Елена Арсеньева - Личный оборотень королевы

Тошнота внезапно подкатила к горлу, Лидия едва успела выдернуть руку из кармана отцовской курки, отскочить на несколько шагов – и ее вырвало.

Наконец она выпрямилась.

– Платок дать? – спокойно спросил Дуглас.

– Не надо, – хрипло ответила Лидия. – У меня есть.

– Ну и отлично, – кивнул он. – Значит, так, товарищи офицеры. Часа полтора назад дочь позвонила мне и спросила, по какому номеру надо вызвать аварийную горгаза. Потом сообщила, что машину ждет, как ей велела диспетчер. Мы договорились, что она немедленно отзвонится, как только приедут аварийщики. Она, однако, не позвонила, ее мобильный не отвечал. Я, конечно, поехал к ней домой, она вон там квартиру снимает, на улице Дунаева, – махнул он рукой, – но квартира была заперта, мне никто не открыл. Я позвонил в горгаз, мне сообщили, что бригада выехала по вызову Лидии Александровны Дуглас, но их задержала полиция как свидетелей преступления. Я осмотрелся и увидел ваши мигалки. И вот я здесь… Может кто-нибудь мне объяснить, что происходит?

– Я не обязан давать отчеты частому лицу, – сквозь зубы проговорил Табунов.

– Ладно, Лидия, расскажи ты, – согласился отец.

– Вы мне мешаете исполнять мои обязанности, – огрызнулся Табунов.

– Да ладно вам буйствовать, капитан, – вмешался доселе помалкивающий Грушин. – Нашли тоже частное лицо! В управлении бывали? Конечно, бывали! Стенд «Наши ветераны – гордость УВД» на втором этаже видели? Конечно, видели! Но ваш портрет там появится или нет, вопрос спорный, а портрет Александра Савельевича там точно есть. Поэтому не гоношитесь понапрасну. Рассказывайте, Лидия Александровна.

Лидия в очередной раз поведала, что произошло, стараясь не раздражаться. Все шло к тому, что эту историю ей придется повторять еще не раз… Ну что ж, деваться некуда, главное, чтобы для этого ее вызывали повесткой, а не выдергивали на допрос из камеры предварительного заключения!

Впрочем, в ту минуту, когда появился отец с его мрачновато-юмористическим спокойствием, она и сама почти успокоилась. И не сомневалась, что Табунову придется придержать руки. Вдобавок «старший по званию» Грушин тоже ведь на ее стороне!

– Загадочно, – пробормотал Дуглас, когда Лидия закончила свой сбивчивый и нервный рассказ. – Могу я взглянуть на место преступления?

– Да вы что? – взвился Табунов, но Грушин внушительно выставил вперед ладонь:

– Прекратите. Я вам уже сказал, что это дело берет на себя ОРАП. Райотдел может не беспокоиться.

– Интересно знать, ваш ОРАП в самом деле надеется раскрыть хоть одно преступление? – с ненавистью спросил Табунов. – Сборище бездельников, вот вы кто. Надо было этот отдел назвать АРАП! Туфта все это – ваш отдел, его задачи! Версии-то хоть у вас есть по всем тем случаям, которые вы под себя подгребли? Или только рожи умные корчите?

– Пройдите, Александр Савельевич, взгляните, это вон там, за углом, – сказал Грушин, словно не слыша Табунова.

– Вы можете творить что хотите, но я постороннего человека одного на место преступления не пущу, – заявил Табунов и зашагал вслед за Дугласом.

Допрос ведет следователь прокуратуры Советского района г. Горького Лесков Н. В.

Лесков: Геннадий Федорович, напоминаю: вы подписали обязательство о неразглашении обстоятельств этого дела. Вступать в какие-либо разговоры и давать кому-либо информацию касательно случившегося вы не имеете права под угрозой уголовной ответственности.

Паршин: Выходит, и вашим не говорить ничего? И вам тоже?

Лесков: Я имею в виду кому-либо, за исключением работников внутренних дел и прокуратуры – после предъявления ими служебного удостоверения и исключительно в служебных кабинетах.

Паршин: На папочке ОС написано – это что же, если не секрет?

Лесков: Именно секрет. ОС – особая секретность.

Паршин: Значит, правду говорят, будто там сила нечистая поработала? Или инопланетяне?

Лесков: От кого вы это слышали?

Паршин: Ну… от разных людей.

Лесков: Это довольно странно, поскольку вы являетесь единственным свидетелем по этому делу. Как только на месте преступления появились сотрудники уголовного розыска, оно было немедленно изолировано. А наши сотрудники, так же как и работники «Скорой помощи», дали подписку о неразглашении тайны. Причем они очень хорошо понимают, что это значит.

