Георгий Лосьев - Рассказы народного следователя
Галаган еле сдержал в себе радость, бурно выпиравшую наружу. Селянин убит! А раз так – начнем с варианта «Козлов».
– Черт знает что такое! Хватают людей по дорогам, убивают! Буду жаловаться и требую немедленного освобождения!
Константинов слушал спокойно, чуть скривив кончик рта в улыбку, с какой смотрят на несмышленого ребенка.
– Будет вам, Александр Степанович! Я еще больше вашего недоволен этим арестом. Просто возмущен был! Понимаете, всю разработку сорвал мне этот матрос-оперком на Кривощековской заставе… Пришлось весь остаток дня и вечер убить на другие преждевременные и недоспевшие аресты. Угораздило же вас так нелепо влопаться!
По спине у Галагана поползли противные мурашки, ноги одеревенели, приросли к полу, стали пудовыми.
А Константинов говорил, говорил и так говорил, будто хорошему другу жаловался на судьбу.
– Поймите меня, Галаган: больше полугода я вас охранял, ограждал от всяких случайностей, связанных с поручениями вашего центра, заботился, точно о родном брате, рассчитывал дать вам еще полгодика попутешествовать… И, вдруг – хлоп! Все насмарку! Позвольте табачок, я сам вам сверну – вы просыпаете… При вашей ненависти к советской власти и при таком образе жизни – арест все равно должен был произойти, но только не сейчас, не теперь. Сейчас – ох, как некстати!
Константинов свернул цигарку и, не заклеивая, подал. Щелкнул зажигалкой и терпеливо ждал, пока арестованный закурит.
– Эк, у вас руки-то!.. Не понимаю: с таким стажем подпольщика – и завалиться! Неужели нельзя было въехать в город с другой стороны? Ведь зимой вы всегда прибывали со стороны Ельцовского бора. Нет, угораздило влезть в заставу! Чертовски неприятная история… Вот перед вашим вызовом я все ломал голову: как ваш центр информировать об исчезновении Козлова? И ничего не придумал. «Утопить»? Нет, неубедительно… «Застрелить из бандитского обреза»? Совсем уж никто не поверит: слишком близки вы с мятежниками, чтобы те до такого дошли, несмотря на ссору… Не знаю, ей-богу, не знаю… Кстати, какая нелегкая вас в Колывань понесла? Ведь любому, мало-мальски искушенному в политике человеку ясно, что на первом этапе бунта кулацкую стихию никакими резонами не убедишь, не остановишь… Знаете, начСОЧ наш даже хотел освободить вас, но после зрелого размышления решили – нельзя! Вы поняли бы, что представляете для нас определённую ценность, что находитесь под неусыпной опекой, и дали бы, грубо говоря, драпа… Вот как все плохо сложилось, Александр Степанович… И для вас и особенно – для нас…
Помолчав, Константинов с совершенно неподдельным унынием спросил:
– Ну, что будем делать теперь, Александр Степанович?
Галаган ответил хрипло:
– Разрешите помолчать. Надо подумать.
– Хорошо. А я закончу постановление о прекращении дела этого остолопа Селянина, погибшего по собственной глупости.
Константинов снова взялся за перо.
Часы за стенкой пробили четверть…
И еще – четверть…
Галаган понемногу приходил в себя… Теперь важно одно: выяснить степень знаний врага: одно дело – агентурные сведения этого люстринового дьявола, другое – прямые свидетельские показания… Есть ли они?
Часы в соседней комнате тягуче пробили два удара. Галаган поднял голову.
– Да… Финита ля комедиа… Кажется, вы человек интеллигентный. Как называется должность, которую вы занимаете?
– Уполномоченный по политическим партиям.
– Ну, тогда все понятно. Скажите, в нашем центре у вас есть свой человек?
– Это же частность, Александр Степанович… Кое-что мы знаем, но многого – нет, не знаем.
Галаган прищурился:
– А хотелось бы?
– Да. Особенно теперь, когда из-за вашей неосторожности приходится раньше времени свертывать всю разработку по вашему сельскому сектору.
– Значит, вам нужны «рычаги и точки приложения»? Их много. Больше, чем вы думаете. Я не всегда возвращался в город со стороны Ельцовского бора.
– Безусловно. Мы за многим не сумели доглядеть.
– Кроме известных вам резидентов, есть и неизвестные… Смею уверить, неплохие организаторы-пятерочники»…
– Конечно, Александр Степанович, я же не всевидящий… И водный транспорт был под вашей опекой?
– От Томска до Барнаула. Во всех затонах на пароходах есть мои люди… Видите, как я откровенен? Оцените?
Константинов поморщился.
– Не надо барышничать. Итак?
– А если – нет?
– Не шутите с этим словом, Александр Степанович.
