Елена Донцова - Мертвые в прятки не играют

Елена Дмитриевна Донцова

Мертвые в прятки не играют

Моим родителям

* * * 

В начале первого часа ночи вдоль набережной по бульвару Круазетт брела озябшая и очень печальная женщина. Ее лицо освещали сполохи фейерверков, что все еще бушевали далеко в море, выпускаемые в темное небо с нескольких платформ. Вокруг нее не смолкали радостные крики на всех языках мира – начался новый, 2009 год. Праздничные столы стояли везде: на набережной, на уходящих в море пирсах, за сияющими витринами ресторанов. Повсюду смех, объятия, яркие одежды.

И только ей на этом празднике жизни не хватило места. Вероника давно уже промерзла до костей, пальцы потеряли чувствительность в новых, специально к празднику купленных туфельках. Несколько раз она заходила в ресторанчики, но приветливые метрдотели бросались к ней с извинениями: мест нет и не предвидится, мадам стоило забронировать столик заранее. Порывом ветра с моря у нее выдуло линзу из правого глаза, и это оказалось последней каплей. Женщина тихо заплакала посреди всеобщего радостного ликования.

А как она готовилась к этому празднику! Выбирала наряд, продумывала праздничное меню, покупала елку и елочные игрушки. Муж задерживался на переговорах в Германии, сначала обещал вернуться за пару дней до Нового года, потом тридцатого, потом тридцать первого… Сперва Вероника ничуть не беспокоилась – нет, она даже была довольна, что муж далеко и не раздражается лишний раз из-за всей этой предновогодней суеты. Ведь нужно было пройтись по магазинам с детьми, купить им подарки, позаботиться о небольших презентах для няни и приходящей прислуги. И чтобы после всех хлопот выглядеть соблазнительной и свежей, – сделать маникюр-педикюр, маску для тела, маску для лица, массаж, прическу...

Нервничать она начала только тридцатого, после того как муж на ее робкий намек, что пора бы ему уже воссоединиться с семейством, резко ответил, что даже не предполагает, когда вообще сумеет освободиться.

– А что, разве твои партнеры в Германии еще не разошлись на рождественские каникулы? – робея от его раздражения, спросила она.

– Какие к черту каникулы? – еще больше раздражился муж. – Это только русские могут думать о праздниках, когда в мире кризис!

– Не заводись, Андрюша, – взмолилась она самым кротким голосом, на который была способна. – Только скажи, когда же ты вернешься? Все-таки семейный праздник, дети тебя ждут.

– Черт возьми, да оставьте вы меня в покое с этим дурацким праздником! – заорал муж и бросил трубку.

Рука с телефоном без сил упала на колени. Вероника сидела в неловкой позе и думала о последних словах мужа. Что же это он имел в виду? Кто достает его с праздником, если, по его же словам, немцы думают только о кризисе? Значит, есть кто-то другой, а скорее другая, кто тоже звонит, дергает, и только что муж случайно проговорился. Потому и трубку швырнул: он всегда так делает, когда в разговоре сболтнет лишнее. Будь виновата она, муж бы трубку не бросил и не успокоился, пока не дождался от нее слез и покаяния… Не владея собой, в плену ужасных подозрений, она на одном дыхании написала мужу сообщение: «Праздник отменяется. Можешь вообще о нем забыть».

Через минуту пожалела, конечно, тем более что ответа на свой выпад она не получила. И стало ясно, что эта ссора исчерпает себя не скоро и извиняться за конфликт придется тоже ей. Что ж, она извинится, не впервой. Но только не сегодня и не завтра, потому что на Новый год муж теперь уж точно не приедет. Своим непростительным поведением она сама подписала ему увольнительную на все праздники.

Так и случилось. Муж позвонил сегодня в девять вечера, сухо попросил позвать к телефону детей, поздравил их и тут же отключился. Все, что перепало ей: торопливое бормотание сынишки Славика:

– Папа сказал, чтобы мы с Зиной поцеловали тебя за него!

– За себя лучше поцелуйте, – вздохнула Вероника, крепко прижимая к себе сына и дочь и усилием воли удерживая закипающие в уголках глаз слезы.

Потом она возилась с детьми, раздавала подарки, водила хоровод вокруг искусственной, слишком уж зеленой елочки, и этим немного отвлекалась от грустных мыслей. Но в одиннадцать вечера дети начали засыпать на ходу. Они на пару с няней быстро отмыли их мордашки от сливок и шоколада и рассовали по постелям.

