Александр Бушков - Последняя Пасха
Выпрямившись, Евтеев со стуком опустил на столик рядом со Смолиным две картонных коробки. Отступил на шаг, сел в соседнее кресло, потянулся за сигаретой, вымученно улыбнулся:
– Вот, смотрите. Все, чем богаты…
Аккуратно подстелив старую газету, Смолин достал маленькую, но сильную немецкую лупу в черном пластмассовом корпусе и не без приятного волнения вытащил из ближайшей коробки первое, что подвернулось – ветвисторогого оленя – большую бляху, темного, почти что черного оттенка, покрытую толстыми, рыхловатыми ядовито-зелеными полосками окиси (главным образом в углублениях).
Вот именно: толстыми… рыхловатыми…
Он даже не стал разглядывать археологическую редкость в лупу – поднял к глазам, печально хмыкнул, покивал головой. И отложил небрежно на край газеты.
Достал овальную пряжку. Приятное возбуждение быстро улетучивалось. Все так же покачивая головой, Смолин отложил и этот раритет, извлек третий – то же самое. Он больше и не пытался присматриваться, изучать вдумчиво: доставал предмет за предметом и, окинув беглым взглядом, небрежно откладывал, точнее, совсем уж пренебрежительно швырял на кучку просмотренных. Выругал себя в глубине души – надо ж было так пролететь, размечтался, прибыли начал считать…
– Что-то не так? – напряженно спросил Евтеев.
Вторая коробка тоже опустела. Аккуратненько, в виде и исключения, Смолин отложил последнюю вещичку. Поднял глаза, покривился, пожал плечами:
– Увы, Николай Петрович, увы… Если вы это покупали, то от всей души надеюсь, не заплатили слишком много…
– То есть? Простите?
Без всякой дипломатии Смолин сказал безжалостно:
– Фуфло все это, простите великодушно. Гроша ломаного не стоит… то есть стоит, конечно – но натуральные копейки, если продавать туристам как экзотические сувениры.
– Но позвольте, как же так…
– Господи, вы же музейщик, – сказал Смолин. – Что, никогда в жизни не слышали об индустрии подделок? Это все, без исключения – новоделы, причем не особенно искусной работы.
– Вы точно уверены?
– Профессия такая, знаете ли, – сказал Смолин. – Давненько ею занимаюсь. По фотографиям, конечно, нельзя было определить, но вот так, вживую и гадать нечего.
– Но ведь окись…
Печально усмехнувшись, Смолин огляделся в поисках подходящего орудия труда. Не усмотрев ничего полезного, взял со стола свою одноразовую зажигалку, перевернул в пальцах, взял ближайшую «древность» и, ловко орудуя краешком зажигалки, в два счета соскреб на газету чуть ли не весь слой «окиси», рыхлой комковатой, ненатуральной. Послюнив кончик носового платка, с силой потер впадину – после чего на темном металле не осталось ни одной зеленой крупинки. Продемонстрировал вещицу и платок Евтееву:
– Видите? «Вековая окись» эта в два счета изготовляется из немудреных химикатов, которые можно за копейки купить в любом приличном хозяйственном магазине. Крепенько наколол вас кто-то. Если он еще в пределах досягаемости и вы заплатили хорошие деньги – стоит быстренько его найти и набить морду…
– Но постойте! Те вещи, что я привозил в Шантарск…
– Вот как раз те были самыми доподлинными, – сказал Смолин. – Зато вот это, – он небрежно, не глядя, дернул подбородком в сторону кучки: – фуфло законченное. Видывал я подделки и убедительнее…
Рывком поднявшись из кресла, Евтеев прошелся по комнате, точнее, сделал по паре шагов вправо-влево. Резко повернувшись подошел к окну, рывком распахнул занавески и уставился на улицу. Смолин, честно признаться, особого сочувствия не испытывал: так оно и бывает, когда человек берется не за свое дело, вздумав (точнее, вбив себе в голову, что непременно сумеет) разбогатеть в одночасье. Кто ж виноват, умник захолустный…
– Значит, вот так, – протянул Евтеев снова плюхнувшись в жалобно скрипнувшее кресло. – Фуфло… А вы знаток, Василий Яковлевич, знаток…
Чего-то не хватало в общей картине происходящего. И Смолин очень быстро сообразил, чего именно: жесточайшего разочарования, которое просто обязано было отразиться на лице собеседника. Человек, рассчитывавший огрести астрономическую по здешним меркам сумму и окончательно понявший, что не получит ни копья, должен и держаться, и выглядеть совершенно иначе.
