Виктор Мясников - Нас научили

Мясников Виктор

Нас научили

Мясников Виктор

Нас научили

Нас научили не прощать,

Стрелять без промаха и драться Нас научили убивать

И отучили улыбаться.

Солдатская песня

1. 09. 1984 года

В дальнем, самом тихом и сумеречном углу разом приподнялись над тощими подушками взъерошенные головы дедов. Ненавистное, вымучивающее ощущение постоянной настороженности - дежурный зуммер тревоги, тонко просигналив, разбил утренний сон, заставил напрячься, подобраться в ожидании неведомой опасности.

Лязгнула решетка ружейного парка, и резанул глаза нестерпимый свет, ударил пронзительным электрическим визгом сигнал "громкого боя", перекрывая крик дежурного: "Рота, в ружье!"

"Вооруженка" - порхало слово меж колышущимися шеренгами, изнывали сердца тех, кто понимает. Проспал караульный солдатик собственную смерть. А может, и не спал, а так, расслабился, дом вспоминая, маму... И мечется по лесам и болотам бежавший с его автоматом заключенный. Или успел прицепиться к товарняку, летит, взахлеб дыша холодным ветром недолгой свободы. А все равно мертвец, уже раздают тяжелые патронные пачки...

Ротный потыкал мизинцем в зеленую кляксу среди густо насыпанных голубых штрихов.

- Значит, займешь позицию тут, между болотом и рекой, на мыске. Понял, Постников? Всё? Карту можно убирать? Да ты знаешь это место, прошлым летом неделю здесь сидел.

Так точно, товарищ старший лейтенант, неделю. С двухдневным пайком.

Послезавтра снимем, я же сказал. Задача ясна?

- Так точно, товарищ старший лейтенант. Перекрыть вероятный путь, в случае чего - огонь на поражение. - Усмехнулся. - Беречь личный состав.

- Ладно, ефрейтор, не ухмыляйся. Место, конечно, спокойное. Он километрах в ста отсюда бродит. Но будь начеку.

Ротный нахмурился, соображая: может, что важное забыл.

Да, поздравляю тебя, Постников.

С чем это? - подозрительно вскинул выгоревшую, цвета старой сметаны, бровь.

С первым сентября. Дочка-то у тебя сегодня в первый класс. Забыл?

Тут забудешь...

Грохнуло железо дверцы. "Уазик" рыкнул, мелко затрясся,

Зафыркал вонючей синью. Ротный высунулся, опять сморщил лоб, вспоминая. Вспомнил, наконец, что требовалось, и перестал хмуриться.

После приказа сразу домой. За войском присматривай.

Есть присматривать, товарищ старший лейтенант,

Обрадовался Постников. - Такие орлы - глаз да глаз.

Послезавтра сниму с поста. Ну, будь здоров.

Протянул узкую интеллигентную ладошку.

Обязательно буду, тарщ-старш-лейтн, - сыпанул скороговоркой Постников и сунул такую же узкую и почти такую же интеллигентную, только с чернотой под ногтями, кисть.

"Уазик", валясь на рытвинах, зашкандыбал вверх по склону к насыпи.

- Войско, за мной! - повелительно рявкнул ефрейтор и, оступаясь на шатких кочках, рванул вниз, в болото.

Следом, придерживая автоматы, ринулось войско в составе двух растерянных солдат и одной понурой собаки. Под кирзачами зачмокало, захлюпало, выбрызнуло прямо на брючину. Постников, замер, выставил ногу, осмотрел несвежий сапог с пыльным осевшим голенищем. Осмотром остался недоволен и состроил кислую гримасу. Войско молча стояло позади. Только овчарка зевала, щелкая зубами, и переступала мокрыми лапами. Измятая тропа тонула в грязи, влажные жесткие травы охапками валились с высоких кочек.

- Трава по пояс, роса по... - удовлетворенно оценил ситуацию ефрейтор и ласково скомандовал сам себе: Отбой, Постников. - Затем резко развернулся и свирепо скомандовал: - Кру-ом!

Войско команды не ждало, задергалось, смешалось.

- О-тставить! Знач-так, войско, слуай мою команду! Колонной по одному, за мной, шагом - марш!

И двинулся обратно развинченной легкой походкой, с той дембельской вальяжной ленцой, по которой сразу отличишь бывалого воина от зашуганного щегла.

Они поднялись на насыпь и прошли сотню метров вдоль осушительной канавы.

- Отряд, стой. Стройся. Равняйсь. Смирно! На первый-второй рассчитайсь!

Первый!

Второй!

Оба, и первый, и второй, малорослые, лопоухие, в замурзанном

Обмундировании, Постникову откровенно не понравились, вызвав презрительное раздражение.

Фамилия?

Понтрягин, товарищ ефрейтор, - удивленно пробормотал солдат: из одной роты, а спрашивает.

Узкое лицо товарища ефрейтора сделалось ещё уже от неудовольствия.

Как надо отвечать? Стрелок рядовой такой-то. Ясно?