Вот тут Веронике и сделалось совсем худо. Впереди ее ожидала бессонная ночь, полная страхов и тоски, лихорадочных мыслей о том, как вернуть любовь мужа, которая, она чувствовала, в последнее время совсем истощилась. И она так испугалась этой ночи, что вдруг приняла решение: она оставит детишек с няней, а сама поедет в Канны, посмотрит новогодний фейерверк, посидит в каком-нибудь ресторанчике. Кто же мог подумать, что получится еще хуже?

И вот теперь она брела куда-то без всякой цели на онемевших ногах и думала: а не броситься ли ей в море? Потому что дожить до утра на этих праздничных улицах казалось Нике делом немыслимым. А вернуться домой она не могла: без одной линзы все вокруг двоилось и расплывалось. Женщина чувствовала, что непременно попадет в аварию, а это гораздо хуже, чем мирно сгинуть в морской пучине. Так думала Вероника и на всякий случай подальше уходила от моря, от набережной, в глубь города.

Она сделала еще одну попытку осесть в теплом местечке. Свернула с набережной на одну из маленьких улочек, названия которой она не знала, но которая соединяла бульвар Круазетт с улицей Антиб. Вероника помнила, что где-то на этой скромной улочке укрылся небольшой уютный ресторанчик, – они были там с мужем несколько лет назад, когда только поселились в Мандельё.

Ресторанчик оказался на месте. Сквозь огромную витрину с нарисованным Санта-Клаусом Вероника углядела свободный столик и бросилась к входу со всех ног. Ворвалась в теплый предбанник – и поняла, что опоздала. За столик как раз усаживались две богато одетые дамы, а к ней уже спешил официант с сокрушенным выражением на длинном усталом лице... Вероника медленно повернулась лицом к выходу.

– Титова! – вдруг услышала она женский голос – и не поверила своим ушам. Кто здесь в Каннах мог знать ее девичью фамилию? Ника замерла на месте и торопливо огляделась.

Одна из опередивших ее дам энергично махала рукой с зажатой в ней крохотной сумочкой. А пальцем другой руки она тыкала в стул между ней и подругой, приглашая присоединиться к компании. Вторая женщина, склонив голову набок и чуть подавшись вперед, щурилась на Веронику сквозь очки в модной дорогой оправе.

Вероника напряглась, но не сумела с ходу сообразить, приходилось ли ей когда-нибудь раньше видеть этих женщин. И все-таки сердце ее радостно подпрыгнуло в груди. Какое счастье не оказаться в такую ночь одной среди чужих, равнодушных к ее беде иностранцев! Женщины же эти явно ее знали, и были, сразу видно, одного с ней круга. А значит, не придется потом возить их по распродажам и за свой счет покупать подарки родне.

Официант расплылся в счастливой улыбке и склонился в полупоклоне, рукой указывая женщине направление. И Ника с робкой улыбкой сделала шаг к столику...

Женщины были веселые, цветущие, уже немного пьяненькие. Видно, это был их не первый за вечер ресторан. Одеты хорошо, все из новых коллекций, все приобретено в тех магазинах, где закупалась и Вероника, так что она могла бы с ходу оценить стоимость нарядов и той и другой.

– Мы знакомы? – полушепотом спросила она, останавливаясь у столика.

– Знакомы, знакомы, – ворчливо отозвалась одна из женщин, невысокая, слегка полноватая, с простым симпатичным лицом и пушистыми светлыми волосами, изящно заколотыми на затылке. – Совсем зазналась, Титова, чешешь мимо, по сторонам даже не смотришь. Давай падай на стул.

Вероника опустилась на кончик стула, страдая от неловкости. Она-то считала, что женщины сразу назовут себя или она при ближайшем рассмотрении сумеет их узнать. А вот ничего подобного: она не узнала, а незнакомки вели себя так, будто представляться не имело никакого смысла. Ясно одно: они не жены Андрюшиных партнеров, потому что знают ее по прежней фамилии. А другими знакомыми Вероника за последние годы не обзавелась. И значит, ничего нет ужасного в том, что она не помнит этих женщин: люди с годами меняются, и не обязательно в худшую сторону. На этом и решила сыграть Вероника.

– Вот я перебираю в уме всех потенциальных красавиц из моего детства и юности, но, похоже, вы обе превзошли самые смелые ожидания, – с хитрым видом проговорила она.

Женщины переглянулись – и захохотали.

– Ну, загнула, Титова, – сквозь смех пробормотала светловолосая. – Всегда была хитренькая. Скажи уж просто: не узнаешь нас в этом гриме!

– Не узнаю, – согласилась Вероника, тоже смеясь. – Хоть убейте, не узнаю.

– Пятую школу помнишь? Седьмой класс?

«Черт возьми!» – подумала Вероника. Именно эту школу и этот класс ей меньше всего на свете хотелось вспоминать. Однако она кивнула.