Артур Конан Дойл - Лисий король

Артур Конан Дойл

Лисий король

Дело было после охотничьего обеда, на котором красных мундиров за столом оказалось не меньше, чем черных сюртуков. Из-за присутствия военных разговор за сигарами перешел постепенно на лошадей и наездников, стали вспоминать необыкновенные гоны, когда лиса вела за собой свору через целое графство и настигали ее только две или три прихрамывающие гончие и пеший егерь, потому что у всех всадников были отбиты зады. Чем чаще наши бокалы наполнялись портвейном, тем длиннее и фантастичнее становились гоны, и в конце концов, если верить некоторым рассказам, выжлятники забирались в такую даль, что, спрашивая дорогу, не могли понять языка, на котором им отвечали люди. И лисы тоже стали вести себя как-то странно, а некоторые из них оказались даже на ветках подстриженных ив. Других вытаскивали за хвост из кормушек в конюшнях, а третьи, вбежав в открытую дверь, забивались в картонку для дамских шляп.

Одну или две такие невероятные истории рассказал глава местного охотничьего общества, и когда он, откашлявшись, собирался приступить к новой, мы уже с нетерпением ее ждали, потому что в нем было что-то от актера, и мы его слушали, разинув рты. Выражение лица теперь было у него деловым, серьезным и очень сосредоточенным, что предваряло обычно самые большие его успехи в роли рассказчика…

Человек, о котором я буду рассказывать, живет теперь не здесь, он переехал в другую часть Англии, но, наверное, кто-нибудь из вас его еще помнит. Дэнбери его имя, Уолтер Дэнбери, или Уот Дэнбери, как его тогда называли все. Он был сыном старого Джо Дэнбери, хозяина Верхнего Аскомба. Единственный его брат утонул, и имение после смерти отца унаследовал он один. Всего несколько сот акров, но хорошей пахотной земли, а земледелие в те дни процветало.

Этот молодой Уот Дэнбери был просто молодчина, завзятый наездник, готовый жизнь провести в седле, и великолепный спортсмен, но то, что он в его возрасте вдруг стал хозяином приличного состояния, немного вскружило ему голову, и год или два после получения наследства он прожигал жизнь. Мальчик не был порочным, но соседи у него оказались очень пьющие и они втянули Дэнбери в свою компанию, а он был общительный малый, старался не отстать от друзей и очень скоро стал пить куда больше, чем было полезно для его здоровья. Но тут случилось нечто очень любопытное и так резко вырвало его из трясины, в которую он погружался, что его рука после этого больше никогда не протягивалась к бутылке.

У Уота Дэнбери была черта, которую я замечал также у многих других, и заключалась она в том, что хотя он все время рисковал своим здоровьем, он, тем не менее, очень о нем тревожился: самый пустячный симптом какой-нибудь болезни, когда он сам его у себя обнаруживал, вызывал у Дэнбери крайнее беспокойство. Здоровье у него было прекрасное, он был закален, много времени проводил на воздухе и очень редко испытывал даже самые легкие недомогания, но наступило время, когда пристрастие к бутылке начало сказываться, и, проснувшись однажды утром, он почувствовал, что руки у него трясутся, а нервы дрожат, как натянутые до предела струны. Он поужинал накануне в каком-то доме, где было очень сыро, а стол ломился от вина, хотя и не очень тонкого: так или иначе, его язык казался ему теперь таким шероховатым, как купальное полотенце, а в голове будто тикали часы - из тех, которые заводят на восемь дней. Дэнбери очень встревожился и послал в Аскомб за доктором Миддлтоном, отцом того врача, который практикует там нынче.

Миддлтон и старый Дэнбери очень дружили, и доктору было неприятно видеть, что сын его друга гибнет, и он, воспользовавшись представившимся случаем, сказал юноше, что его болезнь очень серьезна, и прочитал ему лекцию об опасностях, которые таит в себе его теперешний образ жизни. Сокрушенно покачивая головой, он говорил, что если Уот Дэнбери не изменит своего образа жизни, возможна белая горячка, а то и мания. Молодой Дэнбери страшно перепугался.

- Как вы думаете, сегодня ничего со мной не случиться?

- Если вы не выпьете днем ни капли и до вечера никаких нервных симптомов у нас не появится, тогда, пожалуй, можно рассчитывать на то, что с вами ничего не случится, - ответил доктор. Немного страха, подумал он, его пациенту не повредит, поэтому он несколько сгустил краски.

- Каких симптомов могу я ждать? - спросил Дэнбери.

- Обычно начинаются зрительные галлюцинации.

- А как мне быть, если я что-нибудь такое увижу?

- Если увидите, пошлите сразу за мной, - и, пообещав лекарство, доктор попрощался с ним и ушел.

