права! – возразил Маттиас Хиртрайтер. – А теперь послушай меня. Дело в том, что руководство «ВиндПро» еще поднимет цену, но только в том случае, если отец согласится продать луг в течение следующих двадцати четырех часов. После этого они подадут в суд иск и начнут процедуру отчуждения.
Фрауке понимала, что это означает.
– Они готовы заплатить три миллиона! – Маттиас наклонился вперед и понизил голос. – Это чертовски большие деньги, и я мог бы найти им хорошее применение.
– Послушай-ка. Мне кажется, ты и так купаешься в деньгах. – Фрауке саркастически улыбнулась.
Ее младший брат вскочил на ноги.
– Моя фирма обанкротилась, – признался он в конце концов, отведя глаза в сторону. – У меня нет денег, я неплатежеспособен. Мы потеряем фирму, дом – все, если мне в течение недели не удастся раздобыть пятьсот тысяч евро.
Он отвернулся. Вдруг Фрауке бросилось в глаза, что в нем не осталось ни следа юношеской беззаботности, с которой он шел по жизни, вызывая восхищение окружающих. С лица актера упала маска, и миру явились темные круги под глазами, впалые щеки, сквозившее во взгляде отчаяние.
– Меня могут посадить, – он беспомощно пожал плечами. – Жена грозится уйти от меня, и родной отец не желает мне помочь.
Фрауке прекрасно знала, какое значение для брата и его жены имело общественное мнение. Они были не способны привести свои желания в соответствие со своими возможностями.
– А как дела у Грегора?
– Не многим лучше. – Маттиас встряхнул головой.
Последовала непродолжительная пауза. Фрауке стало немного жаль его, хотя в то же самое время в глубине души она испытала подленькое, достойное презрения чувство злорадства. Ее некогда блистательные, успешные братья оказались – точно так же, как и она когда-то, – в бедственном положении. И если ей удалось выбраться из этого положения, избежав позора, то Грегор и Маттиас теперь отчаянно пытались сохранить видимость былого благополучия.
– Что вы собираетесь делать? – спросила наконец она. – Ты же знаешь старика. Если он упрется, его ничем не сдвинешь.
– Он не имеет права обделить нас, – произнес Маттиас с горячностью. – Я разговаривал с одним адвокатом. Согласно порядку наследования, нам причитаются мамины доли луга и усадьбы.
– А вот и нет. Они унаследованы на обоюдной основе. Забудь об этом.
– Нет, я об этом не забуду! – распалился Маттиас. – Все поставлено на карту! Я не позволю отцу погубить мою жизнь!
– Ты сам ее погубил.
– Проклятье, как мне не везет! – Маттиас едва сдерживался, чтобы не закричать. – Экономический кризис совершенно разорил нас! У нас число заказов сократилось на шестьдесят процентов, а тут еще обанкротился один из наших самых крупных заказчиков… В результате мы потеряли миллион!
Фрауке смотрела на младшего брата, склонив голову набок.
– Что ты предлагаешь? – спросила она.
– Мы еще раз поговорим с ним, уже втроем. Если он продолжит упрямиться, мы принудим его.
– Как ты собираешься добиться этого?
– Пока не знаю. Как-нибудь. – Маттиас снова засунул руки в карманы брюк. Его взгляд бесцельно блуждал по комнате.
Фрауке вонзила вилку в последний кусок уже остывшей пиццы.
– Когда? – спросила она.
– Представители «ВиндПро» сделали ему новое предложение и установили срок принятия решения до послезавтрашнего утра. Они отправили мне по факсу копию этого документа. Мы поедем к нему завтра вечером. Ты приедешь?
Фрауке засунула кусок пиццы в рот и принялась задумчиво пережевывать его. Если три миллиона разделить на три, получается невероятная сумма. Она вернет наконец долги, и после этого еще останется достаточно денег на безбедную жизнь. Впервые за последние десять лет она сможет позволить себе отпуск. Кроме того, сделает себе пластическую операцию на животе, которую не желает оплачивать больничная касса, и купит хороший автомобиль.
