Егор Роге - Опустошение

Егор Роге

Опустошение

Начало

Встреча с прошлым на самом-то деле редко доставляет радость.

Бывает, что даже самые яркие и приятные воспоминания детства, лишь только некоторое время окутывая нас теплым уютным одеялом, вызывают счастливую улыбку. А потом, чуть позже, мы вспоминаем, что многих людей, участников или главных лиц наших воспоминаний, уже нет в живых, а кто-то был выброшен судьбой из нашей жизни, и улыбка постепенно сходит с нашего лица, уступая место грусти…

Во всяком случае, сидя на летней веранде ресторана «Бавариус» на Комсомольском проспекте, я уже полчаса пытался ответить себе на вопрос: для чего я решил поворошить прошлое?

Зачем я согласился встретиться с человеком, которого не видел много лет, действия которого причинили мне столько неприятностей?

Возможно, для того, чтобы сотый раз убедиться, что его падение с высот благополучия окончательно? И он не нашел в себе сил снова подняться? Нет. Я не сомневался, что удача навсегда покинула его.

А может, для того, чтобы, увидев это, насладиться моментом? Ведь это же та самая справедливость, которая так редко случается на земле.

Нет. И это не так.

Мы чаще всего искренни сами с собой, обычно не нуждаемся в самообмане, и я знал, что давно простил его.

Артем редко опаздывал, и потому я, чтобы собраться с мыслями, пришел почти на сорок минут раньше.

«Как он выглядит сейчас? – подумал я. – Уж точно он не стал меньше ростом, так и смотрит на мир с высоты своих почти восьмидесяти дюймов[1], как он шутил когда-то.

Ему сейчас сорок, да нет, сорок два уже…

– Ваше пиво, – вмешался в мои размышления официант, – нефильтрованное пшеничное, горячее вам принести минут через…

– Минут через тридцать, наверно, – ответил я, – и вот что, принесите шнапс, у вас ведь есть шнапс?

– Ну конечно, – он удивленно посмотрел на меня, люди действительно не часто пьют шнапс в двенадцать часов дня, – сейчас принесу.

«На Комсомольском почти никогда не бывает пробок, – подумал я, – поток машин по метромосту еле ползет, проносится Комсомольский, чтобы снова встать в вялотекущий трафик на Пречистенке.

А это ведь автодорожная проекция нашей жизни, долгая подготовка стремительного рывка, который, по сути, совершенно лишен смысла».

Надо же, одна порция грушевого шнапса – и такие глубокие мысли. Наверно, все алкоголики – большие философы.

Сколько времени прошло с момента нашей последней встречи? Больше десяти. Большой срок. А с момента первой? Удивительно. Двадцать пять!

Был август 1980 года…

Часть 1

Эпизоды

1980. Август

Олимпиада! Самое яркое событие лета. Огромная чаша «Лужников», поляк Козакевич взял высоту пять семьдесят восемь! Его шест так прогнулся, что я был уверен – не выдержит.

Но нет, победно подняв руки, поляк выходил из сектора олимпийским чемпионом.

Отец взял меня на стадион, твердо заверив маму, что к рижскому поезду мы непременно успеем.

У родителей «совпал» отпуск, и мы втроем ехали к морю.

Нам с мамой предстояло жить в гостинице «Jurmala», а отцу – неподалеку, в военном санатории.

На поезд мы наверняка бы опоздали, но решением властей Москва была отгорожена ото всей страны, и улицы были совершенно пустынны, транспорт ходил строго по часам, и свободные такси всегда стояли на положенных для этого стоянках.

В нашем купе оказался еще один офицер, сослуживец отца, и за разговорами родители вскоре перестали обращать на меня внимание и даже не заметили, что я вышел из купе.

Две проводницы бойко переговаривались на латышском.

– Хочешь что-нибудь? – обратилась ко мне одна из них.

– Да, а можно чай? – ответил я.

– Я принесу в четвертое купе, ты оттуда?

Я кивнул.

Изучив расписание движения поезда, который должен был проехать с десятью остановками, из которых мне особенно запомнились Резекне и Крустпилс, я вернулся в купе и заснул, не дождавшись чая.

Утром, когда я проснулся, поезд уже подъезжал к Риге.

Я мечтал, что когда-нибудь окажусь за границей: услышу непонятный язык, увижу необычную архитектуру. Рига дала мне все это, навсегда заняв место в моем сердце.

