Ольга Лаврова - Любой ценой

Лаврова Ольга & Лавров Александр

Любой ценой

Ольга Лаврова, Александр Лавров

Любой ценой

В тюремной камере, которая служит для содержания под стра-жей до суда, -- двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они тебе -- никто. Словом, скверно...

В камере трое. Один -- молодой коренастый парень, другой, долговязый, -- постарше. Третий -- лет сорока, с мягко очерчен-ным лицом и живыми карими глазами. Это Тобольцев, подслед-ственный Знаменского.

Компания "забивает козла". Игра идет без азарта, под харак-терный "камерный" разговор.

-- Сейчас главный вопрос -- как она меня видела: спереди или сбоку, тревожится парень. -- Если сбоку, пожалуй, не опознает, а?

-- Одно из двух: либо опознает, либо не опознает, -- говорит Тобольцев.

-- Если опознает, скажу, что полтинник на том месте обронил. Поди проверь, чего я искал.

-- Ну-ну, скажи, -- Тобольцев спокоен, почти весел.

-- Хорошо тебе, Тобольцев. Твоя история смирная, бумажная. А ему думать надо!..

-- Не думать, а выдумывать, -- роняет Тобольцев.

Парень вскидывается:

-- Да если не выдумывать, это ж верный пятерик! Тогда все, что там, -машет он на окно, -- все только через пять лет! Через пять лет, ты понимаешь?

-- Понимаю. Я отсюда тоже не на волю пойду.

С лязгом открывается дверь, арестованные встают -- положе-но. Конвоир вводит новичка. Тот упитан, смазлив, с юношеским пушком на щеках; одет щеголевато, на плече сумка иностранной авиакомпании.

-- Старший по камере! -- вызывает конвоир. Тобольцев делает шаг вперед. -- Укажите койку, объясните порядок поведения.

-- Слушаюсь, гражданин начальник, -- говорит Тобольцев.

Дверь запирается, щелкает глазок. Холина молча разглядыва-ют: он кажется чужаком здесь, среди заношенных пиджаков.

-- Здравствуйте, -- с запинкой произносит Холин.

-- Здравствуйте, -- вежливо отзывается Тобольцев.

-- С благополучным прибытием! -- фыркает парень.

-- Раз прибыли, давайте знакомиться.

Холин поспешно протягивает руку.

-- Холин, Вадим.

-- Тобольцев.

Холин оборачивается к парню -- тот демонстративно усажива-ется за стол, а долговязый вместо руки Холина берется за его сумку.

-- Разрешите поухаживать... Ишь, вцепился в свой ридикюль. Там указ об амнистии, что ли?

-- В основном белье, -- Холин пугливо выпускает сумку. -- Есть хорошие сигареты, -- Холин, торопясь, лезет в карман, пускает пачку по кругу.

Парень с удовольствием затягивается.

-- Каким ветром в нашу преступную среду?

-- Даже не знаю... взяли прямо на улице, совершенно неожи-данно... Говорят, "по приметам"...

-- Садись, -- приглашает Тобольцев. -- И, вообще, начинай учиться сидеть.

Холин осторожно опускается на табурет.

-- А все-таки -- за что ж такого молодого и культурного?

-- Не говорит -- не приставай, -- урезонивает парня Тобольцев.

-- Нет, пожалуйста... но ведь меня, собственно, ни за что... Нет, вы не смейтесь. Ну якобы я кого-то ограбил, чуть ли не убил... а я там даже и не был, честное слово!

-- Якобы кого-то якобы ограбил. Может, при якобы свидете-лях? И дома якобы вещи нашли?

Оба -- молодой и пожилой -- гогочут. Рады развлечься.

Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки роются в его сумке... И этот издевательский смех.

-- Нет, я тут не смогу, -- отчаянно говорит он Тобольцеву. -- Я должен вырваться! Любой ценой!..

-- Бывалые люди утверждают: вход руль, выход -- два, -- серьезно сообщает Тобольцев.

x x x

Рабочий стол Знаменского завален пухлыми бухгалтерскими папками. Расчищен только уголок для диктофона. Крутятся кас-сеты, доверительно звучит негромкий, чуть картавый говорок Тобольцева. Знаменский сосредоточенно вслушивается, останав-ливает запись, думает. Стучат в дверь.

-- Входите!

Появляются Томин и Кибрит. Вид торжественный.

