Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»
— Вот он, ответ, достойный Скорцени! — обратился эрцгерцог к Фёлькерсаму с такой назидательностью в голосе, словно бы до этого получил от него отказ в этой же просьбе.
— Только Скорцени может позволить себе подобный ответ, — великодушно признал Фёлькерсам.
Фельдмаршал поднялся и, стараясь все еще сохранять величественность своей осанки, направился к выходу.
— Надеюсь, вы понимаете, что привела меня к вам, венцу, не только забота о своих лошадях? — вдруг оглянулся он уже в проеме двери.
— Догадываюсь.
— Венгрия ведь нужна не только венграм, и даже не австро-венграм. Она, господа, прежде всего нужна нам, австро-германцам. — Он выжидающе посмотрел на эсэсовцев и недовольно прокряхтел: — Не слышу ответа, господа офицеры.
— Так точно, господин фельдмаршал! — нестройно, вразнобой ответили офицеры-коммандос, заставив старого служаку недовольно поморщиться: «Не те пошли сейчас офицеры, — было написано на его лице. — Не та выучка!»
Когда дверь за престарелым фельдмаршалом закрылась, Скорцени и исполняющий обязанности помощника коменданта Фёлькерсам многозначительно переглянулись.
— Но даже стоя в дверях, он кое-что не договорил, — задумчиво произнес коммандос. — Дело в том, что эрцгерцог возглавляет всю проавстрийскую элиту Венгрии, все еще рассчитывающую на возрождение Австро-Венгерской империи, и его появление у вас должно показать «имперским венцам», как здесь называют эту партию, что их вождь сумел наладить контакты со Скорцени, а значит, и с его подопечным — Салаши.
— У вас разыгралась фантазия Фёлькерсам. С такой буйной фантазией в диверсанты идти небезопасно. Что это у вас за кипа бумаг?
— Самая важная из них — приказ из ставки фюрера.
— Так что же вы тянете с вручением?
— Но у вас на приеме был эрцгерцог Габсбургский.
— Когда говорит фюрер, эрцгерцоги должны терпеливо ждать своей участи.
— Учту, мой штурмбаннфюрер.
«Штурмбаннфюреру Скорцени, — пробежал взглядом строчки депеши обер-диверсант рейха. — Уведомляем Вас, что с сегодняшнего дня регент, адмирал Хорти наделен статусом „гостя рейхсканцлера Германии…”».
«Ага, — заметил про себя комендант венгерской королевской крепости, — оказывается, не „гостя фюрера Великогерманского рейха”, как обычно писали в таких случаях и как недавно было в случае с Муссолини, а „гостя рейхсканцлера”. Все-таки выкрутились, рейхсканцлерские мудрецы!»
«Вам предписывается выделить роту истребительного батальона „Центр” для охраны специального правительственного поезда, которым 19 октября регент Хорти, со всеми надлежащими знаками уважения, должен быть доставлен в Верхнюю Баварию, в замок Хиршберг, вблизи города Вайльхайм. В замке Хиршберг, впредь до особого распоряжения, он должен содержаться под почетной охраной. Гитлер»[109].
Странно, подумал Скорцени, что должно было произойти и в сознании фюрера, и в политической обстановке страны, чтобы «предатель и последний подлец» Хорти вдруг превратился в «гостя рейхсканцлера»? Причем происходит это сейчас, когда Хорти уже не у власти, когда он превратился в «отработанный материал», пригодный разве что для концлагерного крематория.
Однако размышления эти длились недолго. Скорцени мог как угодно расценивать поступок фюрера, как угодно возмущаться и выдвигать какие угодно версии, — приказ фюрера уже поступил, и его следовало выполнять.
Через час Скорцени уже подъезжал к старинному особняку, расположенному почти в центре Будапешта, в котором располагалась теперь штаб-квартира командующего венгерской группировкой войск генерала Пфеффер-Вильденбруха, во флигеле которого нашел приют регент Хорти.
Ознакомившись с приказом фюрера, генерал с облегчением вздохнул:
— Это правильное решение. Хорти нельзя оставлять в Будапеште, поскольку постоянно нависает угроза нападения то ли сторонников, то ли противников его, и потом, у меня ведь штаб-квартира, а не тюрьма для высокопоставленных венгерских чиновников. Как правильно и то, что регент Хорти будет содержаться в замке, а не в концлагере, как его сын Николаус и некоторые венгерские генералы. Сейчас я приглашу сюда Хорти и официально представлю вас.
— Мы знакомы с ним.
