Александра Авророва - Она была актрисою

Александра Авророва

Она была актрисою. (Игра о жизни и смерти)

Сцена первая. Репетиция

Виктория Павловна напряженно смотрела на сцену. Ну, Таша, кажется, хороша. Большого таланта у девочки нет, однако роль ей досталась словно скроенная по личной мерке. Увидевшие юное дарование впервые — решат, разумеется, что открыли звезду. А увидеть будет кому, уж об этом она, Виктория Павловна, позаботилась. Она подняла все свои старые богемные связи, она крутилась, как вор на ярмарке, но сумела-таки заручиться обещаниями многих влиятельных критиков, да и просто влиятельных в театральных кругах лиц. Они придут, обязательно придут на премьеру, и вот тогда — либо пан, либо пропал. На кон поставлено все, игра идет ва-банк. Нет, проигрыш невозможен!

Появилась Дашенька. Честное слово, здесь есть потенциал! Она-то играет вовсе не себя, а совершенно другую личность, но кто заподозрит? Словно живет на сцене, ничего не изображая. Удивительно, что не она, а Таша — родная племянница самого Евгения Борисовича. Кстати, скоро его выход. Здесь волноваться будет незачем, Преображенский — гений, он вытянул бы даже самую провальную пьесу. Только где он? Пора бы уже, девчонки и Кирилл, их партнер, держат паузу из последних сил.

Мощный рык заставил всех вздрогнуть. Казалось, где-то за кулисами завелся разъяренный лев, которого только что коварно лишили законной добычи. Однако присутствующие твердо знали, что находятся не в дикой саванне и даже не в зоопарке, а в затрапезном Доме культуры, где из животных водятся только крысы. Впрочем, даже от современных крыс, сильно развившихся под влиянием цивилизации, было трудно ожидать подобных звуков. Этим голосом, поставленным не хуже, чем у старых МХАТовских мастеров, обладал лишь один из актеров самодеятельной студии — кто же, как не Евгений Борисович Преображенский!

Виктория Павловна вздохнула. Она давно выработала тактику общения со своим сложным подопечным, но каждый раз с трудом заставляла себя к ней прибегнуть. Впрочем, теперь альтернативы не было. Накануне премьеры козырную карту близящейся игры следует холить и лелеять. Поэтому пришлось порывисто вскочить и броситься в направлении загадочного рыка.

За кулисами царил бардак, благоразумно скрытый полумраком. Встревоженные студийцы кольцом стояли в коридоре, а в центре кольца возвышался Преображенский, высокий, мощный, чуть полнеющий мужчина с незапоминающимся лицом, про которое один коллега с завистью заметил: «Как чистый лист бумаги — рисуй, что надо». О господи, мало ему внимания, которое магическим образом притягивает на сцене, так вечно устраивает спектакли в жизни!

— Что случилось, Евгений Борисович? Как вы нас всех напугали! Мы боялись, с вами случилось что-то страшное, но вы, слава богу, целы!

В интонации ни в коем случае не должна пробиваться ирония — сплошная восторженная забота круглой дуры о своем идеале. Он это любит.

— Если и цел, то с помощью бога, а не этой гнусной твари, — пророкотал Преображенский, жестом отвергнутого дочерьми короля Лира (совсем недавно сыгранная шикарная роль) указывая на одну из топтавшихся рядом женщин. Невыразительные черты переменились, приобретя несомненную царственность.

От прокаженной отодвинулись, и Виктория Павловна узрела Тамару Петровну. Час от часу не легче! Тамара Петровна Полякова — второй подарок судьбы, вторая козырная карта, на которой можно строить большую игру. Правда, козырь этот скрыт от посторонних глаз, лишь в конце завтрашней программки (кстати, после репетиции обязательно напомнить Тамаре Петровне, чтобы проследила за работой типографии), так вот, в конце программки будет тускло отмечено — «ведет спектакль Т. П. Полякова». Можно было б и не отмечать, да уж больно эта дама обидчива. Чуть что — в слезы. Наверное, дело в возрасте, недаром говорится «что старый, что малый». Конечно, шестьдесят — не совсем старость, так что физически и умственно Полякова в полном порядке. Всю жизнь просидев в каком-то НИИ рядовым инженером, она с детства бредила театром. С семьей как-то не получилось, вот и осталась одинокой старой девой, из тех, которые составляют ядро поклонниц многих артистов, — разумеется, не смазливых мальчишек, атакуемых сексуально озабоченными акселератками, а настоящих артистов и артисток. Подобные зрительницы способны профессионально разобрать любую пьесу, они наизусть помнят роли своих кумиров, тонко отличая проходные от судьбоносных. Они — идеальные потребители той неуловимой субстанции, ради создания которой и существует театр, но, увы, природа не дала им таланта творить. А они отдали бы за этот талант, за право прикоснуться к мифическому миру сцены все на свете!