– Хорошо, – с улыбкой сказала Фрауке. – Я приеду. Завтра вечером в усадьбе.
– В здании установлено шесть камер, – рассказывал Кем Алтунай своей коллеге. – По одной на каждом этаже, одна в подземном гараже и одна в вестибюле. Но по неизвестной причине включены были камеры только в подземном гараже и вестибюле.
Они сидели в совещательной комнате К-2, на втором этаже здания Региональной уголовной инспекции в Хофхайме, и ждали, когда смогут просмотреть записи камеры слежения из вестибюля здания фирмы «ВиндПро».
– Время от времени Гроссман скрашивал монотонность своих ночных смен общением с женщинами.
Пия вспомнила слова секретарши: «Буквально на днях он, должно быть, пригласил женщину и устроил вечеринку в кабинете Тейссена». Возможно, он делал это и раньше и поэтому отключал камеры.
– Может быть. – Кем не был убежден в этом.
– Ну вот, готово. – Старший комиссар уголовной полиции нажал несколько клавиш на клавиатуре компьютера. – Смотрите.
Пия и Кем устремили взгляды на экран большого монитора, висевшего на стене, на котором появилось черно-белое изображение обширного фойе.
– Система слежения «ВиндПро» запрограммирована таким образом, что запись осуществляется непрерывно на протяжении семидесяти двух часов, – пояснил Остерманн. – С пленки можно копировать отдельные фрагменты, но если ее не останавливать, запись на нее будет осуществляться в течение этого времени.
– Гроссман заступал на дежурство в 18.00, – сказала Пия Каю. – Перемотай, пожалуйста, на вечер пятницы.
Остерманн кивнул. На экране монитора появились сотрудники фирмы, выходившие из своих кабинетов и направлявшиеся к выходу. К половине шестого большая часть коллектива уже разошлась по домам, и через вестибюль проходили лишь отдельные люди.
В комнату вошла Катрин Фахингер, поставила перед Пией чашку кофе и села рядом с ней.
– Спасибо, – сказала Пия, застигнутая врасплох.
– Не стоит благодарности, – отозвалась Катрин, подмигнув ей.
С уходом Франка Бенке и Андреаса Хассе атмосфера в К-2 значительно улучшилась. Традиционно плохое настроение Бенке и его агрессивность, которая в конечном счете переросла в открытую враждебность в отношении Катрин, превратили работу сотрудников в настоящий ад. Вечно больной Хассе был точно так же невыносим.
– Вот Гроссман, – заметил Кем и показал на стойку приемной в правой части экрана. – Наверное, он вошел через боковую дверь и прошел через кухню.
Запись воспроизводилась в ускоренном режиме. До начала восьмого Рольф Гроссман сидел за стойкой, затем пересек вестибюль, чтобы запереть входную дверь. На экране появились две уборщицы, протиравшие пол. Назад Гроссман так и не прошел. Около девяти часов он коротко переговорил с уборщицами, после чего те скрылись в коридоре, за стеклянным лифтом. В течение двух с половиной часов ничего не происходило. Вспышки, видимые через отверстие двери кухни, позволяли предположить, что Гроссман смотрел телевизор.
– Стоп! – внезапно крикнула Пия. – Там кто-то пришел! Перемотай немного назад.
Кай выполнил просьбу Пии и пустил пленку с нормальной скоростью.
– Тейссен! – взволнованно произнесла Пия. На лице Кема появилось озадаченное выражение. – Он не говорил нам, что еще раз приходил в здание фирмы в пятницу вечером…
Она пристально смотрела на экран монитора. Тейссен появился в кадре слева, то есть со стороны подземного гаража. Он зашел за стойку, бросил взгляд на дверь кухни, но Гроссман оттуда не вышел.
– А у этой записи есть звук? – осведомился Кем.
– Да, но микрофоны этих камер не очень чувствительны, – Кай повернул ручку регулятора. – Слова обычного разговора разобрать невозможно.
– Может быть, он ничего не сказал, а только хотел проверить, спит ли Гроссман? – сказала Пия. – Странно. Я бы на его месте рассердилась, если бы застала своего ночного сторожа в кухне.