— Я представлю вас как начальника охраны правительственного поезда, который доставит его в Баварию, — настоял на своем Пфеффер-Вильденбрух. — И потом, коль уж в приказе Хорти по-прежнему именуется регентом и он объявлен гостем Гитлера, то этикет обязывает, чтобы вы уведомили его об отъезде и выслушали его пожелания.
И Скорцени вынужден был признать, что он прав.
Представление Хорти воспринял надлежащим образом как дань традиции. Выглядел он смертельно бледным и уставшим; видно было, что отстранение от власти больно ударило по самолюбию, но и по состоянию здоровья семидесятишестилетнего адмирала. К тому же он был уверен, что в лучшем случае его ждет концлагерь, а то и смертная казнь. И лишь когда Скорцени зачитал ему приказ фюрера, он немного оживился и воспрял духом.
— Вы должны понять, что перемещение вас в надежно охраняемый замок в глубине Баварии продиктовано еще и соображениями вашей личной безопасности. В Будапеште есть влиятельные силы, которые требуют, чтобы германское командование выдало вас для предания суду. Не исключено, что такие же требования последуют и от представителей тех стран, территории которых были оккупированы венгерскими войсками. Здесь, в Будапеште, мы не можем гарантировать вашу безопасность, а ваше местонахождение в Германии будет держаться в тайне.
Регент с минуту тягостно помолчал и только потом сдавленным голосом проговорил:
— Я понимаю всю сложность и неоднозначность своего нынешнего положения в Венгрии и своего статуса в этой стране.
— Ваше понимание облегчит нашу общую задачу.
— Если моя охрана поручена вам, господин Скорцени, то я могу не сомневаться в том, что это очень надежная охрана.
— В свою очередь я готов рассмотреть ваши пожелания, господин адмирал.
— Не знаю, насколько они окажутся приемлемыми… — замялся Хорти. — Но мне хотелось бы, чтобы вместе со мной в Баварию отправилась моя семья…
— …Которая нашла приют в посольстве Ватикана, — согласно кивнул Скорцени.
— И поскольку меня никто не лишал титула регента венгерской короны… — сказав это, он вопросительно уставился на обер-диверсанта, однако тот изобразил на лице полное безразличие к проблемам венгерской монархии, — то я хотел бы, чтобы вместе со мной, в качестве моих адъютантов и порученцев, отбыли два генерала — Ваттаи и Брунвик.
— Вы сможете связать со своей супругой по телефону, и, если она и остальные члены семьи готовы ехать с вами, то у меня возражений нет.
— Благодарю вас, Скорцени.
— Что касается двух названных вами генералов, то и на сей счет особых возражений у меня не возникает. Хотя, на мой взгляд, в качестве порученцев рациональнее было бы взять двух молодых, причем не очень высокого чина, офицеров. Пользы от них было куда больше.
— Видите ли, для регента Венгрии присутствие в свите генералов — это вопрос престижа, — мягко возразил Хорти.
— Сегодня же эти генералы будут взяты нами под охрану и доставлены к поезду, — не стал убеждать его Скорцени.
Когда Хорти увели, генерал Пфеффер-Вильденбрух сказал:
— Могу засвидетельствовать, что во время этих переговоров вы вели себя так же достойно, как и во время штурма Цитадели. У вас появились какие-то просьбы ко мне?
— Появилась. У вас при штабе служит фельдъегерем обер-лейтенант Конест, доставлявший мне пакеты во время операции «Фаустпатрон». Непосредственный начальник слишком долго не решается представить его к очередному чину. Я обещал этому офицеру, что вступлюсь за него.
— Считайте, что он уже капитан.
Как только Скорцени вернулся в комендатуру, позвонил бывший майор Шардок, только что, уже из рук Салаши, получивший чин подполковника и должность в генштабе.
— Господин штандартенфюрер СС, — сообщил он, — Генштаб венгерской армии просит вас поддержать его в вопросе об организации торжественных похорон солдат, погибших во время штурма Цитадели.
— Кто-то осмеливается препятствовать этому? — насторожился Скорцени. — Никто не имеет права упрекнуть погибших в том, что они защищали режим Хорти. Как не имеет права упрекать и членов их семей.
— Мы предлагаем организовать совместные похороны венгерских и германских солдат в общей братской могиле.
Скорцени, обычно умевший молниеносно реагировать на самые необычные предложения, на сей раз задумался. Дело не только в том, что идея оказалась слишком уж неожиданной, но и в том, что таила в себе сложные политические эмоции[110].
— Может, вы и правы, подполковник. Посвятите меня в то, как именно вы собираетесь проводить это траурное мероприятие.
