Саша Южный - Побег из Вечности
Я пока не знал, для чего это сделал и правильно ли поступил. Просто сделал то, что напрашивалось само собой. Потом заглушил мотор и стал думать. Если в галерее есть второй выход, то Нелли, Железо и его люди могли уйти и взять картину с собой, если нет, то они сейчас внутри. Убивать их вряд ли станут, но картину заберут. Вот только выйти никто не сможет. Что это дает, я пока не мог сообразить. Можно было вызвать милицию. Но в таком случае картину наверняка конфискуют. Я понимал, что у Железо, кроме тех, кто с ним внутри, должны быть еще люди, и немало. Чтобы так бесшабашно вести себя в Москве, нужно иметь не одну сотню головорезов. Но как с ними связаться? Я вспомнил о Викторе. Номера его телефона я не знал, но это могли знать на базе, с которой уходили фуры с сигаретами. Я достал из багажника джипа баллонный ключ, высадил окно одного из «мерседесов» и залез внутрь. Сигнализация при этом истошно верещала. Не церемонясь, я разворотил обшивку рулевой колонки, нашел нужные провода, соединил их и резко снял «мерседес» с места. Добраться до базы мне удалось минут за двадцать. Остановив машину возле конторы, я вошел внутрь, толкнул дверь в первый попавшийся кабинет и спросил Виктора.
– Ну такой, на «Астон-Мартине», – добавил я, видя недоумение в глазах толстяка в сером двубортном костюме. – Был сегодня, фуры отправляли. Мне нужен его телефон.
– Видел, но знать не знаю, – сказал толстяк.
– Кто знает?
– Может, завбазой?
– Где он?
– Там, – указал мужчина на потолок.
Я вышел из кабинета и, перепрыгивая через две ступеньки сразу, взбежал на верхний этаж. Кабинет заведующего базой находился в конце коридора. Его хозяин, на первый взгляд флегматик и тугодум, в старомодном тяжелом костюме, понял меня сразу, и через минуту я уже звонил Виктору:
– Виктор, я сегодня вместе с Железо на базе был, помните меня?
– Отто?
– Да. Железо взяли в галерее вместе с его людьми и Нелли.
– Милиция?
– Не знаю кто, но не милиция. Они внутри. Но выйти не могут. Я подпер двери джипом. Из людей Железо мне никто не известен. Вызвать помощь не могу. Вы не можете помочь?
– Почему же нет? Где ты находишься?
– На базе.
– Ладно, сейчас все решим. Не беспокойся.
В трубке послышались короткие гудки. Я положил ее и взглянул на заведующего базой, который настороженно смотрел на меня. Костюм сидел на нем как на корове седло. Кроме того, при такой погоде ходить в нем было немыслимо. Странные все-таки бывают люди, подумал я и произнес:
– Все в порядке, спасибо!
– Дай Бог! – произнес завбазой.
Когда я подъехал к галерее, там стояло около десятка машин, а возле входа сгрудилась толпа человек в тридцать, не меньше. Дым из пробоины в окне уже не валил. Меня окликнули. Я обернулся и увидел Виктора и его «Астон-Мартин».
– Идите сюда, Отто! Там без нас разберутся. У них переговоры, – добавил Виктор, когда я сел к нему в машину. – Тем, кто в галерее, предлагают убраться по-хорошему. Но они настаивают, чтобы им отдали картину, иначе перебьют заложников.
– А наши? – спросил я.
– Парижер сказал, что тогда они сами живыми не выйдут. А мертвым картина ни к чему. Ты видел ее?
– Краем глаза. Малые голландцы, – небрежно обронил я. – Нелли сказала, что три миллиона долларов.
Виктор присвистнул:
– Малые голландцы! Но откуда она здесь взялась? Если бы не весь этот сыр-бор, – он кивнул в сторону крыльца, – я бы не поверил. Из-за ерунды такой шухер не поднимут. Да, искусство! Я изучал его в Оксфорде. С рациональной точки зрения, нет ничего более бесполезного, чем сей предмет. Его ценность напрямую связана с эмоциями, которые испытывает человек. Значит, она условна. Картина или даже бриллиант – их нельзя употребить, как, скажем, колбасу. На них можно только смотреть. Возьмем недвижимость – вещь, которая, в отличие от произведения искусства, имеет, конкретную ценность уже в силу своего существования. Но цена на нее то поднимается, то падает. Но не растет бесконечно по отношению к другим предметам. Чего не скажешь о произведениях искусства. Они дорожают с каждым столетием. О чем это говорит?
– Не знаю, – ответил я, глядя в сторону крыльца, где происходила непонятная мне суета.