– Вы правы… Я ошибался в ваших способностях! А колыванцы вас интересуют?
– Не пытайтесь подсунуть гнилой товар, Галаган! Колыванцы – этап пройденный. Сибревком послал им ультиматум: или сложить оружие, или… или мы их раздавим. И для этого потребуется один пароход, одна баржа, одна шестидюймовка, один батальон коммунистов и один час времени. Некоторый, отвлеченный, интерес еще представляет предмет ваших расхождений со штабом мятежников. Вы намечали восстание на семнадцатое сентября, а кулакам никак не терпелось…
– Значит, Чека давно уже все знает? – прерывая Константинова, задумчиво спросил Галаган. – И сроки, и все…
– Ну, далеко не все. Вот и надеемся на вашу… помощь.
– Черт! Как я ошибался!
– Человеческая жизнь – есть цепь ошибок, – тихо произнес чей-то голос. Галаган вздрогнул и обернулся: в углу комнаты на диване сидел человек в серой шинели, наброшенной на плечи. – Ваша большая личная ошибка, господин Галаган, – наполеоновские замашки и переоценка себя. У нас уже есть сведения, что колыванские мятежники вас просто выгнали взашей… Слушайте: товарищ Константинов очень опытный партийный работник, и мы разрешили ему быть с вами совершенно откровенным… То же самое советую и вам – правдивость, откровенность… – он говорил медленно, тоном безмерно уставшего человека.
– Председатель губчека, товарищ Махль, – негромко сказал Константинов, но Галаган вспомнил разговоры с Беловым и по легкому акценту сам уже догадался.
– Я буду поспать у тебя, Константинов… двадцать минут буду поспать… Продолжай допрос.
Предчека закутался плотнее в шинель и мгновенно уснул.
Одной из особенностей эпохи была бессонница. Люди хронически не высыпались: не спали по двое, трое суток… Случалось и больше. И тогда начинала мстить мать-природа: глушила волю и швыряла в самое неподходящее для сна время, куда попало. Спали в седлах, в конном строю; в тифозных бараках и на вокзальных полах; спали в снежных берлогах, в окопах; спали на пустых прилавках конфискованных магазинов и в эскадронных конюшнях… Но в тылу чаще всего спали на служебных столах, подложив под отяжелевшую голову кипу газет… При этом старались поспать в чужом кабинете: меньше вероятности, что потревожат.
Предгубчека спал беззвучно.
И опять в полутемной комнате стало тихо, только перо скрипело по шероховатой обойной бумаге. Наконец Константинов отложил ручку и закурил. «Обстоятельный типчик! – подумал Галаган. – Верно, и на расстрелах водку не пьет… А вот наши всегда вполпьяна. Иначе не могли. Черт!.. Где и когда я его видел?»
Константинов словно прочитал галагановскую мысль.
– На днях мы вашего «девятого» расстреляли… Похабно умер: рыдал, в ногах валялся.
И снова Галаган не выдержал: плечи дрогнули.
– Все нервничаете, Александр Степанович, – заметил Константинов дружелюбно.
Галаган огрызнулся:
– Посмотрел бы я на вас на моем месте… с такими новостями!
– А разве вы меня не помните на вашем месте? – удивился чекист. – Это было летом восемнадцатого, в Омске. Вы были следователем эсеровской «следственной комиссии по делам большевиков», вели дело писателя Оленича-Гнененко. А меня старались из свидетеля защиты превратить в свидетеля обвинения. До того усердствовали, что дважды на расстрел выводили… Вы, вы – лично. Не помните? Ну, как же! Еще три раза рядом в стену пальнуть изволили.
– Фантастика какая-то! Кроме этих воспоминаний, факты у вас есть, доказательства? Мало что можно выдумать!
– Люди есть. Живые люди, Александр Степанович… Скоробогатова помните?
– Какой еще Скоробогатов? – насторожился Галаган.
– Ваш друг по университету. А в девятнадцатом – помощник по колчаковской милиции.
У Галагана мелькнуло: и это знают, дьяволы!..
– Ну и что – Скоробогатов?
– Скоробогатов оказался честнее вас, Александр Степанович…
– Вы что же… Нашли Скоробогатова?
– Нет, мы не искали. Сам явился с повинной. И обе биографии выложил: свою и вашу.
– Вот как? Это сильно меняет дело…
– Зачитать вам показания Скоробогатова? Там все и о совместной вашей работе провокаторами в Томском жандармском управлении, и о карательной экспедиции в деревне Борки, о том, как вы с колчаковщиной схлестнулись окончательно. Читать?
– Нет, не нужно. Он жив?
– Жив… Сохранили ему это благо – жизнь. Но в тюрьме сидеть будет долго.
– Тюрьма – пустяки! Главное в том, что даже такая свинья, как Скоробогатов, осталась в живых.
