Барбара Майклз - Порванный шелк

Барбара Майклз

Порванный шелк

Глава 1

Они отказались от того, чтобы она отвезла их в аэропорт. Национальный аэропорт был одним из самых загруженных в стране. Даже коренные жители Вашингтона старались по возможности избегать его из-за ужасного движения на трассе. «За исключением этих чертовых членов конгресса, — прорычал ее дядя Пат, стукнув кулаком по столу, чтобы придать большую значимость сказанному. — У них-то есть персональные шоферы и лимузины с кондиционером, им не надо из кожи вон лезть, чтобы добраться до аэропорта, зарабатывая себе высокое давление и зубную боль».

Что, в свою очередь заметила тетушка Рут, было не только несправедливым преувеличением, но и вовсе не относилось к делу.

Карен не спорила. Последнее, что она увидела, — была застывшая улыбка и озабоченный взгляд ее тетушки, выглядывавшей из окна такси.

Автомобиль на секунду задержался на углу улицы и, рванув с места, погрузился в водоворот движения по Висконсин-авеню. Наконец-то Карен позволила дежурной улыбке сползти с лица. Она потерла подбородок, подумав о том, что у тетушки Рут, видимо, также ноют мышцы лица после стольких недель вынужденного, обусловленного обстоятельствами дружелюбия и веселья.

Это было настоящим облегчением — вдруг позволить себе полностью расслабиться. Она подошла к дому, едва передвигая ноги, хотя было еще раннее утро, улицы мерцали от жары и повышенной влажности, что было так характерно для лета в Вашингтоне.

Как и все старые дома в этой фешенебельной части столицы, дом Рут был возведен в начале девятнадцатого века, в те времена, когда Вашингтон был процветающим городом со своими собственными порядками, прежде чем новая нация поселилась здесь, перебравшись через реку. Каждый кирпич на фасаде, все до мельчайших деталей в самом доме было хорошо знакомо Карен. Она прожила здесь со своими тетей и дядей почти год, пока посещала колледж, а после часто приезжала навестить их. Но сейчас, когда она стояла в холле, глядя на знаменитую винтовую лестницу, ее не покидало чувство, что было во всем этом что-то абсолютно незнакомое и нереальное.

И дело было вовсе не в доме. Что-то произошло в ней самой. Всего лишь месяц назад она была женой и вела домашнее хозяйство, живя в пригороде. У нее были все основания полагать, что положение ее столь же прочно и постоянно, как у мошки в куске янтаря. Расписание Джека было таким же неизменным, как и ее собственное. Если он был не в университете, то уходил на собрание, или на конференцию, или закрывался в своем офисе, работая над очередной книгой или статьей, которые должны были свидетельствовать о его успешном продвижении по профессиональной лестнице. Когда она не занималась работой по дому, то печатала на машинке его работы, или проверяла его записи, или разыскивала нужные ему материалы. Все, что она делала, даже пища, которую готовила, — все это делалось по раз и навсегда установленным правилам. Джек был человеком, которому кулинарные изыски национальной кухни или какие-либо диеты не доставляли никакого удовольствия. Его вполне устраивали мясные блюда с картошкой.

Он заказал себе бифштекс в тот день, когда сказал ей обо всем. Он предложил пообедать где-нибудь вместе, что было редчайшим случаем за последние несколько месяцев. Позже Карен поняла, что что-то было не так. Но она даже заподозрить не могла, что именно. Его сообщение, тщательно продуманное и высказанное только после коктейля, было страшным потрясением для нее; это был удар ниже пояса.

Он ошибся, приняв ее молчание и пустой, ничего не выражающий взгляд за тихую уступку. И вздохнул с облегчением, поняв, что истерики не последует. (На самом деле он был разочарован и заметно раздражен тем, что она не ела те дорогие блюда, которые он заказал). Подвезя ее домой, он отправился на очередное так называемое «собрание». Карен прекрасно понимала, кто там будет. Все та же личность, которая посещала все те же собрания и из-за которой Джек был так занят в последнее время.

Она сразу поднялась наверх, собрала единственный чемодан и вызвала машину. На их общем счете было достаточно денег, чтобы купить билет до Вашингтона. И она благодарила Бога за то, что существующая банковская система позволяла ей получить наличные немедленно при помощи автоматического банкомата.

Ей и в голову не приходило отправиться «домой к маме». Когда несколько дней спустя она собралась с духом и позвонила женщине, которая по странному стечению обстоятельств была ее матерью, вместо приглашения приехать домой она выслушала резкую нотацию. Должно быть, она что-то не так сделала или с чем-то не справилась. Она не должна была уезжать из дому и бросать мужа. Она должна была бороться за свои права и за своего мужчину...