Паршин: И что это значит?

Лесков: Тайна предполагает молчание. Служебная тайна предполагает полное молчание. Полное!

Паршин: Скажите еще – гробовое!

Лесков: Не исключено.

Паршин: Вы меня пугаете, что ли? Сейчас небось не 37-й год, чтобы органы распоясывались как хотели.

Лесков: А почему вы думаете, что опасаться следует этих самых органов? Если преступники узнают, кто именно предоставил их описание следствию, я не дам за вашу жизнь и трех корочек хлебца.

Паршин: Чего?!

Лесков: Ломаного гроша не дам – так понятно?

Паршин: Да, черт меня за язык потянул, вот уж точно – черт…

Лесков: Давайте ближе к делу, Геннадий Федорович, хорошо? К делу и реальности. Оставим в покое инопланетян, чертей и прочую нечистую силу. Мне бы хотелось для начала уточнить, знали ли вы убитых.

Паршин: Конечно, знал, то есть не лично, а в лицо знал. Я всегда местные новости смотрю, а их как раз вчера показывали. Это главный режиссер… был… нашего Театра комедии и их главная артистка. Лира Леонтьева. Очень красивая. А его имени я не запомнил. Помню фамилию – Костромин. Сам-то я в театр не хожу, времени нет, но по телевизору сказали, что они будут ставить «Мастера и Маргариту», вот Маргариту и будет эта самая Лира Леонтьева играть. Завтра театр едет на гастроли, говорили, а после этого откроет новый сезон новым спектаклем. Теперь черта с два откроет!

Лесков: Ну, театр не закроется из-за смерти режиссера и одной из актрис. Спектакля, конечно, этого не будет… Жаль. Ну, продолжим. Расскажите мне еще раз, что именно вы видели тем вечером.

Паршин: Я пошел покурить. Жена не разрешает дома. Вышел на площадку, встал у окна. Смотрю во дворик, жду спектакля.

Лесков: Не понял?

Паршин: Ой, ну да вы же видели наш дворик. Со всех сторон закрытый старыми двухэтажными домишками, сверху крыши нависают, в общем, он, как этот… раньше в спальнях такие были… под пологом…

Лесков: Вы имеете в виду альков?

Паршин: Вот именно. Альков. И в этом алькове вечно кто-нибудь… ну, вы понимаете. Чуть не каждый вечер кто-нибудь да предается нечистым, так сказать, страстям. Почему-то забывают, что кругом люди живут, что могут в окошко выглянуть. Я такое не раз видел. Ну вот и сейчас. Главное дело, луна сияет, все разглядеть можно! Он ее к стенке сарая притиснул и… это… понужает, как мой дед выражался. Аж сарай скрипеть начал! Ну, тут она застонала – знаете, как женщина стонет, когда ее достанешь, – и он заохал да заахал, хорошо, значит, ему, – и отпустил ее. Стали они застегиваться да прихорашиваться, а сами так довольненько похохатывают да целуются. Вдруг она замерла и рукой через его плечо на что-то показывает. А глаза в два раза больше стали! И рот открыла, да ни слова выговорить не может! И раз – поползла по стеночке сарая… В обморок, значит, упала.

Он-то, режиссер этот, Костромин, начал ее поднимать, потом вдруг замер, будто что-то почуял, обернулся… и руками начал махать, и тоже рот открыл, а кричать не может. Потом схватил эту, которая в обмороке, приподнял ее и потащил к подворотне – чтобы, значит, из двора бежать… и все оглядывается, все оглядывается. Тут и я увидел, от кого он бежит.

Идет голая женщина, ну вся голая, на плечи только плащик легонький наброшен. Я смотрю и глазам не верю… Идет и как-то ковыляет, с ноги на ногу переваливается, будто не туфли на ней, а коровьи копыта. Лицо бледное, как мертвое, под глазами черно, губы черные, а может, так при лунном свете чудилось. Идет и руки к ним тянет с черными ногтями. Нет, конечно, они, наверное, красные были, просто так казалось… Ну, он, Костромин, в подворотню кое-как втащил свою девушку, а она, эта, голая-то, метнулась за ними – и тут же слышу: вскрикнул кто-то, потом хрип – и все стихло.

Я стою, будто прибило меня к месту, жду, выйдет кто-то из подворотни или нет, но так и не дождался, хотя минут пять прошло. Побежал в другую комнату – ну, окнами на улицу, – тишина, ну так ведь за полночь уже было, это небось в Москве толпами народ гуляет в такую пору, а в нашей дыре все дрыхнут без задних ног. Вдруг вижу – вдали идут под ручку мужчина и женщина, не видел, как одеты, вроде он в джинсах был и в темной рубашке, а в руках, показалось мне, большую сумку держал.