Уот Дэнбери поднялся с кровати, оделся и стал, охваченный тоской, бесцельно бродить по комнате, совсем несчастный и растерянный; в мыслях он уже видел себя навсегда заточенным в психиатрическую лечебницу графства. Итак, доктор ручается, что если он благополучно дотянет до вечера, с ним сегодня уже ничего не случится, но не очень-то весело ждать, не появятся ли симптомы, и поглядывать все время на свой сапог: по-прежнему ли он остается сапогом или у него уже выросли ножки и усики. Вскоре ожидание стало невыносимым и он почувствовал, что ему необходимо дышать свежим воздухом и видеть зеленую траву. С какой стати ему сидеть дома, когда в какой-нибудь полумиле от него сейчас съезжается Аскомбское охотничье Общество? Если у него должны появиться эти галлюцинации, о которых говорил врач, то они не начнутся раньше и не будут сильнее оттого, что он поедет верхом на лошади, и будет дышать свежим воздухом. Он был уверен также, что это облегчит его головную боль. И через десять минут он уже снарядился АЛЯ ОХОТЫ, а еще через десять выехал из своей конюшни, и колени его крепко сжимали бока чалой кобылы Матильды. Сперва он держался в седле не очень устойчиво, но чем дальше ехал, тем лучше себя чувствовал, а когда добрался до места сбора, голова у него почти прошла, и ничто не тревожило его, кроме всплывающих в памяти слов доктора о том, что галлюцинации возможны в любое время до наступления вечера.

Но вскоре он позабыл и об этом, потому что как раз когда он подъехал, отпустили гончих, и те помчались к Черному Логу, а оттуда к Орешне - так назывались два леска неподалеку. Утро выдалось такое, когда собакам особенно легко идти по следу, без ветра (значит, след не сдует), без дождя (не смоет), и влажность воздуха, какая нужна, чтобы след сохранился. Съехалось сорок человек, все заядлые охотники и хорошие наездники, и когда они доскакали до Черного Лога, то поняли, что охота будет - с пустыми руками отсюда никогда не возвращались. Леса в те дни были густые, не такие, как теперь, и лисиц в них водилось тоже больше, чем теперь, а среди этих темных дубов лисы просто кишели. Трудность заключалась в том, чтобы выгнать лису из чащи, потому что сквозь заросли было не продраться, а для того, чтобы загнать лису, нужно сперва выманить ее на открытое место.

Подъехав к Черному Логу, охотники стали вдоль опушки, каждый там, откуда, как ему казалось, лучше всего начать. Часть немного углубилась с гончими в лес, часть стала небольшими группами возле просек, а часть на опушке в надежде на то, что лисица выскочит из леса, а не побежит вглубь. Молодой Дэнбери знал эти места как свои пять пальцев, поэтому он остановился у пересечения просек и стал ждать. У него было чувство, что чем быстрей и дальше поскачет лошадь, тем ему будет лучше, и потому ему не терпелось сорваться с места и понестись галопом. Да и его кобыла, одна из самых быстроногих лошадей в графстве, так и плясала под ним. Уот был великолепным наездником легкого веса, не больше килограммов шестидесяти вместе с седлом, а у кобылы грудь и ноги такие могучие, что хоть лейб-гвардейца на нее сажай, и едва ли кто-нибудь другой из съехавшихся охотников мог надеяться его перегнать. Дэнбери сидел на лошади, прислушивался к крикам егеря и выжлятников и видел время от времени в подлеске промелькнувший хвост или бело-рыжий бок гончей. Свора была хорошо обученная, и хотя вокруг тебя работали сорок гончих, заметить это было невозможно - ни одна не подавала голоса.

А потом вдруг одна из гончих протяжно завыла, к ней присоединилась вторая, третья, и через несколько мгновений уже вся свора, заливаясь лаем, мчалась по горячему следу. Дэнбери увидел, как стремительный поток гончих перетек на ту сторону просеки и исчез, а еще через мгновение промелькнули за ними следом три красных егерских мундира. Уот Дэнбери мог срезать путь, воспользовавшись другой просекой, но побоялся опередить лисицу и потому поскакал за старшим егерем. Они неслись гуськом напрямик через чащу, пригибаясь, когда путь им преграждали ветки, так что лицо каждого погружалось в гриву лошади.

И вот, наконец лес начал редеть, и они оказались в долине, по которой протекала река. Открытое и ровное место, кругом трава, гончие уже ушли вперед ярдов на двести и теперь мчались вдоль берега. Остальные охотники поехали не через лес, а в обход, и теперь неслись сюда через поля слева, однако Дэнбери и егеря были намного впереди, и тем так и не удалось их догнать. Только двое из остальных вырвались вперед: пастор Джеддс на огромном гнедом, на котором он обычно ездил на охоту в те дни, и сквайр Фоули, который был в весе пера, и лошадей для охоты выбирал себе из забракованных чистопородных на аукционе в Ньюмаркете. Но больше ни у кого надежды догнать егерей и Дэнбери не было, потому что собаки не теряли след ни на миг, не метались и не кружили, и для них от начала до конца это был просто бег по пересеченной местности. Если прочертить по карте карандашом прямую линию, то и она не окажется прямее, чем путь, по которому эта лиса бежала к гряде меловых холмов на берегу моря; и собаки бежали так уверенно, будто все время видели, и, однако, с самого начала гона никому не удавалось увидеть лису хоть бы на миг, и никто из местных жителей не крикнул ни разу "ату" - если бы крикнул, то это значило бы, что хоть кто-то, но увидел лису. Однако удивляться тут нечему: если вы бывали в тех местах, вы знаете, что людей там живет не слишком много.