И вот в шестьдесят Тамара Петровна осуществила заветную мечту. Нет, в ней не проснулся дремавший дотоле гений, она стала не жрицей, а прислужницей, однако такой, без которой жрецы прекрасного не могли бы существовать.

А с бытовой точки зрения дело выглядело так. Душой студии, ее богом-творцом являлась Виктория Павловна Косицкая. Почти двадцать лет назад она закончила режиссерское отделение театрального института, подавала неплохие надежды, но после бурного романа вышла замуж за военного и отправилась кочевать с ним по просторам необъятной в те годы родины. Формально никогда не работала, да обычно было и негде, однако не упускала случая организовать самодеятельный театр. Скучающие офицерские жены были рады проявить себя и развлечься, так что недостатка в актрисах не было, а энергия и обаяние Вики приманивали в студию актеров-мужчин. Между делом родила сына Лешку (сейчас парню тринадцать). Недавно вернувшись с мужем в Питер, попыталась возобновить старые связи. Многие однокурсники достигли степеней известных, а некоторые при этом умудрились не забыть милую Вичку, обещали помочь устроиться. Но тут грянуло страшное. Мужа послали в Чечню, и не прошло и месяца, как он погиб.

Вика всегда полагала, что ее Сашка — не слишком-то яркая личность. Иногда даже удивлялась, и как ее в свое время угораздило так сильно в него влюбиться? Молчаливый, спокойный, почти флегматичный. Что есть он, что нет. Мог целый день просидеть дома, практически не подавая голоса. Подвижной, как ртуть, активной жене это казалось диким. Но почему-то другие мужчины, куда больше соответствующие идеалу, тонко чувствующие, артистичные, абсолютно ее в сексуальном плане не привлекали. Решив смириться со странной особенностью своего организма, Вика стала верной, хотя не слишком-то домовитой спутницей жизни. Впрочем, Сашка не жаловался. Раз ему требуется в квартире армейский порядок, значит, сам и должен его наводить — подобную максиму считали справедливой оба супруга. Оба также были согласны с тем, что ему повезло отхватить жар-птицу, она же запросто могла бы подыскать себе кое-что получше.

И вот теперь, когда Сашки не стало, выяснилось — лучше быть невозможно. Выяснилось — это иллюзия, что незаметно, есть он или нет. Его присутствия, одного факта его существования было достаточно, чтобы пронизывать Викину душу невидимыми токами, которые и составляли основу счастья. Оказывается, жилось так легко и просто, поскольку в жизни была опора, неощутимая, но надежная. Пока ты дышишь, необходимости воздуха не чувствуется, а вот лишись его — и умрешь.

Вика не умерла, хоть и была готова. Ведь рядом находился моментально повзрослевший Лешка, его нельзя оставить в этом мире одиноким. Привидением бродила она по дому, машинально ела подсунутую сыном еду, машинально ложилась вечерами в кровать, однако не засыпала, а все прокручивала в памяти прошлое, с тоскою понимая — если б вернуться назад, вела бы себя иначе, повторяла бы мужу вновь и вновь: «Я люблю тебя, я люблю тебя как же сильно, как сразу после первой встречи, но по-другому!» Господи, скольких радостей она его лишила из-за собственной слепоты, и вот теперь ничего не поправишь!

Знакомые пытались выражать сочувствие — Вика грубо их обрывала. Она не хотела ни с кем разговаривать. Постепенно ее оставили в покое. В конце концов, кому приятно, выполняя тягостный долг по отношению к ближнему, наткнуться на вопиющую неблагодарность? Только Лешка продолжал теребить, заставляя иногда возвращаться из сомнамбулического состояния к жизни. Это раздражало, поскольку в подобные моменты боль усиливалась, становясь совсем нестерпимой.

А потом Лешка деловито сказал:

— Мама, хочешь, я заделаю все щели, и мы откроем газ? Говорят, это совсем не больно. Все лучше, чем так.

И тут Вика вдруг явственно представила мертвое тело сына, которое заколачивают в гроб. Словно Сашку хоронят снова. Снова убивают и снова хоронят, будто мало было одного раза, будто замкнулось кольцо времени и страшные события станут повторяться вновь и вновь. И она поняла, что ей есть, что терять в этой жизни и, следовательно, жизнь продолжается.