Дик Фрэнсис - Дорога скорби

— Хорошо.

— Никогда не забывай, — сказал он мне, — что люди, против которых ты ведешь расследование, могут прибегнуть к насилию, чтобы остановить тебя.

И в этом он был прав.

— Никогда не забывай, что у тебя нет такой защиты, как у полицейского. Ты должен сам позаботиться о себе. Ты должен быть осторожен.

— Может, мне следует поискать другую работу.

— Нет, Сид, — горячо возразил он. — У тебя же дар. Слушай, что я говорю, и все будет в порядке.

Он учил меня в течение двух лет, которые я провел в одном детективном агентстве после того, как закончилась моя жокейская карьера, и теперь, три года спустя, я был жив в основном благодаря его советам. Но теперь он был мертв, и мне приходилось полагаться только на себя, что не всегда давало результат.

Я мог попробовать утешить Рэчел, сказав ей, что я тоже вижу плохие сны, но я не мог сказать ей, насколько эти сны яркие. После того как я снял свою руку, принял душ и мирно улегся в постель, я заснул с мыслью об этом и оказался в знакомой темнице. Там все было как всегда.

Мне снилось, что я нахожусь в большом темном пространстве и какие-то люди собираются отрезать мне обе руки. Обе.

Они оставили меня ждать, но они придут. Впереди — агония, унижение, беспомощность и никакого выхода.

Я проснулся весь мокрый, с сильно бьющимся сердцем и осознал с огромным облегчением, что ничего этого нет, я лежу в собственной постели — и тут вспомнил, что на самом деле это уже наполовину исполнилось. Как только я проснулся настолько, чтобы осознать свое нынешнее не такое уж плохое состояние дел, я соскользнул обратно в сон, и всю ночь этот кошмар повторялся снова и снова.

Я заставил себя проснуться, сесть, выбраться из постели и прийти в себя. Я встал под душ и включил холодную воду. Затем надел махровый халат, выпил стакан молока и сел в кресло в гостиной, включив свет.

Я посмотрел на пустое место, где некогда была моя левая рука, потом на сильную здоровую правую, в которой держал стакан, и понял, что очень часто, не только во сне, но и наяву, я чувствую страх, который не могу подавить, приступы дикого, цепенящего страха, что однажды действительно лишусь обеих рук. Все дело было в том, чтобы не выказывать этого страха, не позволять ему победить и управлять моей жизнью. Было бесполезно рассуждать о том, что я сам навлек на себя этот страх. Я решил стать жокеем. Я решил идти дальше, несмотря на угрозы. А сейчас я активно разыскивал человека, который знал, как отрубить лошади ногу одним ударом.

Отрубленная нога лошади... рука, в которой я держу стакан молока...

Все это могло лишить меня рассудка. Но на этот случай существовали люди, подобные Рэчел Фернс.

Так или иначе, а я пережил много страданий и большинство из них мог бы позабыть, если бы не мое упрямство. И поэтому я знал — что бы ни ждало впереди, я смогу с этим справиться. Но у этой девочки выпали волосы, потом она нашла отрубленную ногу своего любимого пони и ни в том, ни в другом не было ее вины. Ни один девятилетний ребенок не сможет сладко спать после такого.

Господи, Рэчел, я смотрел бы твои кошмары вместо тебя, если бы мог.

Утром я составил аналитическую таблицу и занес в нее все о пони Фернсов и трех двухлетках. Получилось пять колонок — «Обстоятельства», «Фернс», «Челтенхэм», «Эйнтри» и «Йорк». В левой колонке, «Обстоятельства», я написал: «дата», «имя владельца», «программа скачек», «мотив» и, наконец, «кто знал о доступности жертвы». Я обнаружил, что, хотя я могу думать об ответах на последний вопрос, у меня нет желания записывать их, и после некоторого колебания я позвонил Келвину Миллсу в «Памп» и благодаря настойчивости добрался до него.

— Сид, — приветливо сказал он, — предостережение будет в газете завтра. Ты сделал все, что мог. Хватит агитировать.

— Отлично, — сказал я. — Но ты можешь сделать еще кое-что? То, что будет выглядеть совершенно невинно для «Памп», но вызовет бурю.

— Какого рода?

— Ну, спросить у «Топлайн фудс» список гостей, которых они приглашали на спонсорский ленч в Эйнтри за день до Большого национального.

— За каким чертом?

— Ты сделаешь это?

— Да зачем это тебе?

— Сенсация по-прежнему твоя. Эксклюзив.

— Не знаю, почему я тебе верю.

— Это окупится сполна, — улыбаясь, ответил я.

— Хорошо бы. — Он с треском бросил трубку, но я знал, что он выполнит мою просьбу.

