Роман Кожухаров - Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)
XXIV
Когда среди лихорадочного сумбура мыслей, роившихся в голове Гвоздева, мелькнула эта, по поводу страха, он подсознательно имел в виду скорее себя, а не кого-нибудь другого. Черт возьми, что же они могут предпринять? Неужели он всерьез замыслил некий план, по которому они смогут задержать два вражеских танка или дать им бой? Относительно отступления всей группы Фомин скорее всего был прав. Укрыться до самой реки им было бы негде, а на ту сторону, увяжись немецкие танки за ними, они бы переправиться не успели.
Хотя, с другой стороны, успех их вылазки в сторону колхоза напрямую зависел от незаметности их передвижения. Теперь, когда враг их обнаружил, даже попытка приблизиться к «Октябрьскому» оказывается под большим вопросом. Не поспешил ли он с решением? Может, где-то в глубине души он чувствовал, что Сарай по большому счету прав. Поэтому и накинулся на того с кулаками. Ерунда… Вот и Фома поддержал его линию, и Фаррах. В конце концов, есть приказ, и надо ему следовать.
Коптюк отправил группу в разведку, и если это – разведка боем, то так тому и быть. В конце концов, в лес они вряд ли сунутся. Могут попробовать, да только побоятся. И деревья немаленькие, и не знают гитлеровские танкисты, сколько их тут прячется и как они вооружены. Вот он бы в такой ситуации без поддержки пехоты дальше опушки не пошел бы.
Хотя намерения у этих лязгающих чуд-юд, судя по всему, серьезные. Теперь уже обе машины были видны четко, как на ладони. Это были «пантеры» – новые плоды дьявольски изобретательной фашистской инженерии. Уже довелось повстречаться с ними в бою. Тогда спины штрафников прикрывала артиллерийская батарея. Расчет ЗИС-2 лейтенанта Перешивко, как скорлупу ореха, раскалывал бок хваленой «пантеры». Да, броня на бортах у нее не шибко сильна, для подкалиберного 57-мм – несложное дело ее продырявить. И в самую морду можно выцелить. Если под маску сумеешь попасть, будет толк. Ведь только чуть больше недели прошло, а кажется, будто было все это целую вечность назад: огонь, и смерть, и дым, и взрывы, и горящие черными углями глаза артиллериста Перешивко, с кровью, которая лила из-под набрякшего красным бинта на лбу, заливала лицо, которую он размазывал вместе с пылью и потом измазанным красным рукавом гимнастерки. И крик его, обреченно спокойный: «Огонь!..»
XXV
Вот бы сейчас встретить этих двух «зверушек» из длиннющего ствола ЗИСа. Хотя бы «кочерыжку» [20] иметь под рукой. Танки стремительно росли на глазах, нарастало и волнение внутри Гвоздева.
Заработал пулемет. Били с той машины, которая двигалась вдоль опушки. Неужели засекли Фомина с Артюховым? Нет, пули раскромсали стволы деревьев над головой, потом очередь перекинулась в сторону Фаррахова.
«Мечты, мечты, где ваша сладость…» – вдруг глупо, некстати прокрутилось в голове. Ударил курсовой пулемет на втором танке, на том, что шел со стороны поля. Очереди били наугад, гуляя среди беззащитных сосен, наполняя лес оглушительным стоном и гулом. Это неистовое месиво звуков плотной тяжестью давило на уши, на мозг, заставляя вжиматься в землю.
Какие еще, к черту, мечты ? Какого дьявола еще эта строчка прилипла к мозгам и откуда она там вообще взялась?. Из школьной еще, может быть, программы? Вспомнил он вдруг Тамару Ильиничну, учительницу русского языка и литературы. Мелькнул перед глазами ее прекрасный образ, заслонив мимолетно стальные темно-серые коробки на фоне золотого моря пшеницы. Ее белые руки, такие женственные, с изящными пальцами, так плавно двигавшимися, когда она мелом писала тему урока на доске.
У мамы руки были совсем другие, родные и теплые, красные, покрытые цыпками от работы в прачечной. Когда Дема следил за движениями рук Тамары Ильиничны, за тем, как она двигалась, говорила, читала им стихи, внутри него просыпалась горячая волна, с которой он не мог совладать, и чем горячее она становилась, тем почему-то стыднее ему становилось, и он краснел, и смущался, не в силах со всем этим что-нибудь сделать.
– Демьян, ну что ты молчишь? Или опять не готов?. Отвечай же… Язык проглотил?..