– Это еще раз доказывает, что духовная пища пользуется приоритетом. Значит, есть надежда.
– На что? – машинально спросил я, наблюдая, как от толпы на крыльце отделился человек и направился в нашу сторону.
– На то, что Господь Бог, прежде чем смыть нас с лика земли, как смывают птичье дерьмо с капота, еще подумает.
От толпы у входа отделился человек и подошел к нам.
– Ключи от джипа у тебя? – спросил он.
Лицо его было мне знакомо. Это он чистил мне физиономию на заправке. Я протянул ему ключи.
«Навигатор» подали слегка назад. Это позволило приоткрыть дверь на расстояние, в которое мог протиснуться только один человек. Потом из щели появился тип с татуировкой черта из Саниных, за ним возник еще один, мне неизвестный, потом Нелли и опять неизвестный. Неизвестных встречали со стволами и препровождали к «мерседесам». Всех «наших» время от времени били приступы кашля. Последним из галереи вышел Железо. Заметив «Астон-Мартин», он направился к нам. Мы с Виктором выбрались из машины.
– Вовремя я тебя за ужином послал, – произнес Саня, внимательно рассматривая меня красными, воспаленными от газа глазами. – Молодец!
– Тебе в больницу надо, глаза обработать, – сказал Виктор.
– Сейчас поедем. Нелли картину из сейфа заберет. Когда нас шашками забросали, она ключ выкинула. Ищет.
– А как они двери открыли? – спросил я.
– Двери мы сами открыли – не подыхать же в дыму. Они вошли в противогазах. А мы уже ничего от дыма не соображали.
Часом позже я сидел в машине, ожидая, пока Сане и Нелли окажут медицинскую помощь, и рассматривал картину. Насколько я понимал, старинную. На ней были изображены две женщины, стоящие возле оконного витража. Три миллиона, думал я. Такую сейчас изобразят за тысячу, в золоченой раме. Я смотрел и не мог понять, в чем же здесь ценность, – женщины были даже не красивы, так, лица как лица, – и подавлял соблазн спросить об этом у Виктора, который находился в своем «Астон-Мартине», стоящем в нескольких метрах впереди. Был виден его затылок и рука с дымившейся сигаретой. Но мне хотелось постичь это самому.
Кое-что для меня прояснилось немного позже, в ресторане, где мы оказались после посещения эксперта. Показать картину специалисту предложила Нелли.
– По крайней мере будем знать, за что страдали, – сказала она.
Эксперт жил на Кутузовском, в старом доме с лепными украшениями. Нелли вышла от него через полчаса, села машину и, пока добирались до ресторана, хранила молчание. Вид у нее был задумчивый. Она заговорила, когда официант принес вино. Осушив бокал до половины, Нелли по очереди окинула взглядом меня, Виктора и Железо, как бы оценивая аудиторию, перед которой предстоит выступить, и произнесла:
– Настоящее искусство – это эксперимент. Художник очертя голову бросается в авантюру. Он экспериментирует с красками, тонами, перспективой и тенью. Он не спит, не ест, он пишет, испытывая упадок и взлеты души. И все это ложится вместе с мазками на холст. Тогда от картины исходит нечто. Вермеер Дельфтский – его называли «Волшебник света», владел секретом сочетания холодных и теплых тонов, умел создать пространственную глубину картины. Но то, что мы отвоевали сегодня, это не он и даже не подделка, потому что такой картины он не писал. Это Хан ван Меегерен, великий фальсификатор. Первым его шагом на этом поприще было создание копии своей же картины, которая завоевала первое место на конкурсе и была продана за приличную сумму. Другие картины Меегерена продавались за гроши. Он написал копию и продал как подлинник.
– А разве это не подлинник? – поинтересовался Виктор. – Он не писал копию чьей-то картины, он еще раз написал свою.
– Это вопрос к юристам, – сказала Нелли. – Меегерен был гением не только как художник, но и как мастер фальсификации. Он изобретал по ходу дела способы, благодаря которым картина выглядела очень старой. Проблему трещин краски на холсты он решил очень просто – покупал старые, не представляющие ценности полотна, которые уже были в трещинах, и писал на них. Ему лишь оставалось вывести узор трещин на поверхность новой картины. Потом он создавал картине легенду, которая делала ее существование легальной, и продавал. Ни один эксперт не мог заподозрить фальсификации. Самые крупные специалисты по голландцам в один голос твердили, что это ранний Вермеер Дельфтский, подделать которого просто невозможно. То, что мы имеем, можно продать тысяч за триста евро, может, чуть больше, – подытожила Нелли.
– А что с ним стало, с этим Меегереном? – спросил я.