Юлий, муж нашей дальней родственницы, встречал нас на перроне. Рядом с ним стоял высокий, полный парень лет семнадцати – его сын Артем.

– Ну! С приездом, – весело сказал Юлий, – Артем, не стесняйся, бери-ка вещи.

Отец, взяв свой чемодан, уехал с товарищем в санаторий, пообещав вечером навестить нас в гостинице.

Мы сели в новенькую, чуть больше месяца назад купленную машину Юлия, – пятую модель только недавно запустили на конвейр ВАЗа, это была большая редкость.

Юлий работал заместителем директора в машиностроительном тресте, и его должность позволила ему купить эту машину одним из первых.

Мама села на переднее сиденье, а Артем и я оказались сзади.

– В каком классе-то? – наконец спросил он.

– В четвертом, – ответил я, – перешел в пятый, а ты?

– А я на первом, – ответил он.

– В первом? – не поверил я.

– На первом курсе института, – с нескрываемым раздражением произнес он.

Машина вырулила на улицу Падомю-бульвар и свернула на улицу Горького.

– Красиво, – сказал я, увидев панораму старого города, – как в кино!

– Послушай-ка, – тихо сказал Артем, – мои сказали, чтобы я занялся тобой…

– Отлично! Я не против…

– Я – против, – ответил Артем, – у меня свои дела, у тебя свои. Понял?

– Не понял, – обидевшись, ответил я.

– Послушай, я прошу, – изменив тон, сказал Артем.

Он запустил руку в задний карман брюк и достал немного мятую фотографию.

С нее на меня смотрела молодая и очень красивая девушка.

– Понял теперь? – подмигнул Артем. – У меня дела.

– Понял, – ответил я улыбнувшись…

1984. Август

Прошло четыре года. Мне исполнилось четырнадцать лет. После окончания восьмого класса полтора летних месяца я провел в Краснодарском крае в трудовом лагере, на прополке овощей и сборе черешни.

Несмотря на название – «Лагерь труда и отдыха», следует отметить, что последнего там как раз и не хватало.

Восьмичасовой рабочий день и шестидневная рабочая неделя, на мой взгляд, шли вразрез с трудовым законодательством в части использования труда несовершеннолетних.

А эпидемия дизентерии в лагере и брюшного тифа в соседней деревне не только расширили мои медицинские познания, но внесли разнообразие в рацион питания – в него были включены различные антибактериальные препараты.

Брюшной тиф, до этого вызывавший у меня ассоциации с гражданской войной и революцией, оказался нормальным явлением в южных районах Союза и в конце двадцатого века.

К счастью, ни я, ни мои одноклассники не заболели.

Вдобавок в последний момент к нашему отряду прикрепили второй – ребят из спортивной школы, ежедневные стычки с которыми редко завершались в нашу пользу.

Однако я получал истинное удовольствие от этой поездки.

Во-первых, нам удалось заработать немалые деньги, впервые в жизни, а во-вторых, со мной были мои друзья, рядом с которыми все неприятности казались пустяками.

В конце августа мои родители вместе, впервые за четыре года, отправлялись в отпуск, и мне был предоставлен выбор – поехать с ними или остаться в Москве, где, проявив самостоятельность, я должен был продержаться две недели на пятнадцать рублей.

И если бы они направлялись в любой другой город, кроме Риги, я непременно остался бы дома, но Рига – остров западного мира, готическая Европа, – навсегда завоевала мое сердце, и скоро под стук колес я ехал к Балтийскому морю.

Как и четыре года назад, нас встречал отец Артема Юлий на своих уже не совсем новых «жигулях». Он немного постарел, а вот его жена совершенно не изменилась.

Хозяйка большого дома, Ида была искренне рада нашему приезду, и ее огромная рижская квартира в старом доме навсегда останется в моей памяти как тихое спокойное место, где жило счастье.

Счастьем был и весь август восемьдесят четвертого года: поездки к морю, обеды и незабываемые вечера, которые всегда начинались с просмотра премьеры «ТАСС уполномочен заявить…» и завершались обсуждением фильма, «серьезными» разговорами.

Меня никогда не просили уйти при обсуждении тем, которые могли быть определены как пограничные, и только я сам, уходя в дальнюю комнату, погружался в мир книг, мрачные фантазии Эдгара Аллана По или непонятные рассуждения Кобо Абэ.

Я разместился в комнате Артема, хозяин которой оставил ее на два года.

Он угодил в армию только потому, что альтернативой было отчисление из института и, вероятнее всего, судимость.