Так точно. Рядовой стрелок Понтрягин.

Постников с раздражением плюнул на сапог рядового стрелка и обратился ко второй половине войска:

Фамилия?

Стрелок рядовой Тукташев.

Какой же ты стрелок, если у тебя собака? Собачник ты, а не стрелок. Ну, войско, ну, ротный, ну, японский бог, ну, распронавертеть...

И пока добрался до конца замысловатого выражения, успел бросить в траву автомат, освободился, слегка попрыгав, от вещевого мешка и, расстегнув ремень, с облегчением свалил с себя сумку с магазинами, штык-нож и саперную лопатку. Потом, наступая на пятки, выбрался из сапог, а заодно и из портянок. Взялся за пуговицы. Остановился, недоуменно посмотрев на смитрно стоящее войско.

Была команда раздеваться.

Через двадцать секунд он стоял уже раздетый, поделенный линялыми трусами на две части - загорелый, изрядно обволосенный костистый торс и белые мускулистые ноги, подернутые сивой шерстью. Стоял и смотрел, тщательно свертывая форму, как подчиненные выбираются из амуниции, превращаясь в гражданских лиц, но в синих военных трусах. Худобой они начальника превосходили - это почему-то порадовало.

Понтрягин с хрустом развернул бурые портянки в лиловых разводах. Резко запахло казармой. И это уже не понравилось, Постников снова рассерчал.

- Рядовой стрелок, взять портянки рядового собачника, мыло - и на канавку. Чтоб через пять минут были как мои. Кстати, тоже сполосни.

Он бросил свои серенькие, легонькие, чистенькие портяночки к ногам Понтрягина. Тот заныл:

А че я...

Не понял! - грозно насупился ефрейтор.

И рядовой стрелок торопливо похватал вонючее тряпье.

- Тукташ! Быстренько собрал сапоги и капитально вымыл. Снаружи только, понял?

Памятуя бессмертный афоризм зампотыла Тепина: "Солдат без работы преступник" - и обеспечив подчиненных спасительным трудом, Постников, неторопливо помахивая штык-ножом, вырубил пару рогулек с перекладинкой для кострища, подволок изрядную груду сушняка, выкатил из зарослей почернелый чурбан в продольных трещинах, уселся на него и закурил.

Притопал в хлябающих мокрых кирзачах на босу ногу Тукташев, неся ещё по паре в каждой руке.

- Сапоги на солнышко, чтоб сохли, а сам развяжи мешки, возьми котелки и иди во-он к тому дереву. Наберешь воды, да чтоб почище. Давай мухой. Обедать пора.

Щеглу только скажи - обедать пора - пятки засверкали. Квелая собака затрусила следом.

Появился Понтрягин с маленькой охапочкой мокрых скруток. Мутные капли бесшумно сыпались в траву.

Отжать досуха и разложить на кусты.

Солдат с оскорбленным видом повиновался. На ветки легли две светлые портянки, две потемней и пара понтрягинских.

Постников сладко потянулся, прогибаясь, выпячивая узкие, как у барашка, ребра, и с ласковой вкрадчивостью опытного кровопийцы запричитал:

- Сынок, я же сказал, чтоб как мои стали. А ты их все как свои сделал. Перестирай, сынок. Особенно вон те, которыми не то трубы чистили, не то ваксу фильтровали. Давай, сынок, побежал.

- Да че, нормально отстираны, - надулся тот.

- Буреешь, Понтряга, - начальник сменил тон. - Улетел! А то я тебе пасть порву на семь портянок и на семь раз перестирать заставлю! У-у, чайник, чмырь зачуханный, щучий потрох - тьфу!

- Никто в полку с такой обидной изобретательностью не ругался, как Постников. В довершение он мощно харкнул в удалявшуюся спину и метров с пяти влепил жирный плевок точно между голых выпертых лопаток. Понтрягин бегом скатился к воде.

Кривоногий Тукташев осторожно принес полные котелки. Следом, опустив хвост, приплелась такая же кривоногая, мастью в понтрягинские портянки, овчарка, вялая, с продавленной спиной. Упала в тень, вывалила лиловый язык, уставилась исподлобья желтыми пустыми глазами.

- Как твоего бракованного зовут?

- Э, - не понял вопроса Тукташев.

- Как фамилия собачки?

- Джульбарс, - нараспев, вроде бы даже с гордость выговорил собаковод.

Постников хохотнул:

- Надо было Чапой назвать. Или Доходягой. Ладно, пускай Жульбарсом живет, горемыка. А какие продукты на своего батыра получил?

Тукташев полез в мешок, извлек преизрядный кулек, грубо сварганенный из громыхающей коричневой бумаги.

- Кашу дали.

В кульке оказался овес. Еще в одном скользком свертке оплывал солидный кус кулинарного жира.

- Прапорщик говорил, жарко, да. Протухнет, говорил. Жир много дал, субпродукт не дал, да.

Это вопросительно-утвердительное "да" разозлило ефрейтора.