Отвечать он должен был заданные на дом стихи, но вот в голове у него гулко ухает горячей волной эта прилившая снизу кровь, и ни одной строчки из классика воспроизвести он не может. И вот он стоит – пунцовый, как рак, а она смотрит на него, как ему казалось, презрительно, вся такая холеная и ухоженная, в кипенно-белой блузке и черной юбке, безукоризненно облегавших ее красивое тело. Насмешливые глаза ее будто говорят: «Что смотришь? Нравлюсь? Хороша я? То-то же!.. А ты – глупый сопляк, который двух слов связать не может и только умеет, что пялиться». Она будто насквозь его видит, видит, что она ему нравится не просто как учительница, а именно как… женщина. От этого стыд заливает его лицо горящей краской, и он молча выбегает из класса.
XXVI
Тамара Ильинична приехала вслед за мужем, которого перевели каким-то начальником в местный торговый трест. Дема слышал краем уха из разговора отца с другими мужиками. Дема слышит реплики по поводу Тамары Ильиничны, какая она красивая и все такое. Ему хочется крикнуть, чтобы они замолчали, но он с трудом сдерживается. У отца очень тяжелая рука, и наказывает он сурово, лупит ремнем методично, «так, чтоб дурь наверняка выбить».
Приехавшие первое время ютились в общежитии. Удобства во дворе. Тамара Ильинична очень красивая, и все мальчишки среднего и старшего звена влюблены в новую «русичку». Да что там говорить, все мужское население района сворачивает шеи, когда она идет на работу или в магазин. А Дема готов наброситься с кулаками на каждого, встреченного ею по пути.
Они с Санькой Воскобойниковым с недавних пор все свободное время посвящают «слежке», незримо следуют за учительницей. Как безутешные рыцари – за своей дамой сердца. В четверг Санька прибегает к нему, запыхавшийся, торопливый. «Скорее, скорее!..» – выпаливает он и тащит его, толком ничего не объяснив, к складским баракам. Объясняет по пути, пока они сломя голову несутся закоулками, будоража дворовых барбосов.
Санек уже успел разузнать: в четверг, как и подавляющее большинство женщин района, Тамара Ильинична ходит в городскую баню. Четверг – женский день. Для посвященной пацанвы района – это день запретного развлечения, доступного самым отчаянным и бесстрашным, потому что запретность его связана с нешуточной опасностью. Склады почти вплотную примыкают к одноэтажному, но с высокими стенами зданию бани, как раз со стороны раздевалок. Если умудриться перелезть через высокий, с колючей проволокой забор, незаметно пробраться по отшибу территории склада, заваленной поломанной тарой для растопки, а потом вскарабкаться на уровень второго этажа по составленному из ящиков шаткому подобию лестницы, то ты оказываешься под крылом черепичной крыши.
XXVII
Там, среди стропил, есть несколько заделанных ветошью дыр. В них-то по четвергам и можно увидеть ослепительную белизну раздевающихся женских и девичьих тел. Вечером, когда баня начинала работать в полную силу, задний двор склада охранял огромный пес – «кавказец» Рамзес. Несмотря на его свирепый и непредсказуемый нрав, пацаны нашли с ним общий язык, потихоньку прикормив. Отправляясь на «сеанс» – так именовали мальчишки района эту затею, – нужно было сразу, пока тот не залаял, перекинуть через забор что-нибудь вкусно-мясное. И затем дорога становилась открытой. Но не дай бог, чтобы чужаков засек сторож Сергеев. Уж на что свирепый вид имел Рамзес, но со своим хозяином ему было не сравниться. Невысокий, но кряжистый, со шрамом через все лицо, он с ходу страшно накидывался на незадачливого нарушителя и избивал его до полусмерти. Так рассказывали осведомленные, добавляя всякие страшные истории про нелюдимого сторожа – убийцу и каторжника. При появлении хозяина и Рамзес разом менялся до неузнаваемости, превращаясь в беснующуюся лохматую гору мышц, брызжущую слюной и лаем.
До случая с учительницей на «сеанс» Дема ходил один раз. От жуткого волнения и страха, от шатко колыхавшихся под ногами ящиков он толком так ничего и не увидел в освобожденные от тряпок смотровые щели. Ослепительное мельтешение белизны, из которой не сразу выделились по отдельности тела – толстые, стройные, пышные, а больше – худые… Черные, каштановые, рыжие треугольники внизу животов, груди, увенчанные коричневыми и красными каплями сосков. Но эти подробности он «досмотрел», или додумал, уже после, когда, не помня себя, несся следом за Воскобойниковым обратно к спасительному забору, мимо равнодушно-радушного Рамзеса.
XXVIII
И вот Санек примчался и тащит его на «сеанс», попутно твердя в самое ухо, что, мол, шанса больше не будет, потому как училка, по проверенной информации, съезжает вместе со своим мужем из общаги и вообще с их окраины и перебирается в квартиру с удобствами в центре города. «Она вышла, слышишь? Только что вышла из общежития. В сторону бани пошла. Нам бегом надо, а то опоздаем…»