Было утро пятницы. Сегодня в Эпсоме будут разыгрывать Королевский кубок и Оукс, эквивалент дерби для кобыл. Шел мелкий дождь, над Южной Англией зависла облачность.

Меня по-прежнему тянуло к ипподромам, но, прежде чем выехать из дому, я позвонил женщине, жеребцу которой отсекли ногу в ночь после Челтенхэмского золотого кубка.

— Извините, что снова беспокою вас, но не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

— Ничего, особенно если вы сможете поймать этих ублюдков.

— Ну... ваш двухлеток был в поле один?

— Да. Там только загон. Огороженный, конечно. Мы держали его в загоне поближе к дому, вот что больше всего бесит. У нас есть еще две старых полукровки на дальнем поле, но эти варвары к ним не прикоснулись.

— А сколько человек знало, что к вашему жеребцу можно подойти? спросил я нейтральным тоном. — И насколько это было просто сделать?

— Сид, — воскликнула она, — не думайте, что мы не ломали голову над этим! Проблема в том, что все наши друзья знали о нем. Мы восхищались его перспективами. А тогда, в Челтенхэме, мы говорили насчет тренера. Старый Ганнерс, у которого мы тренировали жеребца раньше, умер, а нам не нравился этот его наглый помощник, которому досталась конюшня, так что мы спрашивали у всех вокруг.

— Ясно. И вы нашли тренера?

— Нашли, но, конечно...

— Такая досада, — посочувствовал я. — С кем вы договорились?

Она назвала мне имя первоклассного специалиста.

— Несколько человек сказали, что с ним у нас не будет проблем.

— Верно. — Я мысленно вздохнул и спросил больше по обязанности: Чем вам больше всего понравился праздник?

— Приехала королева, — сразу отозвалась она. — На мне были толстые теплые ботинки, и я чуть не упала из-за них, когда кланялась. — Она рассмеялась. — А, вот еще что! Я думаю, вы знаете, что там, в Зале славы, есть ваши фотографии?

— Это большая честь, — сказал я. — Мне вручили золотой кубок с выгравированной надписью, который я как раз вижу с того места, где сижу.

— Ну вот, мы стояли перед этой выставкой о вашей жизни, читали надписи, и сам Эллис Квинт подошел к нам, положил руку мне на плечо и сказал, что наш Сид замечательный парень во всем.

Вот дерьмо, подумал я.

— Конечно же. Мы много лет знакомы с Эллисом. — На том конце провода она тепло улыбалась.

— Он ездил на наших лошадях в любительских скачках. Так что мы пригласили его к нам выпить после Золотого кубка. Такой был приятный день. Она вздохнула. — А потом эти ублюдки... вы поймаете их, правда, Сид?

— Если смогу, — сказал я.

Оставив множество незаполненных клеток в своей таблице, я поехал в Эпсом в сумрачном расположении духа, соответствующем погоде. Ворота были закрыты. Зонтики свернуты. Яркие цвета июня поблекли под дождем, и счастливой выглядела одна герань.

Я уныло прошел к линии старта, где уже толпились двухлетки, ожидая сигнала к скачке на короткую дистанцию, и стал задумчиво обозревать передние ноги лошадей. Тонкие мускулистые ноги несли тысячефунтовые тела со скоростью почти сорок миль в час. Я скакал по большей части на жеребцах постарше, взрослых лошадях для стипльчеза, почти в полтонны весом, несколько менее резвых, способных преодолеть четыре мили от старта до финиша, сделав по пути тридцать прыжков, но ноги у них были едва ли толще, чем запястье крупного мужчины.

С анатомической точки зрения передняя нога лошади состоит — начиная от плеча и вниз — из предплечья, колена, берцовой кости, щетки (она же лодыжка), бабки и копыта. На фотографии разъяренный ланкаширский фермер показывал, что ампутация была произведена точно в самой узкой части ноги, у основания лодыжки, где она переходит в бабку. В результате вся бабка вместе с копытом были отрезаны.

Лошади очень остро чувствуют опасность, и их легко испугать. Молодые лошади редко стоят спокойно. И каждый раз все дело ограничивалось одним ударом. Почему все эти бедолаги стояли спокойно, когда это было уже сделано? Ни один из них не заржал достаточно громко, чтобы услышал хозяин.

Я прошел к трибунам и посмотрел, как двухлетки несутся к вершине холма, потом летят вниз, как стая скворцов вокруг Тоттенхэм-Корнер, и разделяются на победителей и проигравших на прямой с ее обманчивой трудной кривизной, которая может отклонить лошадь к ограждению, если у нее неопытный наездник. Я смотрел и вздыхал. Прошло уже целых пять лет с тех пор, как я последний раз участвовал в скачках. Пройдет ли когда-нибудь это сожаление?

— Что такой печальный, Сид? — спросил пожилой тренер, беря меня под локоть. — Лучше пойдем выпьем!