Александр Бондарь - Олеся

Бондарь Александр

Олеся

Бондарь Александр

Олеся

Лит. римэйк.

Знакомство наше было необычным. Я приехал с донесением в одну из частей РОА на западном фронте. Обстоятельства требовали от меня задержаться еще на несколько дней. Стоял свежий мартовский полдень, когда яркое южное солнце обманчиво сияет на чистом небе, а ветер с севера гонит сухую пыль, и оставаться на воздухе было неуютно. Я решил зайти в хату, где отдыхали бойцы-разведчики. Простые русские лица окружили меня здесь - загорелые, обветренные, усталые. Они расспрашивали меня о делах на восточном фронте, о том, где сейчас Красная армия, и что происходит в Берлине. В самый разгар беседы вошли еще двое разведчиков.

Оба были одеты до мелочей одинаково: оба в новенькой форме бойцов РОА и защитных брюках, заправленных в строгие сапоги, в немецких пилотках, и оба были обвешаны одинаковым числом ручных гранат, пистолетов, фонарей, запасных обойм. Но если на богатырской фигуре одного такой арсенал выглядел связкой мелких брелоков, то второго этот воинственный груз покрыл сплошной

позвякивающей кольчугой: один из разведчиков был вдвое выше другого.

Очевидно, мой внимательный взгляд смутил маленького смешного разведчика. Нежные щеки его, все еще детские, зарделись, длинные ресницы дрогнули и опустились, прикрывая глаза.

- Воюешь? - сказал я, похлопывая его по розовой щеке. - Не рано ли собрался? Сколько лет тебе?

- Восемнадцать, - ответил разведчик тонким мальчишеским голоском и с очень сильным, как мне показалось, польским акцентом.

- Ну, да!.. Прибавляешь, наверно?

- Правда, восемнадцать, - повторил юный разведчик, подняв на меня серые искренние глаза. В глазах у него не было ни озорства, ни детского любопытства мальчишки, мечтающего о приключениях взрослой войны. Внимательные и серьезные, они знали что-то свое, важное, и что-то такое, чего я знать не мог - глаза эти смотрели на меня смущенно и выжидающе.

- Ну ладно, пусть восемнадцать, - сказал я, продолжая ласково трепать его по щеке. - Откуда ты появился, и как тебя звать?

- Та это ж девка, господин офицер! - густым басом сказал Семен Григоренко - здоровый гигант с пышными казачьими усами, как у Тараса Бульбы на картинке в школьном учебнике. - Олеся. Она из Белоруссии.

Я отдернул руку, словно обжегся: одно дело трепать по щеке мальчишку, и совсем другое - взрослую девушку. А за моей спиной уже грянул громкий взрыв хохота.

Бойцы смеялись. Вся хата тряслась и надрывалась от тяжелого смеха. И очень странно было слышать сейчас, здесь, это безудержное веселье. Уже началась весна сорок пятого. Все, кто был сейчас в этой комнате, хорошо понимали, что война проигранна, Германии - конец, и всем нам, наверное тоже. Всех нас ждет смерть, а если кому-то и доведется выжить, то это будет уже какая-то совершенно другая жизнь - жизнь, о которой мы сейчас, здесь, ничего не знаем.

Громче всех веселился гигант с густыми казачьими усами, вошедший вместе с девушкой. Он смеялся так искренне и так по мальчишески, чрезвычайно довольный недоразумением, посматривая вниз на меня, пока не рассмеялся и я тоже.

- Не вы первый! - сказал гигант, отдышавшись. - Ее все за парня считают. Так что, того - не обижайтесь...

...Олеся была простой крестьянской девушкой из западной Белоруссии. Когда пришла Красная Армия, вся семья Олеси - родители и младший братишка были арестованы НКВД. Саму Олесю спрятали у себя соседи. А через неполных два года власть переменилась. Олеся служила у немцев, от которых тоже натерпелась всякого. И вот, она здесь: среди бойцов РОА. Она пришлась по душе бойцам. Смелая, выносливая, осторожная и хитрая, она с готовностью соглашалась на любое, самое опасное задание. Храбрость ее поражала всех. Наверное, в свои восемнадцать она еще толком не поняла, что означает жить, и потому не боялась смерти.

Что-то гротескное было в этой маленькой смешной фигурке.

И только пистолет с боевыми гранатами, навешанные на девушку, подчеркивали серьезность и нешуточность всей этой нелепой картины.

