Большие часы - Кеннет Фиринг

Кеннет Фиринг

Большие часы

Джордж Страуд-1

Впервые я повстречал Полин Дэло на одном из больших приемов, которые любил устраивать Эрл Джанот в своем доме, расположенном в районе Шестидесятых улиц, каждые два-три месяца, приглашая сотрудников своего издательства и личных друзей, известных воротил и безымянную мелкую сошку — словом, публика собиралась весьма и весьма разношерстная. Приемы эти, строго говоря, не были официальными, однако за два-три часа на них успевало побывать более сотни человек.

На этот раз я был с Джорджетт; нас тотчас представили Эдварду Орлину из редакции «Фьючеруэйз»[1] и прочим гостям, отмеченным хорошо знакомым фирменным клеймом, которые образовали небольшую группу. До того вечера я знал Полин Дэло только понаслышке. О ней в издательстве много говорили; едва ли можно было сыскать сотрудника, который не наслушался бы всякой всячины о ней, но лишь немногие видели ее воочию, тем более в таких местах, где бывал сам Джанот. Это была потрясающая блондинка с серебристыми волосами. Внешне — сама невинность, но мужской инстинкт угадывал в этой женщине зов плоти, а разум подсказывал, что в ней пылает адский огонь.

— Эрл минуту назад спрашивал о вас, — сообщил мне Орлин. — Хотел с кем-то познакомить.

— Я немного задержался. Собственно говоря, только что закончил двадцатиминутную беседу с президентом Маккинли.

Мисс Дэло слегка заинтересовалась:

— С кем, вы сказали?

— С Уильямом Маккинли. Нашим двадцать четвертым президентом.

— Знаю, знаю, — сказала она и едва заметно улыбнулась. — Вам, наверное, пришлось выслушать немало жалоб.

Вмешался невысокий темноволосый парень деликатного сложения, в котором я узнал Эмори Мафферсона, обретавшегося на каком-то из этажей под нашим, кажется, тоже в отделе «Фьючеруэйз»:

— В отделе бухгалтерского учета есть парень с железным, как у Маккинли, лицом. Если вы его имеете в виду, наверняка без жалоб не обошлось.

— Нет. Я действительно и в самом прямом смысле задержался из-за разговора с Маккинли. В баре «Силвер Дайнинг».

— Да-да, — подтвердила Джорджетт. — И я тоже с ним говорила.

— Вот-вот. И он вовсе не жаловался. Напротив. Похоже, ему живется совсем неплохо. — Я взял с подноса на колесиках еще один «манхэттен».[2] — Он, конечно, работает не по контракту. Но постоянно. И не только в качестве Маккинли. Иногда он — судья Холмс, Томас Эдисон, Эндрю Карнеги, Генри Уорд Бичер или еще какая-нибудь важная и достойная личность. А уж что касается Вашингтона, Линкольна и Христофора Колумба, то он столько раз бывал каждым из них, что со счета сбился.

— Я бы сказала, у вас очень удобный друг, — заметила Полин Дэло. — Кто же он?

— В нашем грешном мире его имя Клайд Норберт Полхимес. Оно для делового общения. Я много лет знаю его, и он обещал разрешить мне стать его дублером.

— А что он, собственно, сделал? — презрительно спросил Орлин. — Похоже, вызвал и воплотил кучу призраков, а теперь не может загнать их обратно.

— Он работает на радио, — ответил я, — и может кого угодно загнать куда угодно.

Вот, пожалуй, и весь разговор при моей первой встрече с Полин Дэло. Остальная часть вечера прошла, как обычно проходит в этом роскошном маленьком дворце, окруженном другими большими и маленькими дворцами, принадлежащими суверенам королевств, которые внешне немногим отличаются от издательства «Джанот Энтерпрайзиз». Новые лица, но старые речи. Мы с Джорджетт познакомились и поболтали с племянницей владельца универмага. Племянница, конечно, стремилась завоевать новые земли. Но так или иначе, в наследство ей достанется несколько акров старых. Еще я познакомился с титаном в мире математики — он соединил несколько арифмометров в одну систему и получил самый большой в мире суперкалькулятор. Это устройство могло решать незнакомые изобретателю и недоступные его разуму уравнения.

— Да вы умней самого Эйнштейна, — сказал я. — Когда ваша машина при вас.

Изобретатель недовольно посмотрел на меня, и мне подумалось, что я слегка захмелел.

— Боюсь, что нет, — ответил математик. — Я решил чисто механическую задачу для совершенно определенных практических целей.

Я сказал, что возможно, он и не лучший в мире математик, но наверняка считает быстрее всех, после чего познакомился с юридическим винтиком большой политической машины. И с очередной последней находкой Джанота в кругу политических комментаторов. И с другими — все это были чертовски важные особы, хотя сами они об этом не знали. Некоторые не знали, что они джентльмены и ученые. Некоторые — что они будущие знаменитые беглецы, ускользающие от правосудия. Кто-то из них лет через десять-двадцать обанкротится и покончит с собой. Были там и потенциальные легендарные убийцы. Матери и отцы поистине великих людей, которых мне не доведется узнать.

Короче говоря, большие часы шли как обычно, и нам пора было собираться домой. Стрелки часов то мчались как бешеные, то почти не двигались. Но для больших часов это не имело значения. Стрелки могут даже двигаться назад, но часы все равно покажут правильное время. Они будут идти как обычно, потому что все остальные часы надлежит сверять по этим большим часам, которые важней календаря, под них каждый из нас автоматически подлаживает всю свою жизнь. По сравнению с этим замысловатым механизмом изобретатель арифметической машины все еще продолжает считать на пальцах.

В общем, пора было отыскать Джорджетт и идти домой. Я всегда возвращаюсь домой. Всегда. Могу добираться окольным путем, но в конце концов оказываюсь дома. Согласно железнодорожному справочнику, до него тридцать семь и четыре десятых мили, но, даже если было бы три тысячи семьсот сорок миль, я бы все равно проделал этот путь. Откуда-то вынырнул Эрл Джанот, и мы стали прощаться.

На крупном розовом с неправильными чертами лице Джанота играла давным-давно застывшая улыбка, о которой он и сам позабыл. Я всегда замечал, или мне это казалось, что он не видит стоящего перед ним человека. Он не подлаживался под большие часы, которые были механизмом существования многих из нас. Даже не знал, что они существуют.

Он сказал, что Джорджетт прекрасно выглядит, и это была сущая правда, что она всегда напоминает ему о карнавалах в канун Дня всех святых или о самом яростном бейсбольном матче в истории страны, причем в голосе его была подлинная беспредельная теплота, словно он выступал в еще одной своей ипостаси.

— Как жаль, что моему другу майору Конклину надо было уйти пораньше, — сказал он мне. — Ему нравится, каким стал в последнее время наш «Краймуэйз».[3] Я рассказал ему, что вы, точно