А потом ему пришло в голову, каким в данной ситуации может оказаться следующий ход принимающей стороны. Он напрягся – и тут же хладнокровно констатировал: поздно…
В прихожей уже азартно топотали несколько ног. Буквально через секунду в гостиную ввалилась, показалось сначала, целая толпа, но тут же ясно стало, что вторгшихся всего-то трое.
Самый из них неопасный и неинтересный, малец лет четырнадцати, остался у двери, таращился на Смолина с чуточку комичной смесью гордости и нешуточного возбуждения. Второй, здоровенный лоб лет двадцати пяти, по роже видно, выполнял тут функции «группы физической поддержки» – и, в общем, ясен был как таблица умножения, достаточно было одного взгляда на его низколобую, не обремененную интеллектом рожу.
А вот третий был самый здесь опасный – пусть и невысокий, пусть и щуплый, мозгляк мозгляком. Тот специфический жизненный опыт, которого Смолин нахлебался досыта не по собственному желанию, мгновенно о себе напомнил. Ручаться можно, что не ошибся: некоторая худоба лица, этакая обтянутость кожей скул, взгляд, выражение глаз, улыбочка, общее впечатление… Старый зоновский сиделец – причем, очень похоже, совсем недавно пришедший от «хозяина»…
Прошлое, казавшееся навсегда забытым, нахлынуло на Смолина, как порыв ледяного ветра, он подобрался, как зверь, готовый к схватке за выживание.
Какое-то время стояла напряженная тишина.
– Не покупает, а? – без улыбки сказал щуплый.
– Не покупает, – чуть шутовски развел руками Евтеев. – Оне нашим товаром брезгуют…
Тон у него был, вопреки ожиданиям, ничуть не подхалимский, не подчиненный. Смолин неотрывно смотрел на них на всех – и помаленьку начал находить определенное сходство меж Евтеевым и Щуплым: несомненная похожесть лиц, даже голосов, нечто неуловимое в манере держаться, осанке… Он, конечно, мог и ошибаться, но сходство очень уж явно просматривалось. Родственнички, блин…
Щуплый вынул руки из карманов – пальцы украшены целой коллекцией наколок-перстней, и, надо сказать, серьезных, легко расшифрованных тем, кто понимает. Никак не первоходок, видно, что не одну дюжину коц истрепал…
Тихий щелчок – и из кулака Щуплого выскочило блестящее лезвие ножа, больше напоминавшего шило. Ни к чему мирному такая вот зоновская самоделка изначально не предназначена, смастрячена для одной-единственной задачи: воткнуться в организм на приличную глубину с самыми печальными для организма последствиями.
Щуплый впервые улыбнулся – скупо, бегло:
– Ну что, дядя, понял расклад? Вынимай денежку и аккуратно клади на столик. А потом можешь валить на все четыре стороны. Зуб даю, не тронем…
Страха Смолин не испытывал – одну только злость и на этих провинциальных разбойничков, и на себя. На себя не было особых оснований злиться, ловушка, надо сказать подстроена качественно, весьма даже изящно и талантливо… но все равно, он ругал себя последними словами, так было чуточку легче.
– Ну что ты вылупился? – не сердито, не издеваясь, скорее даже с некой печалью поинтересовался Щуплый. – Ты же вроде бы не дурак, а? Вот и прикидывай расклад в темпе вальса. Куда ты отсюда, на хрен, денешься? Хорошая была идейка, конечно, – кинуть тачку возле мусоров, но получилось тебе же хуже…
Машину Смолин оставил в центре Предивинска, у длинного одноэтажного здания купеческой постройки, где помещались милицейский райотдел, прокуратура и почему-то райсобес. Выходит, все же был хвост? Он присмотрелся. Пожалуй что, память и зоркий глаз не подводят: именно этот оголец, сопляк драный ехал с ними в автобусе. Ну да, он еще в ответ на какое-то замечание въедливой старушонки обложил ее так затейливо, что даже для нынешних времен было чересчур…
– Ты не переживай, – Щуплый поигрывал ножиком-шилом с плоской коричневой рукояткой. – Если б ты сюда на тачке приехал, ничего б для тебя не изменилось… А девочка, она тебе кто? Неужто дочурку поволок в такую даль?
– Хрен там дочурка, – прокуренным фальцетом сообщил мальчишка. – На дочурок так не смотрят, он ее, точно, тянет…
– Тем лучше, – расцвел в улыбке Щуплый. – Тебе, дядя, не за себя одного беспокоиться надо, а за двоих сразу, усек? Ну, ты долго будешь мое терпение испытывать? Лавэ на стол, и вали отсюда…
– Ага, – сказал Смолин, – а ты мне – перушко в спину?
– Окстись, блаженный, бог с тобой, – ухмыльнулся Щуплый. – На кой мне ляд тебя мочить? Ты ж все равно ни единой живой душе словечка не пискнешь, точно?