-- Дорогой Паша! -- начинает Томин. -- Знаешь ли ты, что пятнадцать лет назад, день в день...

-- Может, мне тоже встать? -- озадачен Знаменский.

-- Пожалуй. Так вот, пятнадцать лет тому назад... что произош-ло?

-- Мм... Всемирный потоп состоялся несколько раньше. Чем-пионат Европы наши выиграли позже...

-- Безнадежно, -- смеется Кибрит. -- Пал Палыч, пятнадцать лет назад ты впервые пришел на Петровку!

-- Да бросьте!.. Неужели целых пятнадцать?..

-- Да, поздравляем.

-- От благодарных сослуживцев! -- говорит Томин, водружая поверх папок новенький "дипломат", который прятал за спиной.

-- Ну прямо с ног сбили. С вашего позволения... -- он садится на диван.

-- А ты помнишь свой первый протокол. "Я, такой-то и такой-то..."? -спрашивает Кибрит, пристраиваясь рядом.

-- Еще бы!

-- А первого подследственного помнишь?

-- Первое дело, Зиночка, я не двинул с мертвой точки. Подслед-ственных у меня вовсе не было. Только потерпевший. Но потер-певшего вижу как сейчас. Длинный, энергичный блондин по кличке "Визе"... однорукий. Он лежал с ножевым ранением в больнице на Стромынке. Посмотрел на меня умными глазами и очень любезно объяснил, что пырнули его свои же блатные друж-ки, но он надеется выздороветь. А когда выздоровеет, то сочтется с кем надо без моей помощи. И он таки, наверное, счелся. Хвати-ло одной руки!

-- Рассказываешь, как о первой любви, -- хмыкает Томин.

-- Да ведь и сам помнишь первого задержанного.

-- Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того хлипкий и несчастный -- прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень, очень стеснялся... пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и не попытался удрать. И так, знаете, резво...

-- А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, -вздыхает Кибрит. -- Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по имени-отчеству.

-- Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу понял, что за каждым поворотом подстерегает неожи-данность. За любым.

-- Вообще или конкретно? -- уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.

-- Конкретно. Есть минут пять?

Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжани-ем перематывается лента. Новый щелчок -- и возникают голоса:

-- Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль...

-- Ну почему так, Тобольцев?

-- Да ведь должность моя самая простецкая и преступления соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой -двадцатая спица в колесе... А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная глупость. Но вы... вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду, что скажете да как посмотрите... Я ведь двум детям отец! На мне долг неимоверный, а я -- вот... Эх!..

Знаменский останавливает запись.

-- Диагноз?

-- Очень искренно, Пал Палыч, -- говорит Кибрит.

-- Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.

-- И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? -- Томин кивает на горы папок.

-- Да нет, "заело" чисто по-человечески.

x x x

И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано, рассортировано, еще чуток -- и с плеч долой. Поведе-ние Тобольцева ничего не изменит. Но -- весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.

Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрь-ме, смена обстановки встряхнет.

Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в соп-ровождении конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер не удался. Явственно постарев-ший, безучастный, Тобольцев не проявляет никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в че-тырех стенах и вдруг попавшему "наружу". К Знаменскому он входит не здороваясь и мешковато садится у стола.

-- Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не намерены?

Тобольцев молчит.

-- Вы слышите меня, Тобольцев?

-- Да, гражданин следователь.

Знаменский открывает одну из папок. Пустяки в ней, предлог, чтобы Тобольцева раскачать.

-- Осталось уточнить пять-шесть цифр. Они пока со слов Беля-евой. Она возлагает на вас вину за приписки в нарядах с июля по сентябрь. Вот, ознакомьтесь.

-- Вы мне зачитывали на прошлом допросе, -- не поднимает головы Тобольцев.

-- Да. И тогда вы собирались опровергнуть ее показания. Так? Почему не слышу ответа?

-- Все верно говорите, гражданин следователь.

-- И что же, Василий Сергеич? Будете опровергать?

-- Как хотите... Как проще.

-- Я ищу не простоту, а правду, -- сердится Знаменский. -- Убедите меня, что Беляева лжет.

-- Июль и половину августа я был на втором участке, -- безо всякого выражения сообщает Тобольцев. -- Там велись срочные работы, и был приказ по тресту. На первом и четвертом участке в то время я не бывал и нарядов не закрывал.