Александр Граков - Паром в никуда (Город пропащих - 2)
- У тебя пустые руки. Винтовку, я знаю, ты всегда уносишь с собой. Чем же ты тогда пугал банкира?
- Вот этим,- Славик, ухмыляясь, вынул из кармана кожанки "Лазер"обыкновенный брелок с подсветкой.- Но если потребовалось, я бы достал его из этой штучки,- он похлопал себя в районе пояса, где под курткой грелся безотказный "ПБ 6П9" оснащенный бесшумкой и пламегасителем.
- Не потребовалось,- задумчиво бормочет Аджиев и вдруг хватает за плечо водителя,- а ну, поворачивай назад.
- Да вы что, шеф?- водила пораженно крутит бычьей шеей.- В "обезьянник" захотелось? Четыре жмура плюс попытка угона - менты там свидетелей собирают, как грибы после дождя.
- Цыц, нишкни,- хищно оскалился Артур Нерсесович.- Мои приказания не обсуждаются, а выполняются. Забыл? Так я напомню.
- Пардон,- Колян, больше не возникая, нырнул в первый же попавшийся переулок.
- Нужно узнать, кто разговаривал с Левочкиным и что он знает о банкире дополнительно,- вмиг подобрев, объяснил Аджиев свой приказ.- Еще мне доложили, что шеф этого клуба действует якобы под моей "крышей". Интересно, что еще за родственник объявился у меня? Эх, жаль, посоветоваться не с кем, за год оборвались старые связи, да и порядков новых по Москве понаустанавливали...Ничего, будем ломать, нам не впервой. И все же - Стреляного бы сейчас мне в напарники,- мечтательно цедит Аджиев в темное окошко.- Год назад я был готов ликвидировать его - много знал и слишком быстро стал расти. А сегодня бы обнял, как брата. И все же, как ты думаешь, Славик, что легче: заводить новые связи или попытаться наладить старые?
- А я за поговорку, шеф,- весело откликнулся телохран. "Старый друг лучше новых двух",- по-моему, ее вовсе не балабан сочинял, а?
- Точно,- согласился с ним Артур Нерсесович.- Значит, выходим из подполья. А знаешь что, Колян, хрен с ним пока, с этим "Клондайком". Может там и вправду хипеж поднялся. Но мы туда все-равно наведаемся, чуть позже. А пока крути баранку домой.
Домой - это значит в Мытищи. Там у него на окраине, почти в лесу, стоит двухэтажный домик из итальянского кирпича на одиннадцать комнат. Третий этаж - круговая застекленная мансарда - художественная мастерская. В этот дом он вернулся из Швейцарии, сюда же привез Елену с ребенком. Максимке полгода. У малыша такие же пронзительно-черные глаза, как у Аджиева, и такой же орлиный профиль. Артуру Нерсесовичу положено любить своего сына. Он его любит, но как-то не так, как хочется. У Максима есть все: роскошная австрийская коляска с пневмоподкачкой, лучшие комбинезончики и белье, полно игрушек и две заботливые няни из фирмы "Домашний уют". Еще у него своя кормилица - молоко у Елены пропало сразу же, как только она родила ребенка. Но при каждом взгляде на малыша Аджиеву чудится в повороте маленькой головки что-то от Азольского. И тогда слепая ярость поднимается откуда-то из закоулков души Артура Нерсесовича и он готов исстребить всех Елену, так и не пойманного тогда Ефрема Борисовича и даже ни в чем не повинное маленькое существо - Максима.
Жену вылечили в Швейцарии. Знаменитые лекари попутно открыли у нее особый талант к живописи маслом. И Елена ухватилась за это открытие, как Максимка за первую в своей жизни погремушку. Она теперь целыми днями, а то и ночами, пропадает у мольберта. Рисует все, что увидит: природу, людей, кошек и голубей на карнизе. Получается очень похоже, но писаны картины так аляписто, такими широкими размашистыми мазками, что Артур Нерсесович прячет очередную, едва жена закончит ее. Боясь выставлять их на обозрение - как бы ее снова не признали сумасшедшей.
Второго диагноза она не переживет, это уж точно. Но мансарду для нее он пристроил.
Там, вдали от России, его любовь к Елене вспыхнула с такой силой, что дошла почти до исступления, обожествления этой женщины. Он целовал ее хрупкую точеную шею, губы, лицо - с таким же точно успехом он мог целова статую Венеры Милосской. Елена не противилась, но была холодна, как мрамор статуи. Однажды Аджиев напился и вновь изнасиловал ее - зверски, так же, как до этого насиловал в Росии. А наутро благодарил Бога, что встал пораньше напиться воды - успел вынуть ее из петли чуть теплую. После этого они спали в раздельных комнатах. Аджиев понимал, что их семья как бы распалась на три отдельных: Максимка, он и Елена. Умом понимал. А сердцем не принимал - все еще надеялся хоть как-то склеить разбитую вазу любви.