А оружие не было простой декорацией. Не раз Олеся, поднявшись на цыпочки, швыряла в американского пулеметчика гранату, и не одна пуля ее трофейного парабеллума нашла свою цель. (Парабеллум достала она из протертой кобуры застреленного в упор советского командира - за брата и родителей!) Своим ломаным польско-белорусским говорком она рассказала мне, что видела у себя в Белоруссии за те два года, пока там хозяйничали коммунисты. И ясные, серые, как у котенка, ее глаза темнели, голос срывался, русские слова путались, толкая и перебивая друг друга, ненависть к большевикам и всем тем, кто им помогает, вскипала в ней, заставляла забывать, что передо мной девушка, почти ребенок.

Она не любила говорить на эту тему. Чаще, забравшись на сено в круг усталых бойцов, она шутила, пытаясь поднять всем настроение, пела веселые белорусские песни и частушки. В первые недели ее бойкий характер ввел кое-кого из бойцов в заблуждение. Разбитной парень Сережка Петров, рядовой боец РОА, бывший киномеханик, районный сердцеед - первым начал атаку. Но в тот же вечер казак Семен Григоренко отозвал его в сторону и показал огромный кулак.

- А вот это ты видел? - спросил он негромко. - А потолковать с ним не хочешь?..

Но для других такого разговора не требовалось. Бойцы берегли Олесю. У каждого из них для этой маленькой девушки находился кусочек живой нерастраченной нежности. Эти русские люди в немецких мундирах, отряд угрюмых и мрачных смертников, каждый из которых давно уже похоронил и себя и свою жизнь, каждый день играя в одну и ту самую безжалостную игру, где последняя проигранная ставка - смерть, и где проиграть легко, а выиграть невозможно; все эти люди оберегали ее, бережно и нежно, словно хрустальный цветок, охраняя Олесю от пуль и осколков, от резких, соленых шуток, от обид и грубых приставаний.

Конечно, можно сказать и проще. Каждый боец был влюблен в нее. Перед холодным и жестоким призраком смерти, которая, может случиться, вот-вот настигнет его, человек ищет человеческого тепла. И это единственная защита от вражеских осколков и пуль - другой было не придумать.

...Больше мне не довелось разговаривать с Олесей. Той же ночью разведчики ушли в набег, а утром я увидел слезы на глазах у бойцов: Олеся не вернулась.

На линии фронта разведчики наткнулись на пулеметное гнездо,

расположенное на вершине крутой скалы. Пулемет бил в ночь откуда-то сверху, и подобраться к нему сбоку было никак нельзя. Разведчики полезли на скалу, приказав Олесе дожидаться их внизу.

Видимо, амнриканский пулеметчик распознал в темноте людей, карабкающихся по скале: пули застучали по камням. Разведчики прижались к скале, но пули щелкали все ближе - американец водил пулеметом по склону. Вдруг справа внизу ярко вспыхнул огонь. Ракета прорезала тьму, направляясь на вершину скалы, за ней

вторая, третья. Разведчики оторопели от неожиданности: ракетница была у Олеси. Очевидно, девушка решила помочь друзьям испытанным способом - пуская американцу в глаза ракету за

ракетой, чтобы ослепить его. Но это годилось только тогда, когда пулемет был близко и когда другие могли успеть подскочить к нему с гранатами. Сейчас все было по другому. Олеся была обречена.

Словно бы вихрь поднял разведчиков на ноги. В рост они кинулись вверх по скале, торопясь придавить американца, пока тот не нащупал Олесю по ярким, смелым вспышкам ее ракет. Теперь все пули летели к ней, отыскивая безумца, который сам выдавал себя в темноте. Ярость придала разведчикам силы, и через минуту американец уже хрипел со штыком в спине. Русские поползли вниз, поражаясь сами, как же они смогли сюда вот так забраться. Обыскали в темноте весь склон, но Олеси нигде не было.

Бешеный огонь пулемета разбудил весь передний край. Поднялась беспорядочная стрельба, потом загромыхали орудия. Скрыться на день здесь было негде - со скалы просматривалась вся местность. Где-то под скалой пряталась заброшенная каменоломня, но вход в нее отыскать было непросто. Начало светать, и бойцы не могли оставаться здесь дольше.

День прошел мучительно. Этой ночью Семен Григоренко ходил на другое задание. Теперь он сидел, отвернувшись и глядя перед собой в пустоту. Огромные руки его с железным хрустом сжимались, и, словно просыпаясь время от времени, он обводил всех невидящим, мертвым взглядом и говорил хрипло:

- Какую девку погубили... Эх, хлопцы...

Потом он вставал и шел к командиру с очередным проектом спасительной вылазки и там, у командира, сталкивался с другими, пришедшими с тем же. Солнце пошло к закату, когда, выйдя из хаты, я увидел Семена одного в садике.

Он сидел, уткнув голову в колени, и громадное его тело беззвучно сотрясалось. Наверно, лучше было оставить его одного: человеку иногда легче с самим собою. Но скорбь этого гиганта была страшна, и я подсел к нему.