Однако резкая, обличительная речь никак не подействовала на моральное состояние Карен, хотя она и испытывала страх перед материнским гневом. «Это только твоя вина. Потому что, если бы это было не так — если бы ты не была виновата, это могло бы случиться с кем угодно, даже со мной».

Далеко не все жены, насколько Карен знала, испытывали этот тайный страх. Взять, к примеру, ее сестру Сару, которая раньше, пока она посещала Джорджтаунский университет, тоже жила с Рут и Патриком. Сейчас она жила на западном побережье и была полностью поглощена заботой о четырех своих неугомонных ребятишках и таком же неугомонном и обожаемом ею супруге. Это было одной из причин, по которой Карен не стала искать прибежища у своей сестры. Но это была не единственная причина. Бьющее через край счастье, которое исходило от Сары, было бы как соль на свежую, еще не успевшую зарубцеваться рану.

Рут, сестра ее матери, тоже была счастлива в браке, но это было тихое, не выставляемое на обозрение окружающим счастье, и потому оно не ранило.

Патрик и Рут были старше, у них не было детей, и их восхищение друг другом выражалось более спокойно, а потому Карен предпочитала их общество любому другому. Первое замужество Рут было несчастливым, и она не любила говорить об этом. Ей было около сорока лет, когда она вторично вышла замуж за человека, который был ее полным антиподом. Благодаря антропологическим исследованиям, которые он проводил, Патрик МакДугал часто бывал в отдаленных, диких местах планеты, и именно его работа способствовала появлению у него презрения к ханжеским условностям цивилизации, презрения, которое он не собирался скрывать.

Пат был крупным, шумным и неуклюжим, с копной огненно-рыжих волос и лицом, подтверждавшим теорию о происхождении человека от обезьяны. В противоположность ему подчеркнуто аккуратная и подтянутая Рут была миниатюрной, с изящными чертами, хрупкостью и утонченностью напоминавшей фарфоровую статуэтку.

Их речь также была разительным контрастом по отношению друг к другу. Его язык всегда изобиловал ругательствами, в то время как Рут лишь в минуты сильного волнения могла произнести какое-нибудь легкое ругательство, не выходящее за рамки приличия.

Если Карен и хотела найти виновника всех своих несчастий — а было время, когда она определенно этого хотела, — она могла винить Рут, но не за то, что ее брак распался, а за само замужество. Она встретила Джека, когда жила с Рут и Патриком. Как и Пат, Джек преподавал в университете. Джек чем-то напоминал ее дядю, человека, который сделал Рут настолько счастливой, что та стала настоящей угрозой одиноким людям. (Каждый, кто ее видел, мечтал о таком же счастливом единении с любимым человеком.)

Сейчас Рут уезжала с ним на Борнео, чтобы помочь ему содержать дом в джунглях, в то время как Пат заканчивал собирать материал о магии и местный фольклор. Рут с ее элегантными костюмами пастельных тонов и безукоризненной прической, Рут, которой шел уже шестой десяток, светилась от радости, когда говорила Карен об их планах.

Это было поразительно, насколько совпадали их желания, говорила Руг. Она совершенно не думала о змеях или ядовитых насекомых, об отсутствии каких бы то ни было санитарных условий, но вот оставлять свой любимый дом пустым на целых три месяца ей очень не хотелось. Она, конечно, могла бы его сдать — всегда находились дипломаты, политические деятели, журналисты, которым нужно было временное жилье в Вашингтоне, и казалось, что у многих из них денег было значительно больше, чем им требовалось. Но Рут испытывала неприязнь к самой мысли о том, что кто-то посторонний может жить в ее доме.

— Так что ты и в самом деле делаешь мне одолжение, — убеждала она Карен. — Пустой дом — это все равно, что персональное приглашение для грабителей. Я только надеюсь... — Небольшая складка меж бровей стала глубже, и она замолчала.

— На что ты надеешься?

— Что ты не собираешься оставаться одна.

— Почему бы и нет? Это как раз то, что мне нужно.

Рут продолжала смотреть с сомнением.

— Я в этом не так уверена. Безусловно, тебе необходимо какое-то время побыть одной: время подумать, построить планы на будущее и, — добавила с легкой улыбкой, — покричать, поплакать, попинать мебель (за неимением под ногой ничего лучшего), выплеснуть весь свой гнев.