Он прошел через бронированную дверь подъезда, ответив на приветствие охранника и прошел на второй этаж по широкой лестнице из мореного дуба. А затем, переодевшись в сухое, по узкой винтовой тихо поднялся на стеклянную мансарду. Как и предполагалось, жена была здесь. Тяжелые лиловые шторы наглухо отрезали студию от дождя и прохладного ветра. Но света в ней было предостаточно: маленькие светильники с отражателями были вмонтированы в потолок и стены с таким рассчетом, что ни один предмет в огромной комнате практически не отбрасывал тени. Что и требовалось доказать: техникой оттенков Елена владела, как хороший дирижер записью партитуры.
Елена стояла к нему спиной перед большим, полтора на метр холстом и наносила, кажется, последние штрихи на уже готовую картину. Артур Нерсесович уже открыл было рот, чтобы поинтересоваться ее здоровьем, и тут же испуганно зажал его ладонью, чтобы не вскрикнуть от изумления при взгляде на полотно. До этого он мельком просматривал готовые работы Елены с близкого расстояния, запирая их потом в шкафу, специально заказанному для этих целей. И никогда не видел законченную картину в таком ракурсе и с такого расстояния, как сейчас.
На полотне была изображена спальня. Шикарная, сверхмодерновая итальянская начинка светлого дерева была выписана полутоном - она как бы ограничивала солнечные лучи, прорвавшиеся в комнату из огромно го отшторенного окна. Весь передний план и центральное место занимала поражающая своими размерами кровать - определение "сексодром" подошло бы ей как нельзя более кстати, ничуть не шокируя вульгарностью про изношения. А произошедшая на ней, казалось, только что любовная баталия целиком оправдывала подобное название: подушки беспорядочным комом слились где-то в ногах, покрывало свисало на пол, а батистовое голубое одеяло горбилось в изголовье. Но сразу бросался в глаза неприкрытый ничем участок простыни, выглядевший среди этого бедлама неестественным: чисто-голубоватая ткань, будто подсвеченная лунным светом, без единой складочки на ней. Словно холст на подрамнике. А посередине - карминно-алое расплывающееся пятно. Именно расплывающееся, а не застывшее - Аджиеву даже почудилось, что он слышит, как эта голубая ткань жадно чмокает, всасывая в себя чужую кровь. А вокруг - ни единой живой души. Картина наотмашь била по сознанию, унося разум и ощущения в далекое знакомое прошлое, которому никогда, увы, не повториться...
- Она называется "Женщина",- глухо, словно сквозь вату, донесся до него голос Елены. Аджиев резко тряхнул головой, сгоняя наваждение - жена стояла почти рядом и сухими бездонными глазами вглядывалась в его лицо. По которому вторично за сегодняшнюю ночь текли соленые на вкус капли.
- Я не плачу!- хотелось заорать ему прямо в ее красивое холодное и чужое для него лицо.- Я никогда, слышишь, никогда не плачу.
Вместо этого Аджиев резко пововрачивается и спускается вниз по винтовой лестнице, не вымолвив и слова. Только сердце колотит в грудь, на верное, на весь дом. А губы пересохли, словно весь день целовались с солнечными лучами. Внизу он первым делом лезет в бар, наощупь вытаскивает тяжелую, толстого стекла посудину и плещет полный фужер. Ароматное пойло обжигает гортань так, что перехватывает дыхание. А с этикетки на Артура Нерсесовича смешливо скалится полуголая губастая красотка.
- Ром, будь он проклят.
Повторной дозы не требуется - в голове словно граната взрывается, разметая мысли на рваные беспорядочные осколки. А-а, плевать.
- Оксана, ко мне!- голос Аджиева окреп и звучит на весь дом. На втором этаже открывается дверь детской и вниз в одном халате слетает двадцатидвухлетняя Оксана - красавица-хохлушка из каких-то Ровеньков. Эта деваха прибыла сюда полтора года назад в поисках легких фотомодельных заработков. И за время многочисленных похождений прихватила лишь беременность от одного из продюссеров, который, конечно же, обещал на ней жениться. И естественно, не смог, когда Оксане пришло время рожать - не позволила родная жена и трое детей. Молодая украинка родила в одной из частных клиник Замоскворечья здорового симпатичного малыша - шеф этой клиники оказался добрым дядькой и внял просьбам молодой мамаши. Однако сразу же после родов выставил ей такой счет за обслугу, что у нее чуть крыша не поехала - на тот момент Оксана все ценное носила на себе, а за квартиру выросла задолженность. "Добрый дядька" и тут помог - нашел покупателей на...ребенка. Молодая бездетная семья из Швеции была очередной в подпольном списке этой частной клиники. Как ни рыдала мамаша над первенцем -здравый смысл перевесил все же колебания в пользу викингов. В конце-концов она вновь осталась одна - с деньгами, но без карьеры, сына и видов на мало-мальски престижную работу. И вновь помог "добрый дядька" из клиники - устроил ее кормящей няней в дом Аджиева. Вернее - продав ее Артуру Нерсесовичу, как обыкновенную козу или там телочку. Но жилось ей здесь неплохо - Елена была доброй и чуткой женщиной. Если бы не...
